— На красной говоришь, иномарке?
— На красной девятке.
— Да, на красной девятке, извини. Приличные блять ребята! Знаю я их, но убей меня не поверю, что на такое блять способны. Уважаемых родителей дети. Наговариваешь ты поди?
— Вы чего от меня хотите—то? — взмолился я глядя на дежурного, — да мне вообще побоку, не хотите, не оформляйте. Ну подрался я с ними и подрался. На иномарке — так на иномарке. Отпустите вы меня. Заявления мне не надо. Не по пацански это.
— Иди, — как—то буднично просто согласился Михалыч.
— Что, можно идти? — переспросил я.
— Да иди, иди блять. Раз не по пацански. Расселся тут, со сказками своими. Службу нести мешаешь. — Михалыч уже сминал листок с показаниями, да шарил ногой под столом, видимо пытаясь выудить урну.
Я протянул руку, чтобы забрать со стола свои вещи и внезапно, из разжатой руки на стол выкатилась крупная деревянная бусина. Видимо, находясь все это время в нервном напряжении я интуитивно прижимал к себе её, сорванную, с шеи одного из мальчиков—колокольчиков, и инстинктивно хранимую, как боевую добычу.
— Это блять что? — спросил меня Михалыч с нехорошим хрипом.
— Да так, сувенир…
А Михалыч уже орал, вызывая с крыльца патрульных:
— Штанюк, в изолятор его! Только не бейте, пусть там посидит выходные, пока у него башка подзаживёт. Заодно проверим, что он блять за Сапожников такой. Откуда он блять вообще на нашу голову взялся.
Изолятор встретил меня тишиной. В камере, куда меня поместили, был ряд сплошных деревянных нар по одной стене, и такой же, но чуть короче по другой. Рядом с этим, коротким в углу была параша — отхожее место. Напротив двери, под потолком, было небольшое зарешеченное окошко. Неяркая лампочка мерцала как мотылек в плафоне. На нарах, укрывшись кто чем лежали три человека. На мое появление они никак не отреагировали. Я постоял, почесал голову, сморщился от тут же возникшей боли, и тоже полез на нары.
Забравшись на второй ярус я посидел немного, а потом, так как подушки и прочих спальных принадлежностей у меня не было, осторожно, чтоб не слишком взбудоражить саднящее тело улегся, пристроив голову на трубу, идущую вдоль стены.
Только я закрыл глаза и поползла по сознанию фиолетовая пелена забытья — жутчайший дребезжащий звук разорвал мне изнутри перепонки и подбросил с нар. Я вскочил и в панике спрыгнул на пол. Звук летал вокруг назойливой мухой, залетевшей в колокол и бьющейся со всего маху о его стены. От этого резкого звука все плыло перед глазами, а от резкого спрыгивания плыл я сам. И от этого взаимного плавания разыгрался вокруг меня настоящий шторм, в очередной раз несущий бурю моих бед.
— Банарот! Какой мудак лег башкой на трубу? Я щяс её кому—то в жопу запихаю! — послышался раздраженный голос, потом кто—то завертелся на нарах и, судя по звуку, спрыгнул на пол.
Я ничего не видел, перед глазами носились темные пятна — давала знать о себе разбитая голова. Инстинктивно повернувшись на звук и выставив вперед руки я готовился защититься от угрожавшего мне неизвестного.
— Чё ты сушёнки—то свои растопырил, — послышался тот же голос, но уже совсем рядом, и вдруг взвился, взяв радостную ноту. — Ба, какие люди в нашем балагане!
Зрение постепенно восстанавливалось, и хотя свет по—прежнему был тусклый, но я уже видел рядом с собой очертания человека.
— А никак не признал меня, брателло? — с усмешкой произнес голос.
Я отошел на шаг назад и пригляделся: Виктор, ты что ли?
— А то! Он самый, собственной персоной. А ты то за что сюда залетел, бриллиантовый ты мой корешище?
Мы обнялись и забрались к Виктору на нары. Спать он больше не собирался. Два других узника всё это время так и лежали на нарах неподвижными мешками.
– Это, слышь, у мусоров местных прикол такой, с трубой—то. — Поведал мне Виктор.
— Труба эта, провалиться бы ей, сквозь все камеры проведена и натурально, сама под голову просится. Ну эти упыри и придумали забаву — приделали к ней старый звонок с медными кулачками. Как только труба качнется, ну значит голову на неё кто положил, они звонок врубают и ржут, а человек в непонятках как подорванный носится. Все просыпаются ну и бывает от своих же соседей, за кипеш, чувачку достается. Шоу на весь изолятор. Но тебе повезло, братан ты мой космический, что ты встретил своего верного кентуху Виктора. Я ныне, почитай, за основного тут. Хату держу!
Мда, урожай у местных ментов походу скудный. Всего одна камера заселена. И то не густо. Не затеряешься.
