— Герти... Герти... — тихо взывал он.
Диллон поставил коробку на кучку разномастных обломков и подошел к издающему стоны О’Рурки.
— Герти... Герти...
Герти не двигалась. Диллон подумал, что Ларри досталось изрядно и что он вряд ли выживет.
— Мужайся, старина, — сказал Диллон, — тебе осталось недолго.
— Герти, я люблю тебя... Герти, я люблю тебя... Герти, я люблю тебя...
— Ну, ладно, старина, не дури. Хочешь, я прочту заупокойную молитву?
— Почему она не подходит? Где она? Она жива, я знаю.
Диллон приподнял ему голову, и Ларри, приоткрыв глаза, увидел по-прежнему обнаженную и по-прежнему красивую Герти. Он улыбнулся ей. Она строго на него посмотрела.
— Я люблю тебя, Герти. Подойди.
Она даже не шелохнулась.
— Подойдите к нему, — сказал ей Мэт. — В таком состоянии он не причинит вам вреда.
— Вы принесли мое платье? — спросила она.
— Да. Сделайте то, о чем он просит.
Она сделала, не скрывая своей враждебности. Когда она оказалась рядом с ним, Ларри оглядел долгим, полным эстетического восхищения взглядом точеные бедра, изгиб талии и округлость грудей. Затем грустно покачал головой и закрыл глаза. Чуть пошевелился. С трудом засунул руку в штаны. Потом вытащил ее, что-то сжимающую и окровавленную. Глядя на Герти, протянул ей руку и разжал кулак. Герти наклонилась, чтобы рассмотреть.
— Герти, это предназначалось тебе, — прошептал он. — Герти, это предназначалось тебе.
Он опустил голову, и глаза его на этот раз окончательно закрылись. Рука упала, сжимаемый кусочек плоти выкатился на паркет. Ларри О’Рурки был мертв. Диллон поправил ему голову, встал и перекрестился, хотя, как и любой истинный католик, тяготел к атеизму.
Носком туфельки, небрежно-небрежно, Герти принялась подталкивать окровавленный ошметок человеческого тела, пока тот не исчез в паркетном проломе.
— Жалкая безделушка, — прошептала она.
Затем повернулась к куче обломков и схватила коробку.
— Это мое платье? — спросила она у Мэта.
— Requiescat in расе[13], — пробормотал Диллон. — Между нами говоря, он, должно быть, умер в момент совершения смертного греха.
Диллон сел на сломанный стул и принялся задумчиво скручивать сигарету. Он внимательно разглядывал Герти.
— Видите ли, — сказал он наконец, — я понял, что с корсетами покончено, но это вовсе не значит, что когда-нибудь они в том или ином виде снова не войдут в моду.
— Вы меня смешите, — сказала Герти.
— Разумеется, вы очень красивы и в этом эластичном поясе, который вас совсем не стесняет. Но...
— Согласитесь, в этом есть что-то строгое, спортивное, классическое, разумное...
— Да уж, разумное, разумное. Чтобы раздеть женщину, одного разумного недостаточно. Видите ли... — Диллон запнулся: — Вы позволите называть вас Гертрудой?
— Ой-ой-ой, — заойкал присохший к пулемету Келлехер, который не упустил из разговора ни одного слова, — какая обходительность.
— Видите ли, — повторил Мэт Диллон, — я очень хорошо представляю себе возвращение корсетов лет через двадцать-тридцать.
— Какое это имеет отношение ко мне?
— Я так и вижу статью в парижской газете того времени, что-нибудь в духе: «Давно забытый корсет — сенсационное появление в начале этого сезона. Придает новую форму женскому телу. Корсет — это оживающая скульптура. Повеления моды еще более категоричны, чем требования высшей философии».
— Теперь его занесло в провидцы, — сказал Келлехер, который внимательно наблюдал за действиями экипажа «Яростного». — Перед смертью такое бывает.
— А еще, — продолжал Диллон, — «лифы из розового нейлона, укрепленные китовым усом. Пышные груди отдыхают в своих тюлевых колыбельках». А еще корсетник «из эластичного трикотажа, спускающийся до бедер. В верхней части используется другая, более твердая материя, что позволяет выгодно подчеркнуть формы и заузить талию». Статья закончится воскрешением в памяти корсета, исчезнувшего после тысяча девятьсот шестнадцатого года, этого великого режиссера-постановщика нового женского силуэта: «выдающиеся груди, декоративно осиная талия и парижский задник».
— Браво, — сказал Келлехер, — ты несешь выдающуюся чушь.
— Я предпочитаю свою собственную моду, потому что она современна, — сказал Герти.
— Откровенно мужская тенденция. Зауженные бедра, сглаженные груди, квадратные плечи.
