"Господи, — думал Раф, — какими же невероятно путаными и тривиальными категориями я тогда мыслил. И в них я находил отдохновение и черпал силы для совершения новых глупостей, и самой главной из них была моя так называемая любовь. Вот к чему она приводит, эта любовь, будь она проклята, если ее жестко не контролировать".
Кстати, о любви. У кого-то, кажется у Мопассана, промелькнула мысль о том, что за ночь, проведенную с женщиной, приходится расплачиваться страницей романа. Значит, получается так: одна ночь с женщиной — и долой к чертям собачьим целую страницу шедевра.
Вот же женщины! Воистину, исчадия ада, порождения дьявола и ехидны, сосуд мерзостей! Мало им того, что они стали равны мужчинам, так они еще и норовят стянуть у мужчин то, чего не могут создать сами. Сколько же, интересно, у Мопассана накопилось этих ненаписанных страниц?
И все же ему было хорошо, этому гению новеллы, ему было что сказать читателю.
А если за душой нет ни единого стоящего слова? Что тогда? То-то и оно. Остается предаваться пороку, преступно не думая о последствиях, и тратить драгоценные ночи на вышеупомянутые сосуды мерзостей.
Кстати, если быть честным до конца, в объятиях прелестниц можно без труда найти ответы абсолютно на все вопросы. Вернее, не в самих объятиях, а в мимолетных ощущениях и на время преображенном мировосприятии после них. И для этого совершенно не обязательно быть Мопассаном. Можно обойтись и Шнейерсоном.
Раф повернулся на левый бок и уперся взглядом в открытое окно, в которое, паруся занавес, нетерпеливо бился утренний ветер — посланник нарождающейся жизни.
Какое прекрасное утро! Такому утру даже мертвец возрадовался бы. А мне на это прекрасное утро наплевать. В молодости всё было иначе. Молодость, молодость… Молодость — это, когда думаешь о смерти, как о чем-то таком, что имеет отношение к кому угодно, но только не к тебе.
"Что это я в последнее время все зарядил о мертвецах да о мертвецах… Видно, прав был Тит — пора на покой, на вечный покой. А жить, тем не менее, хочется… Боже! Как же мне хочется жить!"
Жизнь надо принимать такой, какая она есть, подумал он. Просто принимать. И ничего более. И принимать ее следует не как унылую перманентную трагедию, что, к сожалению, находится в русле российской традиции, — тут Раф солидно вздохнул, — а так, как велит Отец наш небесный: то есть как счастливый лотерейный билет, как везение, удачу, как дар свыше…
Правда, этот дар свыше мог бы быть и пощедрее. Семь десятков лет! Насмешка, а не жизнь.
Только-только разойдешься, а тут уж и помирать пора.
И не поймешь, от чего зависит долголетие.
Кажется, было бы закономерным и справедливым, если бы миролюбивые, добродетельные, милосердные и богобоязненные люди доживали до глубокой старости.
Так нет!
Почтенные и порядочные граждане покидают бренный мир в самом цветущем возрасте. А до преклонных лет зачастую доживают скупердяи, доносчики, злодеи, обманщики, подлецы, садисты, извращенцы, убийцы и воры.
За примерами далеко ходить не надо: наиболее яркий — в древнегреческой истории, когда равнодушные и жестокие боги Олимпа, переколошматив целые полчища ни в чем не повинных людей и пролив океаны крови, тем не менее, в награду получали бессмертие.
Или Мафусаил, не отмеченный в истории ничем, кроме сварливого характера и завидной плодовитости, и проскрипевший, как свидетельствует самая правдивая книга в мире, без малого тысячу лет.
Приходится признать, что со времен Адама и Евы в мире бесчинствует несправедливость. И даже церковь с этим ничего поделать не может.
Ему семьдесят. С этим приходится мириться. Хотя под грудью, защищенное ломкими старческими ребрами, бьется ненасытное сердце, алчущее воли, свободы, странствий, пенящегося вина, ночных приключений, славы, успеха, оваций, общества отчаянных друзей и прекрасных женщин…
Он стар. Мало кто в его годы выглядит сносно. Разве что, Шон Коннери… Или Ален Делон, за которым по-прежнему бабы бегают. Хотя, по слухам, он предпочитает мальчиков…
"Но я не Делон и не Шон. Я Шнейерсон…"
Раф проводит ладонью по колючему подбородку. Даже не глядя в зеркало, можно определить, что это подбородок старца…
Попытаться в последний раз всё поменять в своей жизни?
