— Будем делать джем, для него апорт бери, который покрупней. А мельбу на варенье потом. На, — Алла выдала нож и пару мисок, — для кожуры. Резать сюда.
Ольгу подобная манера общения приводила в восхищение: до чего хорошо, когда человек знает, чего от тебя хочет, и прямо об этом говорит. Да ещё требования такие нехитрые.
«Мне бы в армии, наверное, понравилось», — подумала она и погрузилась в работу.
Джем готовился на удивление быстро, Алла была довольна помощницей и даже допустила её к плите, помешивать яблоки и сахар, так что часа за два они сделали десяток небольших баночек.
— Хватит пока, — решила Алла, — спасибо.
— Да не за что, интересно было. — Ольга ответила искренне, она ничего не понимала в кулинарии и нашла процесс увлекательным.
— Сладкое любишь? Могу десерт тебе приготовить, — Алла явно расщедрилась, — любой практически, какой пожелаешь.
— Я, это… — тут Ольге стало стыдно, — сгущенку люблю варёную.
Алла слегка изменилась в лице, и Ольга поспешила добавить, чтобы как-то спасти свою репутацию:
— Но только самоварную! Магазинную ни-ни, у неё вкус другой.
Алла ничего не ответила, но стало ясно, где она таких гурманов видала.
— Ладно, пошли.
В дальнем конце кухни была ещё одна дверь, за которой обнаружилась огромная кладовая без окон, с множеством полок, сплошь уставленных коробками, банками и пакетами. Запах там витал сложный, но в целом приятный.
Алла сверилась со списком, взяла небольшую стремянку и достала сверху пару жестянок без этикеток.
— На вот. Что ж с тобой делать, если слаще варёнки ничего в жизни не пробовала.
Ольга много разного едала, но тут решила не спорить — прикидываться сироткой гораздо удобней. Вместо этого, углядев между стеллажами ещё одну дверь, спросила:
— А там чего?
Алла замялась, чем изрядно удивила Ольгу она-то думала, что смущение ей не свойственно.
— Мастерская моя. Хочешь посмотреть?
— Ещё бы!
Миновали крошечную прихожую, затем Алла прошла вперёд, отперла замок, щёлкнула выключателем и посторонилась, впуская Ольгу. Та не сдержала изумлённого возгласа (надо признать, непечатного рода). Отовсюду на неё глядели блестящие стеклянные глаза: с тёмной стены грустно смотрел лось, серая кабанья морда казалась улыбающейся, на мраморных столиках пушили перья изящные птицы — Ольга узнала только утку, сойку, ворона и сову.
— Так вот кто сделал Жакоба!
— Моя работа, да.
В помещении был кондиционер, над одним из столов располагалась вытяжка, так что в воздухе не чувствовалось никакой особой химии. Ольга не удержалась, понюхала зелёную макушку селезня — немного отдавало нафталином, но не смертельно.
— Это от моли, — пояснила Алла, — а так они не воняют.
__ А… над чем ты сейчас работаешь? — спросила Ольга просто, чтобы что-то сказать.
Алла открыла холодильник и продемонстрировала большой, герметично закрытый прозрачный пакет, в котором лежал, неловко выгнув шею, небольшой белый гусь. Он был завёрнут в обычный женский чулок, но Ольга умудрилась разглядеть вату в оранжевом клюве, и ей стало немного дурно.
— Ты его сама… того… застрелила?
— Да ты что, купила, он же домашний. Сезон зимой начинается, это я так, практикуюсь.
— Кстати, давно хотела узнать, ты о чём пишешь, Алл? Мне твои книжки не попадались…
— О животных, я в них разбираюсь. Очень я животных люблю.
«Хорошо, что не людей… хотя по людям у них Марго специализируется», — подумала Ольга, но промолчала, и Алла мечтательно продолжила:
— Вот лисы, лисы, они, знаешь, вот тут, — протянула руку к чучелу огнёвки, которая смирно, лапка к лапке, сидела на полке, — пахнут фиалками. Здесь, над хвостом. Тооооненько так. И поверить невозможно, пока сама свежую тушку в руки не возьмёшь. Красавицы они, девочки… И повадки такие, уж сколько лет смотрю, а всё не пойму, какая сила приводит их под выстрел. Только недавно была за несколько километров отсюда, а поди ж ты, возникла шагах в сорока и будто ждёт, покорная.
У Аллы была тяжелая нижняя челюсть, казалось, будто она постоянно борется с раздражением, сжимая зубы и презрительно кривя рот. Но сейчас она расслабилась, жесткое широкое лицо сделалось мягче, и на нём промелькнуло выражение такой нежности, словно речь шла о любви, а не о смерти.