— Ух я тебе и радый! — Не унимался меж тем Виктор. — Я ж, считай, тут тоскую, томлюсь и словом перекинуться не с кем. Тот вон, на дальней шконке, дед, доходит, побродяжка — болеет сильно, его вообще неизвестно за что закрыли, вот он от горя и занемог. Его завтра днем или в морг свезут или на больничку. Слышь, дед? Тебя куда лучше отгружать — на кладбище или поживешь ещё?
— Ты, это, Вить, чего, — вступился я за старика, — ему и без тебя хреново, ты чего над ним издеваешься.
— Дык, а я чё. Я ничё. — не обиделся Виктор. — Я ж так. Ему одно — вилы. Что на тюряжке, что на больничке — все равно дойдет. Ему б и так уже срока подходили.
Виктор продолжал разглагольствовать на тему, — «что и так и сяк дедуся бы отъехал, только бы если по уму, так дома, у бабки под дряхлой титькой, а тут оно вон чо» — и я решил сменить тему.
– Ты то сам, Вить, за что сюда…
— Да я вообще не по уму сюда попал, — начал сокрушаться ВиктОр, — по чистой бакланке. Рыбки мне хотелось свеженькой. Давно уже хотелось. Не, ну и бабу свою угостить тоже и на продажу. Кто шарит—то, ему нафига в магазине говно всякое покупать? Я вот завсегда рыбу ем только свежую, выловленную. Я чо, ломом битый — ещё за рыбу деньги платить? Её в реке дофигища, рыбы—то. У нас тут такие просторы, хреналь, Витька рыбы себе что ли не найдет?
Ну короче бухал я, на берегу, там недалеко от автоколонны, где мы с пацанами тусуем. Дак мы же вместе и бухали, чё, не помнишь. Ты еще собирался куда—то. Ну вот, обрубился я чёто. Ты то сам как, нормально дошел? Ага, я вижу как нормально.
— Под утро просыпаюсь на берегу — продолжил он — башка болит, во рту как насрано и рыбы, веришь нет, хочу не могу! Думаю, дай—ка рыбы наловлю. И нажарю, поем, и продам, если чё останется, хоть на опохмелку будет. По зорьке — то нештяк рыба клюет. А удочек—то нет у меня — как ловить? Сходил я значит в автоколонну, взял карбиду. Насовал его по пустым бутылками, воды налил, заткнул и давай в реку кидать — рыбу с понтом глушу. А хреналь тут у берега наглушишь, надо с глубины её подымать, рыбу—то. А тут уже лодка нужна. А недалеко причальчик — там лодки, катера и вагончик, в нем сторож живет.
Ну я туда, так мол и так, дай мне говорю отец, лодку с мотором, мне чисто на полчаса, съездить, а я тебе потом рыбы дам.
Виктор сделал паузу, вздохнул и продолжил. — Короче конфликт у меня с ним вышел. Не, ну лодку—то я конечно взял, да только меня через десять минут прямо с лодкой и приняли. Теперь насилие шлют над сторожем — я ему весло дюралевое о башку слегка погнул, грабеж, да до кучи еще и браконьерство. Дело уж завели. Приплыл я братан по глупости. Теперь, к гадалке не ходи, лет пять только мойвой питаться буду казенною. В жидком супчике. Поел, блин, рыбки.
Виктор горестно вздохнул и замолчал.
Но долго этот человек унывать не мог и уже вскоре он завозился, засуетился, засопел и запыхтел как бы собираясь для себя что—то важное уяснить. Потом собрался и наконец приступил:
— Ты это, братан, я понимаю, что чё почем — хоккей с мячом, о делюге, как говорится, ни слова, но сам то поделись бедою — как сюда заехал? Оно дело то видишь какое — мы ж накануне с тобой бухали, я то обрубился видимо на бережку, может ты мне чё и выкружишь?
— Да ты чего, Виктор, — отвечал я, — какое ни слова, я сюда тоже по бакланке и заехал. С утречка после нашей пьянки, спохмела пиво пил на пляже, ну и рамсанул с мажорчиками местными. Они меня видимо бутылкой по башке приложили, а мусора под вечер подобрали.
— Ну! — изумился Виктор, — то есть за то, что тебя отпиздили, тебя же и закрыли?
— Баранки гну, — веришь нет, но так и случилось. Они меня в отделение привезли, чтобы выяснить кто такой, все дела, почему лежу в неположенном месте с пробитой головой. Я им и рассказал, как все было. А они по приметам опознали в тех парнях деток авторитетов каких—то местных. Ну и, чтоб проблем ни себе ни им не создавать, меня сюда запаковали. А то фиг знает, я заяву—то может и не напишу, а из дежурки прямым ходом в больницу — побои снимать, а с ними в прокуратуру куда нибудь.
