Тетушка Мириам — одна из надомниц, работающих на Пеладжу (или Пеладжу). Мириам никогда не рассказывала мне о своей тетушке, я узнал о ней окольными путями через привратника здания, в котором находится спортзал Фурио Стеллы. Дом, в котором проводит занятия Фурио Стелла, — тоже собственность вдовы. И Криминальная Филателия у нее в руках. Возможности этих людей распространяются так далеко, это такая страшная сила, что они могут по своему усмотрению повышать или понижать биржевые курсы. Говорят, что Пеладжа не только фантастически богата (миллионы миллиардов лир), но и невероятно могущественна. Тайное общество пользуется этим, чтобы вмешиваться в личную жизнь множества людей: они устраивают и расстраивают бракосочетания и помолвки, решают судьбу крупных наследств, организуют одно преступление за другим.
Лично с вдовой Пеладжа (или Пеладжа?) не знаком никто. Но люди знают, что именно она всем командует. Никто не видел и тех, кому она отдает приказания: возможно даже, что они получают их по телефону и сами тоже не знают ее в лицо. Не исключено, что Пеладжа (или Пеладжа) в действительности не существует, а за этим именем скрывается акционерное общество преступников, которых развелось в столице великое множество. Все они связаны между собой по принципу пирамиды. Я сказал, что приказы Криминальной Филателии поступают из Парижа, с рю Дрюо. Неверно. Они поступают из Рима, центр всей организации находится в Риме. Судя по всему, эта организация швей-надомниц, работающих на вдову Пеладжа (или на акционерное общество, скрывающееся под этим именем), раскинула свои сети и на Севере, и на Юге, и ее конечная цель — захват власти в Италии. Что и говорить, Италия -лакомый кусочек для многих.
Я пытаюсь связать факты и сложить воедино элементы мозаики. Однажды ко мне в магазин пришла Чиленти (она зарегистрирована у меня как владелица марки за десять чентезими, выпуска 1862 года) под предлогом, что ей нужна какая-то ватиканская марка. Она слышала, что их уже продают и т.д. и т. п. А на самом деле она хотела поговорить со мной о Рафаэле. Я бы сказал, что она была вне себя. То есть волновалась, а если и держалась спокойно, то ее волнение все равно чувствовалось. Еще когда она только начала заглядывать ко мне в магазин, я ее невзлюбил, но все равно должен был терпеть, так как она была моей клиенткой — а к клиентам в те времена я еще относился с уважением, — и я давал ей выговориться, отвечал на ее вопросы. Вечно она находила какие-нибудь причины для жалоб. В тот день она сказала, что нашла своего Рафаэля на лестнице с размозженной головой. Рафаэль— это сиамский кот. Мало ли всего на свете происходит, подумал я, так надо, чтобы случилось еще и такое — убили кота Чиленти!
Она полагала, что я расчувствуюсь из-за гибели Рафаэля, это я-то, не терпящий кошек вообще. Кошки распространяют всякую заразу и несчастье тоже, между прочим, приносят. В прежние времена они были нужны, чтобы ловить мышей, но сейчас-то мышей можно вывести другими способами. Во время осады крепостей, когда люди умирали от голода, они съедали кошек, поедавших мышей. Тогда кошки еще приносили какую-то пользу. Я слышал, что и во время последней войны кошек ели. Бывали случаи, когда люди поедали даже друг друга, например, где-то на Японских островах.
Жильцы дома написали жалобу. Чиленти жила в хорошем доме, на пьяцца Адриана. На лестнице остались пятна крови, и уборщица отказалась мыть ступеньки. Портье тоже отказался — он ужасно боялся крови. Да ведь это же кровь кота, объясняла ему Чиленти. Портье боялся и кошачьей крови тоже, вообще всякой крови. Тогда Чиленти взяла мокрую тряпку и сама, собственными руками, вымыла ступеньки. Ну а труп? Что она сделала с трупом Рафаэля? Что люди делают, когда подыхает кот? Не оставишь же его разлагаться на дороге? А когда подыхает собака? Чиленти зашила труп Рафаэля в красный бархатный мешочек и бросила в Тибр. По-моему, достойное погребение, сказала она. Не знаю, уж можно ли такое назвать погребением.
Чиленти была вдовой. А что, если бы ее покойного мужа тоже звали Рафаэлем? Тогда кровь на лестнице не была бы уже кошачьей кровью.
