Владимир Шаров - «Мне ли не пожалеть…»

Ознакомительная версия.

По традиции я называю их церквями, храмами и часовнями, но на привычные нам храмы они были похожи мало. Пожалуй, они скорее напоминали обычные городские усадьбы, те, что красивы не были никогда, теперь же и вовсе испорчены разными пристройками, флигелями, наружными лестницами. Как сами скопцы, они бесполы, лишены формы и выражения, в то же время эти бесконечные переделки как-то смягчили и примирили их облик. Таковы и церковь св. Николая, и церковь св. Варвары, и часовня св. Елизаветы. Правда, глядя на эти пристройки, временами ловишь себя на мысли, что, может быть, это просто маскировка, потому что вдруг, когда меньше всего ждешь, через эту намеренную житейскость проступают жесткие контуры плывущего по водам корабля. Так это или не так, просто почудилось или есть и вправду, сказать трудно, потому что спустя секунду различить уже ничего невозможно.

Куда более, чем внешний вид, был интересен и своеобразен интерьер этих молитвенных домов, внутреннее пространство церкви он не напоминал ничем. Обычная ровно и тщательно побеленная горница, вдоль стен которой — но не на стенах, как фрески или мозаика, — струящиеся длинные белые полотенца, белое по белому. Полотенца эти полны жизни и света, они то взмывают вверх белыми голубицами, то, сложив крылья, камнем падают оземь, а через мгновение, будто лебеди, тихо и плавно скользят по глади пруда. Но и это спокойствие мимолетно, не успеешь прочитать молитву, а они уже что есть силы хлопают, бьются на ветру, который их надувает будто паруса большого корабля. Корабль этот несется, летит, почти не касаясь воды, он так быстр, что и в самом деле начинаешь верить, что он успеет — спасет всех от страдания и горя. Ты веришь в это и плачешь от своей веры, полотенца же развеваются как знамена, и под ними идет, чеканит шаг непобедимое войско, чтобы нанести последнее поражение князю тьмы, но и войско тает, исчезает вдали, и снова не скажешь, было ли оно или только привиделось, а те же полотенца пеленают, становятся кожей человека, с которого только что заживо содрали собственную его кожу. Он пришел в этот мир пострадать, отмолить грешных собратьев, и о нем, своем учителе и пророке, хлысты поют и поют медленные нескончаемые страды. Страды тянутся, тянутся, и кажется, что им не будет конца.

В то лето Лептагов среди прочего узнал, что певшие у него хлысты давно разделяются на два разных толка. Это стало для него настоящим откровением. Сначала он был этим открытием и недоволен, и удручен; ему казалось, что оно напрочь нарушает композицию, только ему удалось найти каждому его место — и опять приходится делать всю работу заново. А потом вдруг он, строя новый храм, пустил обе хлыстовские партии прямо подряд. На такие вещи Лептагов решался редко и в принципе не любил, в музыке ему с детства нравились контрасты, тем более, как он считал, они были нужны здесь, в этой части партитуры, где арии были долгие, медленные, по звучанию часто однообразные. В них было много тонкой нюансировки, но ухо уставало ее вычленять, и была необходима смена ритма, чтобы дать ему передышку. Но вопреки всему, арии, что называется, легли, их и подгонять одну к другой было не надо. Оба толка начинали свои страдания вместе, не спеша и печально. Они пели, что второе пришествие на землю Христа Спасителя уже было, произошло это в России, и на этот раз Иисус воплотился в крестьянского сына, уроженца Муромского уезда Егорьевского прихода деревни Михалицы. Дальше голоса раздваивались, и партию вели хлысты, певшие, что новый Иисус Христос волосом был темно-рус и красоты чрезмерной, так что смотреть на него было больно. Они пели, что зачат он был от Святого Духа — без мужа и рожден Богородицей и блаженной Блудницей — Девкой Ириной Нестеровой.

Они пели, что, как и во время своего первого пришествия на землю, он был преследуем властями, от которых укрывался в деревнях близ Мурома, но затем пойман. Несчастного, его долго допрашивали и мучительно пытали в Богоявленском монастыре — жилище жидов, распявших Христа. Тот монастырь был началом его крестного пути, оттуда его забрали, отвезли на Красную площадь, где с живого сняли кожу. И тогда какая-то девка, уверовав в него, покрыла его тело белым полотном, которое, приросши, сделалось ему вместо кожи. В память этого они, хлысты, и носят длинные белые рубашки.

