Единственное, чем Рита действительно интересуется, — это полицейская работа. Ей тридцать один год, она не замужем, детей не имеет. Как член следственной группы по расследованию убийств, она ежедневно выезжает на трупы; она в состоянии осматривать тела женщин, насмерть забитых мужьями, подавившихся картофельным пюре стариков и расчлененных региональным экспрессом самоубийц, даже не помышляя о возможности обморока; даже ребята из службы по охране порядка ходят у нее по струнке. На утренних производственных совещаниях она громко комментирует вслух ошибки и упущения своих коллег. Если кто-нибудь пытается возражать, она ссылается на целый ряд случаев, когда с самого начала правота была на ее стороне.
Кошка — одно из немногих существ, к которым Рита относится доброжелательно. Когда кошка лежит у нее на коленях, ее тепло, не в пример человеческому, ощутимо согревает кожу уже через несколько секунд, тогда как тепло, исходящее от человека, проникает сквозь одежду лишь спустя несколько минут. Кроме того, кошка, в отличие от большинства людей, выполняет полезную задачу. Она отпугивает от окон первого этажа птиц. Поскольку у Риты часто бывает ощущение, будто кто-то за ней подглядывает, она терпеть не может крылатых шпионов.
Покончив с третьим яйцом, Рита поднимается и сажает мурлычущую кошку на освободившийся стул. На кухне она наполняет кошачью миску куриным фаршем, купленным специально для того, чтобы загладить свою вину перед кошкой. С тех пор как некий доктор и его голова закончили велосипедную прогулку раздельными путями, Рита почти не бывает дома. Вчера поздно вечером она после звонка усатого начальника полицейского управления ушла с работы обиженная и утром, поспав всего пару часов, проснулась все такая же обиженная. Хотя у нее и мало опыта с расследованием дел, в которых замешан политический интерес, она все же не удивилась, что начальник полицейского управления наорал на нее в телефон, требуя, по сути дела, чтобы она, вынь да положь, немедленно сотворила ему чудо. Ей, конечно, не слабо допоздна сидеть на работе, а утром в семь снова туда возвращаться. Но есть одна подробность, от которой у нее при одной мысли о вчерашнем телефонном разговоре поднимается изжога, и состоит она в том, что ей хотят навязать в напарники старшего по званию комиссара полиции. Рита Скура молода, она — женщина, и комиссия по расследованию «дела о Железном тросе» — ее первое самостоятельное расследование такого рода. Даже если от этой истории пойдут круги и она вызовет настоящий кризис, даже если под щетиноголовым министром внутренних дел в результате зашатается стул, Рита Скура не нуждается в подкреплении! Сегодня же до конца рабочего дня ей приказано предъявить конкретные результаты, иначе из Штутгарта будет командирован во Фрейбург гаупткомиссар Шильф — тот самый, советы которого стали отправной точкой ее карьеры.
Его появления в качестве приглашенного преподавателя в Высшей школе полиции ждали с любопытством. Слава великого провидца в вопросах криминалистики распространилась о нем давно. Говорили, что он терпеть не может работать в команде, редко наведывается в управление и распутывает дела, так сказать, во сне. Ожидали увидеть кудесника. Когда Шильф наконец предстал перед классом, по рядам, словно холодный ветерок, пробежало разочарование. В свои пятьдесят с чем-то лет этот человек держался каким-то старикашкой. Одетый в обтерханный китель, он сутулился так, словно стеснялся ширины своих плеч. Некогда белокурые волосы свешивались ему на лоб выцветшими прядками. В понурой позе он стоял у доски, ломая крошащийся мел. То и дело он без видимой причины замолкал посреди лекции и, переступая с ноги на ногу, покачивался, испуганно прислушиваясь к чему-то внутри, как будто провожая отзвуки давно отгремевшей грозы, некогда поразившей его ударом молнии. Возвращаясь к начатой теме, он порой изрекал никому не понятные вещи: «У меня нет памяти, поэтому я могу разглядеть будущее». Или: «Из двух противоположных высказываний обыкновенно оба одновременно правильны и неправильны».
Или самое его любимое: «Случайность — имя величайшего человеческого заблуждения».
Никто из студентов не считал его странное поведение маской (в этом они были правы). Они, скорее, думали, что видят перед собой останки некогда преуспевавшего человека (тут они ошибались).
Рита сначала называла его мысленно поверженным гением. А когда он в первую же большую перемену превратил ее из дурочки в скептика, стала называть его дьявольским гением. Проведя последний семинар, он при прощании с ней, не спрашивая разрешения, взял ее руки, внимательно их рассмотрел и сказал:
— До чего же у вас, Риточка, могучие длани!
