– Ну это как всегда, – бесстрастно констатировал Милев. – Контрольно-измерительная техника барахлит. Давление упало и крысам хана. Проворонили, братушки вы мои, и на этот раз!
– Ни фига себе! Разрежение на урвне двух Джамалунгм, – сказал я, удивляясь, как такое вообще могло случиться.
– Придется списать, – сделав вот так бровкой – вы ж понимаете! – сказала Ирборша. – Несите бланк, будем актировать крыс.
– Я не буду подписывать фальшивку, – пошла в жесткую оппозицию Майя.
– На, возьми вот, и утрись, – сказал ей Милев, протягивая надушенный платок. – Обмокла вся, бедняжечка! И вообще, думать надо, прежде чем ультиматом крыть кого попало.
– Не стану подписывать, я же сказала! – отпихивая руку Милева, она отошла к окну, сейчас, я полагаю, она начнет курить.
Она сейчас была жалкой и некрасивой, и мне было неловко на неё смотреть. Но и Милев тоже хорош!
– Какого черта не следил за экспериментом? – пошел в лобовую атаку я.
– Я был занят, ты же знаешь… – опять начал он рекламировать зубную пасту.
– Треп вперемежку с курением – это твои «важные дела»? – как-то мелковато наехал я.
– Неужели напишешь докладную? – ещё яростней заулыбался он. И тут все начали друг на друга наезжать. И мне можно было уже ничего не говорить. Молчала и она, чучундра мокроносая.
И крыс, как всегда, списали, шума не было, а Милев, стервец, начал со мной очень вежливо раскланиваться после этого самого случая и даже подал мне как-то пепельницу – банку из-под маслин…
Однако подавать руку как-то пока не получалось. Но до милых шуток я всё же снизошел. Когда он поставил передо мной банку с окурками, я, наклонившись к нему и дымя ему прямо в лицо, доверительно спросил:
– Хочешь попасть в Америку?
– Ну да… А что?
Милев на всякий случай отодвинулся и непонимающе уставился на меня. Я поманил его пальцем, приглашая пододвинуться поближе. Он осторожно наклонил голову в мою сторону.
– Вступай в ракетные войска.
Отчет висел на носу, работа страдать не должна, – и всё снова пошло своим чередом.
Но уже невозможно было вытолкнуть из мозгов, что с нами происходит нечто весьма гнусное.
Через месяц у Милева должна быть апробация.
И вот накануне, когда я уже, в злорадном предчувствии, потирал руки, Ирборша повела себя очень странно. Я даже струхнул поначалу. Дело было так.
Вечером, после очередного гвалта по поводу гибели ещё одной партии крыс без видимых на то причин, мы с начальницей номер два (номер один всё же был шеф) чисто случайно остались вдвоем. На следующий день я должен был регистрировать спонтанную сократительную активность, и от мадам как раз и зависело, дать или не дать для этой цели импортную установочку – «Уго Базиле», подарок шефу от итальянской фирмы. Это класс! На ней, этой штуковине, можно спокойно, с высокой точностью регистрировать активность вены сразу двух животных – контрольного и послестрессового.
Сделав лицо попроще, я, ласково так, затренькал балалайкой:
– Иришечка Борисна! Пазвольти, а?
Она глянула на меня поверх массивных, в дымку, очков – я почтительно кивнул в сторону блистательной иностранки.
Она сняла очки, перестав писать в журнале, и – улыбнулась…
– Так вы… да? – выдавил из себя я, ещё не смея надеяться на столь быструю победу.
Она продолжала улыбаться – мило и очень любезно!
– Эстессна, рази можно отказать? – в тон мне ответила она, игриво улыбаясь аккуратно накрашенным ртом.
И это было блистательной победой!!! Значит – даст! Уффф… Виват, победитель!
Всем хорошо известно, что умолять Ирборшу дать поработать на её новенькой «Уго Базиле» – пустая трата времени. Импортную установку – и вдруг рядовому интеллектуального фронта?!
А пивка холодного в жаркий летний день – не изволите?
И вдруг – разумеется! Каково это? Голова кругом, однако, задумываться не желаю. Это факт – и я его принимаю без обсуждений!
Когда я, с величайшей осторожностью отработав свой эксперимент, с множеством благодарностей возвращал установку на место, она вдруг взяла меня за локоть (мои руки в это время были заняты – я, со всей возможной для меня нежностью, обнимал «Уго Базиле») и кротко сказала, искусно прикинувшись беленькой кошечкой:
– Не хотим ли мы немного поразвлечься?
– А как вы себе это представляете? – спросил я уже после того, как водрузил установку на место, хотя можно было и вовсе не спрашивать.