— Ага… — Ольга с трудом отвела взгляд от её лица, растерянно взглянула на банки, которые до сих пор прижимала к груди, и нашлась: — Ну, пойду я, добычу отнесу. Спасибо, что показала, красиво у тебя.
Алла кивнула и проводила её в кухню, по дороге тщательно запирая все двери. Напоследок, порывшись в столе, протянула консервный ключ: — Верни потом, не забудь.
Сентябрь проходил незаметно, Ольга погрузилась в занятия и книги и совсем не чувствовала Крыма; солнце и морской ветер не добирались до неё, иногда казалось, что она проводит дни в подземельях, хотя на самом деле классные комнаты располагались примерно на втором этаже — если, конечно, странная планировка не обманывала.
Лишь по вечерам, впадая в естественную после ужина задумчивость, Ольга выходила во двор, смотрела, как солнце стремительно уползает за гору и уже в восемь становится темно. Она каждый раз надеялась дождаться низких крупных звёзд, но прохлада всегда загоняла её в дом до срока.
Как-то Ольга выбралась позднее обычного, когда сумерки стали совсем чернильными, и потому не сразу разобрала, что место под миндалём, где ей нравилось сидеть, кем-то занято. Уже собралась пройти мимо, чтобы не нарушать чужое уединение, как её окликнули:
— Оля?
Это была Рудина. Кто-то помог ей вытащить на улицу большое плетёное кресло, и теперь она бесформенной кучей покоилась под деревом, наслаждаясь безветрием и тишиной.
— Добрый вечер, Елизавета Петровна.
— Добрый, добрый. Посидите со мной, деточка, у вас есть на чём?
— Я обычно куртку подстилаю.
— Ах, как чудесно быть такой молодой и неприхотливой, неприхотливой и молодой.
Ольга с тоской представила, что следующие полчаса ей предстоит выслушивать это полубезумное воркование.
— Как вам у нас, Оля?
— Замечательно. — Она не надеялась на нормальный диалог и решила отделаться немногословными ответами. Но Рудина продолжила расспросы:
— Узнали что-нибудь полезное, новое?
— О да, много всего.
— Нам удалось вас чем-нибудь порадовать и удивить, удивить и порадовать?
— Честно говоря, я не перестаю удивляться с тех пор, как переступила порог школы.
— Да что вы говорите, как интересно! А ведь у нас всё так просто и понятно.
Ольга начала раздражаться:
— Не говоря даже об Ордене, вот этот самый дом — как он устроен? Не всегда понимаю, на каком я этаже. А иногда, — Ольга помолчала, — на каком я вообще свете.
— Ну-ну, не преувеличиваете ли вы?
— Недавно, например, мы с Агафьей попали в зеркальный лабиринт.
— Ах, это… Зеркальные комнаты, Оля, не такая уж редкость. Можно вспомнить ряд легенд, связанных с ними.
— Вот именно что легенд, — пробормотала Ольга, но Рудина её не услышала.
— Их использовали для испытаний, наказаний, да мало ли. Например, для обмена сущностями.
— Как же это?
— Говорят, в лабиринте зеркал можно потерять душу, а можно заполучить другую, одну из тех, что заплутали там раньше. Много лет назад одна печальная и очень одинокая женщина, немного похожая на вас, Оля, но не такая хорошенькая, придумала старого мудрого китайца Ли Сян Цзы, чья жизнь тоже была полна одиночеством и печалью. Но в отличие от женщины это его не убивало, а превращало в поэта. И поэт, в свою очередь, придумал «древнюю» китайскую сказку о лисице, чья душа заблудилась в зеркальной комнате и томилась в ней тысячу лет. А потом туда заглянула девушка, и с тех пор у неё повадки лисы, и смерть её тоже будет лисья.
— Надеюсь, мы с Агафьей ничего такого не подцепили. Но вы не ответили, Ордену-то зачем этот артефакт понадобился?
— Вы не думаете, что он мог достаться нам по наследству, вместе с базой?
— А прежде КГБ проводил там бесчеловечные опыты по переселению душ? Нет, не думаю.
— Тогда остаётся предположить, — Рудина склонила голову к плечу и стала похожа на кокетливую хохлатую птицу со своими красными волосами, круглыми очками и крючковатым носом, — что нам это зачем-то нужно. Выбирайте любой вариант: например, из эстетических соображений или с целью обретения некоего психоделического опыта. Для создания фамильяра, знаете ли, иногда полезно. Для инициации новых членов Ордена, которые для начала должны отрешиться от части своей личности и принять некую…
Но тут они услышали торопливые шаги — к ним спешила раскрасневшаяся Панаева, которая несла огромный пушистый плед и причитала:
— Да что же это вы, Лизавета Петровна, не бережёте себя совсем! А прохватит? Сыро сейчас вечерами, лечи вас потом!
