— Это верно, — произнес человек в белом. Ваш Руссильон восхитителен. Правда, тени маловато, но в конце концов…
— И вы думаете, что все это создано природой? Поль, вы поэт и виноградарь, объясните-ка нашему другу…
Поль — стройный, голубоглазый, со светло-оливковой кожей — являл собою одного из тех немногочисленных каталонцев, которые похожи на берберийцев и у которых есть нечто общее со смуглыми фламандцами. Говорил он ясно, отрубая слово от слова.
— Господин Майоль прав. Форма Пиренеев была изменена руками людей, которые настроили бесчисленные стенки, чтобы земля оставалась красной. После каждой грозы, которая смывала верхний слой почвы, наши предки перетаскивали ее в корзинах из оврагов, образовавшихся после ливня. Корзины были вот как та, что висит над стойкой — она сплетена из ивовых прутьев, — такая же красивая, как рыбацкая верша, которая висит с нею рядом. Скоро и верша и корзина станут лишь объектами для этнографов.
От этого слова задрожали каменные плиты.
Майоль попивал Овидиево млеко.
— Поль хорошо сказал, господин префект.
— Вы очень любезны, господин Майоль, но я еще не префект…
— У нас все это проще, господин префект. Каталонец не любит эти «суб», «су» — я имею в виду всех этих субинспекторов, субординаторов, субрегентов. Назвать субинспектором представителя министерства! Вот те су, которые звенят в кошельке, — это конечно, дело совсем другое. Надо привыкать и к Олимпу, а боги-то скуповаты!.. Ну что ж, поставлю я вам этот памятник. Только какой войне, господин префект?
— По правде говоря, речь идет не совсем о войне.
— А-а! А я-то понял так, что речь идет об обычном памятнике павшим! Между нами, если бы дело шло о последней войне, так надо было бы поторопиться. Вы знаете об этом больше, чем мы, бедные крестьяне…
— Господин Майоль, все это сложно. И еще не решено окончательно. Вы знаете, с каким вниманием относится правительство Республики к вашему замечательному краю, который превосходно вписывается во французский шестиугольник, дополняет его и завершает…
Лицо скульптора оставалось неподвижным, но его глаза и улыбка выражали ликование.
— И вот мы заранее подумали, что празднование трехсотлетия Пиренейского договора и, стало быть, присоединения к Франции Руссильона…
Он запнулся. Почувствовался некоторый холодок.
— …превратится в грандиозное торжество. Но моя миссия чисто исследовательская.
— Вот-вот! Увидев, как вы одеты, я сказал себе: «Это исследователь».
Они выпили, стараясь не поперхнуться. Анжелита положила руку на голое бедро Эме, сидевшего в шортах.
— Мне было бы легче развить этот проект перед властями, если бы вы рассказали мне, как вы себе это представляете — ведь теперь вам известно, в каком направлении нужно работать.
Майоль помолчал, набивая трубку.
— Э, да нет у меня никакого воображения, господин Ван Тигем! Ни малейшего! Вот если бы это был памятник павшим, это было бы легче легкого! Павший солдат.
— Утешившаяся вдова, — сказал Поль.
— Петух, играющий на трубе. А вдова стоит дороже, чем петух?
— Господин Майоль, у вас, конечно, уже есть какая-нибудь идея…
— Вот видите, Поль! Нельзя быть просто скульптором — надо еще иметь идеи! Они считают, что это полезно для художника!..
Деревянные бусины весело защелкали, и вошел Горилла. Низколобый Горилла с его тяжелыми кулаками, чересчур длинными руками, торсом великана, с его развинченной походкой и вихляющими бедрами — в нем не было ровно ничего от танцора — улыбался ангельской улыбкой.
— Здравствуй, Горилла, — сказал патриарх. — Вот Сагольс, по прозвищу Горилла. Смотрите-ка, он с его мордой будет отличной моделью для памятника. Вот вам и идея! Сагольс! Горилла, ты моя муза! Гранитная горилла! Сегодня у нас «тансы», а?
Он произносил на каталонский манер — «танес» вместо «танец». Сагольс проговорил голосом, от звука которого едва не рухнули стены.
— Да, муссю Аристид. Баньюльским девочкам захотелось сплясать сардану, и у них с самого утра руки так и плывут по воздуху!
Он смерил взглядом Анжелиту и Эме с таким видом, словно намеревался убить их обоих, и процедил:
— Кроме этой!
— Господин префект, — прервал его Майоль, — вы должны наградить Гориллу! Он основал школу сарданы. Она называется «Первые такты сарданы». Прекрасно, не правда ли?
— «Первые такты сарданы»?