Она вырвала у него свои пальцы и, указывая на его лицо, ответила:
— А у вас до чего же помятое забрало!
Посмотрев друг другу в глаза, они рассмеялись. С тех пор Рита его больше не видела.
Разумеется, ей был симпатичен полусумасшедший Шильф. И как раз потому-то она, следуя его научению, относится к нему с недоверием. Вот уж чего ей сейчас совершенно не нужно, так это присутствия гения, против которого она бессильна, несмотря на все свое тщание и старание, причем такого, который видит насквозь системное устройство ее метода познания. Дело Ральфа Даббелинга — самое важное из всех, какие ей до сих пор доставались. Его смерть, которая, возможно, даст ключ к разгадке медицинского скандала, принадлежит ей.
Хотя в семь часов уже весьма тепло, Рита перед уходом надевает на платье вязаную кофту. В своей «корсе» цвета губной помады она подъезжает к клинкерному дому на улице Генриха фон Стефана, предъявляет считывающему устройству свой пропуск и ставит машину на стоянку под замшелым козырьком из гофрированной жести. Презрев заднюю дверь, она обходит здание кругом, чтобы, как всегда, с развернутыми плечами и вздернутым подбородком, вступить в него через парадный вход.
У окошечка дежурного, опершись обеими руками на деревянную стойку и уткнувшись лбом в плексигласовую перегородку, ждет мужчина; глядя на него, можно подумать, что самостоятельно он не в силах удержаться на ногах. Рита навидалась таких голубчиков, и ей они отвратительны. Этот высок и статен. Такой, судя по его внешнему виду, вполне мог бы добиться в жизни чего-то получше. Волосы у него сальные, тусклые, грязного желто-псиного цвета. Шмотки на нем когда-то, видимо, стоили кучу денег; сейчас они перемазаны кровью и все сверху донизу измяты. Очевидно, этот тип носит их уже несколько дней не снимая. Каким бы образом такие субчики ни оказывались здесь — по своей собственной воле или приведенные полицейским патрулем, — от них всегда только лишние заботы и долгая возня, а в результате никакого толку.
Рита инстинктивно задерживает дыхание, ожидая, что от посетителя на нее пахнёт перегаром. Незнакомец даже не обернулся на стук ее сандалий. Дежурный полицейский приветственно поднимает руку, не прерывая разговора по телефону. Входя в вестибюль, Рита каждый день радуется, что на ней уже не лежат определенного рода рутинные обязанности.
Немного запыхавшись, она входит в свой кабинет на четвертом этаже, снимает вязаную кофту и с облегчением усаживается в черное кожаное кресло. За этим письменным столом с матовой стеклянной поверхностью она до сих пор ощущает себя ребенком, который забавляется, шлепая по квартире в папиных башмаках. Ну и подумаешь! Она точно знает, что отдельное помещение при ее нынешнем звании досталось ей только потому, что никто из коллег не хочет делить с ней общий кабинет. Она любит эту комнату, особенно компьютерные кабели, подведенные под полом и тянущиеся вверх вдоль ножек письменного стола через отверстия в ковровом покрытии. Вместе с выстроившимися в ряд безупречно надписанными папками на полке для документов компьютеры распространяют вокруг атмосферу профессионализма, искупавшись в которой с утра, как в крови дракона, Рита вступает в бой во всеоружии.
Рядом с клавиатурой развернутым веером лежат конверты необработанной входящей почты. Всю ночь в кабинете было открыто окно для проветривания, в толстых стенах здания прохлада продержится еще некоторое время. Далеко внизу, на рабатках, чуть не до смерти заухоженных бывшим кладбищенским садовником, галдит, как всегда, свора воробьев. Рита бросает злорадный взгляд на кроны деревьев за парковочной площадкой. До них так далеко, что ни один пернатый паразит не заглянет к ней в окно. Будь ее кабинет на первом этаже, Рита брала бы с собой на работу кошку.
Некоторое время она листает папку с делом Даббелинга. Самое впечатляющее тут — это фотографии, нисколько не утрачивающие своей жути и после сотни просмотров. Голова Даббелинга, торчащая в развилке ветвей подобно бутафорской страшилке в комнате ужасов. Та же голова, лежащая на столе рядом с искореженным телом, которое она еще недавно собой венчала. Из туловища, ярко белея, выглядывает позвоночник; отрезанные концы шейных артерий, трахеи и пищевода напоминают вывесившиеся шланги разбитой машины. Жертва, говорится в отчете судебно-медицинской экспертизы, в последний момент заметила опасность и в испуге вскинула голову, иначе трос перерубил бы ей череп. Задним числом Рита с благодарностью поминает Даббелинга за этот благородный жест. Его состояние и без того не подарочек.