Они пели, что от этих мучений он умер, потом воскрес, снова делал чудеса: на глазах тысяч людей поднимался на воздух, выше колокольни Ивана Великого, пророчествовал. Жил он все это время в доме некой Борисовой, у нее же на руках умер и был погребен на кладбище Николодрачевской церкви. Дальше все хлысты и хор вместе пели:

Потом вступала вторая группа хлыстов. Эти начинали с того, что при царе Алексее Михайловиче в Муромском уезде Стародубской волости, в деревне Максаковой жили столетние старики по прозванию Сусловы — благочестивой жизни муж и жена, крестьяне помещика Нарышкина. Пели, что неожиданно столетняя старушка вдруг сделалась беременною, и когда пришел срок, родила сына, который шесть недель был не крещен, потому что священник церкви Нового Иерусалима, будучи до крайности изумлен таковым рождением, никак не соглашался крестить младенца, да и никто из соседей не хотел быть его восприемником. Старец Тимофей — отец ребенка исходил все окрестные селения в поисках кумовьев и, не найдя их, с горем возвращался домой, как вдруг на распутье издалека увидел идущую ему навстречу группу людей. Сразу же он начал им кланяться, а когда они приблизились, пал на колени и попросил быть крестными новорожденному. Услышав, что хочет старик, эти люди начали смеяться, но один из них, по тому, как все говорили с ним, по-видимому, самый уважаемый, велел старику принести новорожденного в ту же церковь села Погоста. Там он сам окрестил младенца и нарек его именем Иоанн. Так исполнилось то, что было сказано в Ветхом Завете: некий человек был послан от Бога, имя ему Иоанн.

Дальше они пели, что в начале царствования царя Алексея Михайловича во Владимирской губернии в Стародубской волости на гору Городину Бог Отец спустился с неба в превеликой славе с силами небесными, на огненных облаках в огненной колеснице и по собственной Божественной воле принял на себя плоть человека Даниила Филипповича, отданного в солдаты. Хлысты пели, что Господь Бог прежде просветил божественным учением Иерусалим, а Даниил Филиппович, имея с Ним одинаковые свойства, спустился на этот раз на землю, чтобы просветить Русь, и начал сие с Мурома, который с тех пор все верные зовут верховной стороной.

Потом они снова возвращались к Ивану Тимофеевичу и пели, что, когда ему, как и Иисусу Христу, исполнилось тридцать три года, он был позван верховным гостем Даниилом Филипповичем, который жил в деревне Старой, он и дал ему Божество в своем доме, коий и поныне зовется Домом Божьим. Оттуда Иван Тимофеевич и Даниил Филиппович три ночи кряду при множестве учеников и свидетелей возносились на небо, а потом Иван Тимофеевич вернулся в свое прежнее жилище и там стал тайно проповедовать учение Даниила Филипповича и набирать людей в свое согласие.

Когда слава о его чудесах дошла до Москвы, Иван Тимофеевич с сорока учениками был взят и посажен в темницу, где его пытали, били плетьми, потом, подвесив на железный прут, жгли на большом костре. Наконец Ивана Тимофеевича при народе распяли на стене у Спасских ворот, идя в Кремль — по левой стороне.

Когда Иван Тимофеевич, пели дальше хлысты, будучи распят, по Божественной воле своей испустил дух, то был снят со стены сторожами и похоронен на лобном месте в могиле со сводами. Погребение его было в пятницу, а в ночь с субботы на воскресенье, лишь только начался благовест в Успенском соборе, он воскрес, явился на Пахре в деревне Шестово к преданным ему ученикам, называя себя Богочеловеком, а все прочие звали его Стародубским Христовым Спасителем, распятым на кресте и претерпевшим разные муки для спасения ему вверенных.

После хлыстов ведущая партия переходила к скопцам. Она была совсем другая. Сначала скопцы вместе с эсерами, обычными мирянами и теми же хлыстами просто торжественно возглашали:

«А я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем. Если же правый глаз соблазняет тебя, вырви его и брось от себя… и если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя. Ибо лучше для тебя, чтобы погиб один ил членов твоих, а не все тело было ввержено в геенну».

Ознакомительная версия.