— Кажется, они собираются высаживаться, — сказал Келлехер. — Они, наверное, думают, что мы все погибли. Сейчас выпущу по ним очередь, а они подкинут нам еще парочку снарядов.
— Это кто такой? Я его не знаю, — сказала Герти, как бы открывая для себя существование Келлехера. — А остальные погибли?
— Начиная с Кэффри, — хладнокровно ответил Диллон.
— Черт возьми! — заорал Келлехер. — Черт побери этот сраный механизм! Пулемет заело. А эти ублюдки приближаются.
Он засуетился вокруг пулемета.
— Ничего не могу сделать. Не понимаю, в чем дело.
Он повернулся к товарищам по выживанию и увидел Герти. Из ее разговора с Диллоном он ничего не понял, как не понял и того, при чем здесь платье. Но англичанку оглядел с интересом и даже подошел поближе.
— Мне пора надевать платье, — мягко произнесла Герти.
Она поставила коробку на пол. Диллон перерезал бечевку. Она открыла коробку. Диллон развернул папиросную бумагу. Она заглянула внутрь.
— Мое свадебное платье! — воскликнула она.
И добавила, обращаясь к Диллону:
— Как это любезно с вашей стороны.
Диллон помог ей надеть платье.
Келлехер по-прежнему стоял рядом с ними.
— Пошевеливайтесь. Сейчас спустимся в подвал, постреляем им по ногам, а потом героически подохнем. Живыми они нас не возьмут.
— Неужели? — спросила Герти с невинным видом.
— Ну, вы-то останетесь в живых. Пошевеливайтесь.
— А лифчик? Я его потеряла.
— Да и Бог с ним, — сказал Мэт, — вам он не нужен.
— Но это не очень корректно, — сказала Герти.
— И особенно не трепитесь, — сказал Келлехер, — когда вас обнаружат возле наших трупов.
— Не трепитесь? Что это значит?
— Давай же, Мэт, пошевеливайся. Тебе словно доставляет удовольствие ее щупать. Да, малышка, это значит, что тебе придется помолчать.
— Насчет чего? Почему?
— Мы — герои, а не мерзавцы. Понимаешь?
— Может быть.
— Да все ты прекрасно понимаешь. Без тебя мы бы погибли без всяких осложнений, но из-за того, что ты вздумала отлить в самый ответственный момент нашего повстанчества, теперь на нашу доблесть может упасть тень грязной сплетни и омерзительной клеветы.
— Как подумаешь, с чего все начинается, — рассеянно объявил Диллон.
Он отошел на несколько шагов, чтобы оценить свою работу.
— Красиво, правда? — спросил он у Келлехера.
— Да. Высший класс. Еще немного, и ты убедишь меня в том, что и женщины могут быть привлекательными, — ответил тот.
И добавил, обращаясь к Герти:
— Ты меня слышишь? Ничего не произошло. Ничего не произошло. Ничего не произошло.
— Такое может утверждать мужчина, — ответила Герти, нескромно улыбаясь. — Женщина — дело другое.
Она бросила на него колюче-проволочный взгляд.
— А вы этого не знали? Как понимать то, что вы ему сейчас сказали? Что значит: «и женщины могут быть привлекательными»?
— Довольно. Теперь она предупреждена, и мы можем спуститься в подвал, чтобы дать наш последний бой.
— Пошли, — философски отреагировал Диллон.
Герти схватила Келлехера и, удерживая его перед собой, начала возмущаться:
— Отвечайте. Неужели вы не понимаете, что ваше «ничего не произошло» — это просто глупость? Или я должна объяснить вам все жестами?
— Я сказал вам, чтобы после нашей смерти вы молчали.
— Почему? Ради славы вашей Ирландии?
— Да.
— Забавно, — сказала Герти.
— Ты, может быть, не знаешь: она выходит замуж за того типа, который нас бомбит.
— Забавно, — сказал Келлехер.
Он вырвался и теперь уже сам схватил Герти за руку. И изо всех сил затряс ее:
— Ты ведь будешь молчать после нашей смерти, да? Кэффри, Каллинен, Маккормак, О’Рурки, все они были храбрыми и безупречными бойцами. Ты ведь не будешь поливать их грязью?
— Вы думаете, я помню, как их звали? Вот вас — как зовут?
— Корни Келлехер, — ответил Мэт Диллон.
— Заткнись. А зачем надо было нас провоцировать? Наши товарищи были жертвами. Ты — бесстыдница. Как ее зовут?
— Мисс Герти Гердл, — ответил Мэт Диллон.
— Ты — бесстыдница, Герти Гердл, ты — бесстыдница.
— А ваши героические товарищи, которые меня изнасиловали, кто они?
— Она начинает меня раздражать, — сказал Келлехер.
— Раздражается тот, кто чувствует свою слабость, — сказала Герти.
— Да отстань ты от нее, — сказал Мэт. — Ты изомнешь ей все платье.