"Я всегда снимал шляпу перед теми, кто способен на это, — на удар клинком себе под дых. Чтоб смрадный дух вон… Поменять всё к чертовой матери, начать все сызнова и, насмерть бодаясь со временем и судьбой, достичь вершины, насладиться последней победой и уж тогда — либо предаваться мечтам о новой победе, либо дать команду самому себе на рытье комфортабельной могилы на вершине мшистого холма, в сухом месте, непременно рядом с заново отстроенной кладби-щенской церковью".
Всё-таки я неисправимый жизнелюб, с кривой улыбкой подумал Раф.
Настает самое неприятное время суток. Время для занятий интенсивной силовой гимнастикой, то бишь, физзарядкой для поддержания жизненного тонуса на должном уровне. Итак, начинаем.
Бросив взгляд за окно, где над крышей соседнего дома на его глазах истаивала в бледном августовском небе огромная полупрозрачная луна, Шнейерсон, кряхтя, встал с постели. Ноги привычно нашли меховые шлепанцы.
Участвуют мышцы спины и кости таза. Плавно поводя из стороны в сторону нижней частью тела, — так всегда поступают портовые шлюхи перед боевым заходом на клиента, — Раф начинает делать приседания.
Двух-трех десятков вполне достаточно…
Теперь дыхательные упражнения. Вдыхать воздух надо так, как будто ты только что вынырнул из гибнущей подводной лодки, а выдыхать — с такой силой, словно ты вознамерился смести с лица земли целый город.
Но ни в коем случае не переборщить! Легкие такой же жизненно важный орган, как сердце или головной мозг. Легкие необходимо беречь. Хотя бы для того, чтобы, иметь возможность, набрав в них побольше воздуха, во весь голос обматерить окружающий мир, предав проклятию неведомую силу, которая затеяла всю эту свистопляску с мировой скорбью и вечными вопросами.
Теперь самое трудное. Участвуют мышцы и кости лица.
Нижняя челюсть, обремененная рядом вставных зубов с массивной оловянной основой (память о советской стоматологии, лучшей стоматологии в мире), медленно опускается. С нижней губы на пол тут же начинает стекать густая слюна, символизирующая нескончаемый поток Времени. В этом положении челюсть остается до тех пор, пока осознание собственного идиотизма не достигает апогея, а нарастающая боль в области ушных раковин не становится нестерпимой, как зубная боль.
Спустя минуту, которая кажется вечностью, дрожащая от напряжения челюсть медленно идет вверх. О соприкосновении верхней и нижней челюстей свидетельствует отчетливый лязг, напоминающий звук, с которым полуслепая от старости собака тщетно пытается зубами поймать муху.
Минутная передышка берется для того, чтобы физкультурник упился осмыслением безмерных глубин своего ничтожества и всерьёз задумался о бренности.
Затем челюсть опять начинает плавное движение вниз, опять слюна и прочее…
И так несколько раз.
Господи, кто придумал делать гимнастику по утрам? Ну, еще разок. Как же трудно преодолевать в себе бесхребетность и малодушие! Важное замечание — чтобы челюсть не отвалилась, — ах, годы, годы! — надо не забывать поддерживать ее снизу руками. Вот так… Безумству храбрых поем мы песню! Так, хорошо… Достаточно. Пора остановиться. Умеренность, умеренность, умеренность и еще раз умеренность. Умеренность во всем!
…Раф рос хилым и болезненным ребенком. Ангины, скарлатина, корь, свинка, крупозное воспаление легких, крапивница, краснуха, коклюш и еще пропасть всевозможных болезней сопровождали каждый его шаг с рождения.
Он подхватывал все эпидемические заболевания, какие случались в радиусе тысячи километров от места (обычно больницы), где он в тот момент проходил очередной курс лечения.
Помимо всех напастей ему еще и страшно не везло. В родильном доме подвыпившая патронажная сестра во время пеленания сломала ему ногу в бедре (случай редчайший!), и грудничок Раф, лежа под растяжкой в виде малюсенькой гирьки весом в полкило, провел в больнице целый месяц.
С этого невеселого события началось его пребывание в клокочущем мире людей.
Первую операцию несчастному ребенку сделали, когда ему было годика три. Врачи обнаружили у него паховую грыжу, какие возникают от перенапряжения только у взрослых, на протяжении долгих лет занимающихся тяжелым физическим трудом, вроде перетаскивания на большие расстояния негабаритных грузов.