— Да. Он учит молодых танцевать как боги. Или хотя бы как их предки. Горилла — это хранитель огня. Весталка.
Анжелита прыснула.
— Не красней, Сагольс. Сагольс — это человек, который открыл «Первые такты». То есть «Первые такты сарданы». Господи, да это не так уж плохо! В течение двадцати лет, в то время когда молодежь воротила морду от национальных традиций, он, Горилла, держал сардану в двух своих поднятых руках. А знаете, что держит сардана в простертых руках тех, кто ее танцует? Она держит весь мир!
Он решительно был в ударе, этот ворчливый мэтр — быть может, он чувствовал, что это одна из последних вспышек его молодого задора.
— Окаянный Горилла!.. Видишь ли, Сагольс, господин префект Ван-Тье-Гемей только что заказал мне памятник.
— Черт возьми! Уж не потребуется ли заменить памятник Республике у фонтана? Памятник обороны Баньюльса против тиранов?
— Политику в сторону, сынок! Политика прямо пожирает этот край, где все под теми же платанами посетители одного кафе смотрят в окна другого, как турки на мавров. Нет, памятник будет совсем другим. Республика с этой своей помпой так вот и останется с отбитой ручкой. Она к этому привыкла. — Он дунул в трубку, трубка закашлялась. — Это проект для хутора Рег.
Значит, он все понял.
— На том участке, где пчелы?
— Вот именно.
— А что скажет Капатас? Ведь ему придется перетащить свои ульи в другое место…
— Вы говорите о владельце участка? Он получит возмещение за ущерб.
— Простите, господин префект, но на владельца нам наплевать! И ему на нас наплевать. У нас же коммуна! Но за Капатаса мне досадно!
— Капатас?
— Эспарра, по прозвищу Капатас[51] — он с давних пор изготавливает эспадрильи.
Впервые Эме Лонги услышал о Капатасе. И это имя ему понравилось.
— Капатас есть Капатас. Сколько ему лет — неизвестно. Немного моложе меня. Два раза этот детина служил мне моделью. Он позирует лучше, чем Анжелита! Уж он-то не шелохнется! Пастух с Кикладских островов! Всегда с непокрытой головой. Нечесаная грива над прекрасным низким лбом! Я повторяю: прекрасный низкий лоб — такой же, как у Сагольса. Он тоже ни о чем не думает!
— Он пьет только молоко! — прошелестела Анжелита.
— А ты помалкивай, золотая змея!
Супрефект совершенно растерялся, потому что с самого начала их беседы хозяин без конца передавал и наполнял стаканы. Чиновник протер глаза под очками.
— Понимаю, понимаю… Ну, а договор… договор об аренде? В конце концов, есть у него законное основание жить там со своими пчелами?
— Никакого, — отвечал Майоль. — Но он там живет. И пчелы тоже.
Окончательно увязнув в болоте веков, Ван Тигем размышлял вслух:
— В общем, фольклорный персонаж. Ну что ж, несмотря на его зыбкие, зыбкие права — обычные, права обычные, мы… мы найдем какое-нибудь решение. Мы возместим ему убытки, и вы сможете поставить там памятник.
— Ну а пчелы? — спросил Сагольс.
— Простите, господин…
— Горилла. Не стесняйтесь, господин префект, это ему нравится…
— Да… А кто возместит убытки пчелам? С тех пор как земля стоит, близ хутора Рег живут пчелы.
— Как на горе Гимет[52], — восхищенно вздохнул супрефект.
— Ты знаешь гору Гимет, Анжелита? — воинственным тоном спросил Горилла.
В Зеленом кафе от ярости до смеха было недалеко. Тут же сидел какой-то молодой человек, с виду северянин; до сих пор он не раскрывал рта. Он процедил сквозь зубы:
— Анжелита лучше всего знает Венерин холм!
Этот альбинос, видно, здорово разбирался в тонкостях французского языка. Эме был шокирован. По крайней мере двое из этих людей были близки с Анжелитой! Однако ее цыганская рука по-прежнему лежала у него на бедре; она заметила:
— С тех пор как этот Христиансен пришвартовался здесь со своим ящиком с красками, он вообразил, что может позволять себе все, что угодно!
Это тоже был художник, датчанин, обосновавшийся здесь примерно с год назад.
— Да, в этом есть доля истины, — сказал Поль. — Двадцать лет назад вы могли встретить здесь только рыбаков и виноградарей. Пройдет еще двадцать лет — и, чтобы пробраться к морю, придется перешагивать через мольберты!
— Вам остается повесить объявление: «Художникам вход воспрещен», — заметил датчанин. — Вы так и поступаете с приезжими.