Два дня спустя ко мне пришел Бальдассерони и рассказал, как в одном ресторане Трастевере он ел поджаренные кукурузные початки. Это такая особая кукуруза, американская, пояснил он, у нас она не растет, а если и растет, то плохо, и зерна у нее мелкие. А зерна должны быть крупными, не то, когда их поджарят, ничего не останется. Собирают такие початки очень рано, в период молочно-восковой спелости. Молочной? — спросил я. У очень молодой кукурузы зерна налиты молочком, пояснил Бальдассерони. Ресторан открыли недавно, а его хозяева— американцы, муж и жена, из бывших посольских работников. Муж даже книгу какую-то написал, а теперь вот какое занятие себе придумал. В книге рассказывались всякие закулисные истории из жизни дипломатов. Они притащили в ресторан древние римские повозки, старые бочки, в общем, все у них выдержано в типично римском стиле — специально для американских туристов. Дела их сразу пошли в гору. На площадке перед входом стоят жаровни, и каждый может подойти и купить себе подрумяненный початок. Купить может любой прохожий, но Бальдассерони съел початок за столиком, в ресторане. Вот и отлично, сказал я, дожидаясь, когда он перестанет говорить о кукурузе. По окончании сезона ее продают в консервированном виде, говорил Бальдассерони. Берешь банку и помещаешь ее прямо так, не открывая, в кипящую воду на пять минут, а когда открываешь, кукуруза уже готова к употреблению. Но есть все-таки разница: кукуруза из банки — отварная, а та, что подают в ресторане, — поджаренная. Но и ту и другую полагается слегка сдобрить сливочным маслом и посыпать солью. Консервированная кукуруза дороже, потому что приходится платать и за упаковку. Интересно, куда клонит Бальдассерони с этими своими кукурузными початками, думал я. А он вдруг стал задавать мне вопросы насчет того, где и что ел я. Прямо так и сыпал вопросами, хотя вид при этом сохранял совершенно невинный. Я занял оборонительную позицию, отделываясь расплывчатыми ответами, сам себе противоречил, говорил что в голову взбредет. Я никак не мог взять в толк, куда гнул Бальдассерони, рассказывая эту историю о кукурузе, но, конечно же, он куда-то гнул. Иногда Бальдассерони внушает мне страх.
Приведу другие странные совпадения. Я узнал, как зовут собаку старухи с третьего этажа. Ее зовут Фулл. С некоторых пор этот пес стал подходить к витрине моего магазина: уткнется носом в стекло, поднимет верхнюю губу так, что становится видна вся десна, и скалится. Что у него на уме — не знаю. Мне же кажется, что он надо мной смеется. Смотрит на меня и смеется, морща нос и верхнюю губу. Собакам это не свойственно, говорил я себе, и действительно было заметно, что долго держать губу приподнятой ему трудно. Через некоторое время губа начинала дрожать, и, когда Фуллу становилось совсем невмоготу, он опускал голову, но уже в следующий момент опять демонстрировал мне свою поднятую губу и оскаленные зубы. У этого старого и немощного пса зубы были белые-пребелые, острые и крепко сидящие в своих гнездах. Его ухмылка меня раздражала: как прикажете понимать смеющегося пса? А он действительно смеялся. Во всяком случае, именно такое было у меня впечатление. Да нет, не впечатление, а уверенность: он смеялся.
Иногда Фулл подходил к моей витрине три или четыре раза на дню и задерживался перед ней на несколько минут. Я не знал, что означает его гримаса — угрозу или насмешку. Во всяком случае, поведение собаки меня задевало. Я хотел сделать замечание старухе с третьего этажа, но она была больна и не выходила из дому уже несколько месяцев. Потом я решил выразить протест привратнице и потребовать, чтобы она поговорила со старухой, но привратница с некоторых пор избегала встреч со мной и, завидев меня, отворачивалась, думаю, что из-за того давнего разговора и моего вопроса.
То, что собака подучена, — исключалось. Хозяйка пса, старуха с третьего этажа, ни разу не заходила ко мне в магазин и марками не интересовалась. Возможно, это была случайность, не имевшая никакого отношения ко мне лично.
Продолжу разговор о связях и совпадениях. Работника аукциона почтовых марок, который ежегодно проводится в Кьянчано, зовут Рафаэль, как кота Чиленти. Я прочел это имя в каталоге аукциона: Рафаэль Сопрано. Должно быть, он наполовину итальянец. Чиленти ездила в Кьянчано лечить печень, потому что у нее печень больная, ну, наверное, и ради аукциона тоже, хотя в этом я не уверен. А если туда ездила не Чиленти, то вполне возможно, что ездил Бальдассерони, любитель всяких выставок и аукционов, правда, больше выставок, чем аукционов. Не могу сказать с уверенностью, знаком ли он с этим Рафаэлем Сопрано, да и спрашивать не хочу, потому что сейчас я подозреваю его, а потом он начнет подозревать меня.
Мириам любила разглядывать витрины, часто заходила в магазин, просила показать то, другое, справлялась о цене. Но ничего не покупала, говорила «до свидания» и уходила. Однажды она зашла в кафе «Гаити Корпорейшн» (теперь у него другое название) на виа дель Тритоне. Там она увидела банку консервированных улиток, сами улитки были в банке, а ракушки к ним — в отдельном пластиковом мешочке. Потом она обратила внимание на коробку в форме цыпленка: в коробке действительно был целый зажаренный цыпленок, которого доставили из Америки. И еще высокую банку с тремя кукурузными початками. Эти американцы все запечатывают в банки, говорила она. Представляешь, даже кукурузные початки в банке, говорила она. Может, это какая-то особая кукуруза, замечал я, или даже не кукуруза вовсе, а что-то похожее на кукурузу. Да нет, понимаешь, там действительно кукурузные початки, говорила Мириам. На банке нарисован желтый початок с желтыми зернами и все прочее. И написано по-английски: кукуруза. Мириам знала английский, потому что делала переводы для ФАО. Больше я не слышал о кукурузных початках до того момента, когда Бальдассерони стал мне рассказывать о ресторане в Трастевере. Возможно, это совпадение, но что-то слишком много становится совпадений, чтобы их можно было считать просто совпадениями.