Так я оказался у неё дома…
Как и полагал, жилище Ирборши было вполне подстать самой хозяйке. Всё мило, всё со вкусом, и ужин на плите – я поморщился, значит, не совсем-таки экспромт?
На журнальном столике – кофейный прибор. Всё предусмотрела! Просто железобетонная дамочка! Решила, решилась и – провела!
Я даже не успел, хотя бы для виду, поразмышлять и засмущаться, как всё вдруг заверте…
Пока я разглядывал морально устаревшие обои с размещенными на них многочисленными фото хозяйки на отдыхе, в легкой панике лихорадочно соображая, имеется ли здесь спальня, и если да, то где, расстрельная дробь каблучков в коридоре лишила меня последней возможности к отступлению. Она вошла, вся в неглиже и на шпильках, и тут же, с легкостью горной козочки, взгромоздилась ко мне на колени.
Я слегка прибалдел, однако, думаю, держался всё же крепко.
Потом с убойным грохотом ударила оземь одна туфля, за ней, уже более мягко, приземлилась вторая – в такой ситуации промедление смерти подобно, – и я, лишь самую малость тоскуя, спешно завершил переговоры с беглой совестью, тихо ухнув, принял тело на грудь и поволок его, то есть – её в спальню, местоположение которой к тому времени уже приблизительно вычислил.
Она, не спальня, а моя начальница, оказалась настоящей волчицей – в смысле голода, и сделала меня как мальчика, легко и со вкусом обставив по всем наличным позициям…
Возможно, она долго тренировалась, но у неё получилось вполне – меня озадачить. Понимая, что сухого счета в этой ситуации быть не должно, я резко переменил игру.
– Итак, моя милая крошка, в столь поздний час я обычно сплю – не станем нарушать традицию. – (Она зевнула – конечно, от нервов, и осторожно отодвинулась.) – А завтра я тебе куплю манто, и мы улетим на Майами.
Она засмеялась и, слава богу, перестала сопеть, как паровоз. Я честно заслужил немного теплоты и ласки.
А дальше всё пошло, как у людей. Сбежавший, было, конь вернулся – к своему нерадивому хозяину и честно отрабатывал свою вину.
Я, на удивление быстро, освоился с новой для меня ролью. И многое, в этой новой для меня деятельности, мне очень и очень понравилось.
Мне нравилось быть снисходительным – и она это понимала. И это мне тоже нравилось. Мне нравится, когда меня понимают.
Но что особенно чудненько – ей это тоже доставляло удовольствие. В лаборатории все между нами было как прежде, и никто из коллег – ни мур-мур…
Только Майя опускала свои опахала, когда мы с ней встречались взглядами, да ещё Милев стал поглядывать на меня с весьма противным и несколько болезненным вниманием, природу которого я распознал гораздо позже. В его бесцветных обычно глазках теперь был настоящий винегрет.
Там было всё и даже больше – пронизанное легким презрением восхищение, однако, запрятанное так глубоко в самых углах этих, всегда функционально косящих глаз, что непосвященный его бы просто не заметил.
Он стал ещё любезнее. Уже не просто «День добрый!», – и подбородочком в холодную водичку, а «День добренький вааам!» – и головку так на плечо…
Вот хайло!
Перед апробацией Ирборша примитивно нервничала. Короче, началась какая-то глупая кутерьма. До конца рабочего дня оставалось более получаса, а она – «Прощайте, товарищи!» – и на меня не смотрит. Ни привета вам, ни – кисточки!
Народ насторожился, однако этот пассаж оставили без комментариев. Наживать врагов во внутреннем стане желающих было не густо.
Я отправился в курилку, слегка одурманить себя никотином и постараться понять – что сие означает? Однако, не успев стряхнуть первый столбик пепла, уже был отозван на передовую – меня кликнули в «матюгальник», по громкой связи со мной рвалась на контакт сама она!
Ах, что это был за голос! Приходи!
Когда я, мрачный и раздраженный более чем этого требовала ситуация, не вошел, а вперся в её милую квартирку, взгляд мой не нашел привычных аксессуаров.
На столе не стоял, как обычно, фарфоровой сервиз на две персоны, из кухни не доносился, как всегда, пикантный запах очередного кулинарного шедевра, а вместо всего этого – весьма приятного и ставшего уже привычным, была она – с каким-то противным, нервным кашельком «из диафрагмы», тоскливым осенним багрянцем на вялых, запавших щеках и неряшливо собранным на затылке пучком давно не знавших краски завитков.
И это меня доканало.
– Ну и? – начал я без околичностей.
– Вот, – сказала она и заговорила сразу о Милеве.
