«Не-е… — подумала Чугуева. — У нас, на сорок первой бис, гостей не так привечают…»
Она не обижалась, просто засекала факт. Легче всего судить о положении дел на стройке по внешнему виду начальства. А здесь и без начальства было ясно, что огромный котлован держится на честном слове. Распорные стенки дышали. Не только ливня, а доброго грома хватит, чтобы они обрушились. Балки и подкосы ставились без ума, под диктовку страха. Где затрещит, туда и тыкали. К подпоркам были подвешены телефонные кабели, бетонные трубы водопровода, угрожающие при малейшей оплошности потопом, смертоносные подземные кабели высокого напряжения. Сквозь обмазку гончарных труб сочилась жижа и несло нужником.
А на самой кромке, над пятнадцатиметровым обрывом котлована, стоял трехэтажный полукирпичный, полубревенчатый домик, украшенный жестяным орденом страхового общества «Саламандра». Фундамент, весьма скверно уложенный, цинготно обнажался, бутовый камень при малейшем движении рикошетил вниз по швеллерам и подмостям. Жилищное товарищество запретило в доме танцы. Но люди жили. На окне второго этажа висела клетка со щеглом.
«Хоть бы птичку выпустили», — подумала Чугуева, не без опаски спускаясь вниз, в чащобу швеллеров, бревен, проводов и шлангов. Первый, на кого она наткнулась, был паренек в спецовке с закатанными рукавами и в сапогах с загнутыми голенищами, румяный, хорошенький, как конфетный фантик. Паренек грузил щебень совковой лопатой. Руки его были затянуты в лайковые перчатки, в женские лайковые перчатки цвета топленого масла.
— Гляди, обновку порвешь! — улыбнулась Чугуева.
— Ничего! — Он охотно откликнулся: — Брезент натирает мозоли. А эти рассчитаны на один бал. — Он напрягся, зачерпнул три-четыре камушка. — У нас таких перчаток — полная картонка.
Чугуева подала ему вилы. Он поглядел недоверчиво. Его здесь часто разыгрывали.
— Не бойся, — подбодрила она. — Спробуй.
Он впился в черенок маленькими, как у мартышки, ручонками и подцепил столько, что едва поднял.
— Чудесно! — обрадовался он. — Мерси! Благодарю вас!
Трудился он на опасном месте. Как раз над ним нависал дом с оголенным фундаментом.
— Кто тебя сюда определил? — спросила Чугуева.
— Видите ли, во втуз принимают только с трудовым стажем, — ответил он дружелюбно. — Какой из меня выйдет инженер, если я не знаю, что щебень удобней грузить вилами.
— Я не про то. Кто тебя поставил на это место?
— Десятник. Никто почему-то не желает здесь работать. Боятся, что дом на них упадет, чудаки.
— А ты не боишься?
Он что-то ответил, но она не расслышала. Ее окликнул Митя.
— Батюшки! — обрадовалась она. — А я тебя заискалась!
— Кого не надо, ищешь, а кого надо, нет. — Митя сощурился. — Где Осип?
— Кто его знает. Сейчас тут был.
— Найди его. Пусть квач намотает и доски смазывает. Погоним опалубку и бетон потоком. Покажем темпы.
Работа закипела. Незаметно подошел обед. Длинная очередь нарпитовской столовой говорила о погоде. Большинство склонялось к тому, что гроза пройдет стороной. А за окнами тревожно трепетали липы, и лоточник торопливо прибирал журналы, и кусок бумаги кроликом скакал по дороге. Гусаров внес предложение: паникерские настроения прекратить и разговоры о грозе считать недействительными.
Ребята с 41-бис обязаны были отработать у Гусарова до шести вечера. А около четырех моргнула молния и вдоль неба щеголевато щелканул гром.
— Хочешь, верь, хочешь, не верь, а грозы не миновать, — шепнула Мите Чугуева.
Он не очень поверил, а все-таки отправился разведать, куда отводить водяные потоки. У настила, под которым отмерили участок ребятам 41-бис, было самое низкое место. К этому «блюдечку» круто сбегали боковые улицы — Верхняя и Нижняя.
Чугуева была права. Гроза надвигалась. Над столовой хлопал кумачовый лозунг. Со стороны вокзалов медленно и низко, как бомбовозы на параде, ползли черно-лиловые тучи. Митя заспешил обратно.
В котловане было сумрачно. Работали только насосы. Метростроевцы, местные и приезжие с 41-бис, сгрудились под настилом.
— Завод имени товарища Петровского, — бормотал Гусаров, — обязался выдать двести пятьдесят тонн проката, паровозостроители — два трактора сверх плана… Композитор Василенко создает симфоническую поэму на тему челюскинской эпопеи, художник Бродский готовится отразить подвиг на полотне. Писатель Федин глубоко взволнован…
— Что это? — спросил Митя Чугуеву.
— Беседа, — отвечала она. — Начальник приезжал. Шумел, что слаба политическая заправка. Собери, говорит, людей. Подыми, баит, кузькина мать, настроение. Николай Николаевич никогда бы этого не позволил.
Говорят, существуют люди, которые могут спать стоя, есть такие, что научились спать на ходу. Инженера Гусарова эти достижения ничуть бы не удивили. Он ухитрялся спать, разговаривая и даже читая вслух. Этим он и развлекал рабочих. А по настилу застучало сперва украдкой, потом уверенней и нахальней. Гусаров прислушался и продолжал:
— А наша почетная задача — встретить героев успехами в вопросе опалубки и в вопросе бетона…
— В вопросе бетона ничего не выйдет, — сказала Чугуева тихо.
— Кто базарит? — вяло спросил Гусаров. — А? Не слыхать.
— Я базарю, — откликнулась она. — В дождь бетонить не стану.
Гусаров замолчал. Всем показалось, что инженер заснул окончательно.
— Вот, полюбуйтесь, товарищи, — наконец проговорил он, — вся страна приветствует челюскинцев встречными обязательствами, а она базарит.
— Челюскинцев спасли, чего их поминать, — возразила Чугуева. — Котлован спасать надо. Тебя же завалит, хоть ты инженер. А у тебя баба с пузом.
Гусаров посмотрел на спорщицу клюквенно-красными от хронического недосыпа глазами.
— Это чья? — спросил он.
— Моя, — ответил Митя.
«Опять Митьку подвела», — вздохнула Чугуева.
— Она дело говорит, — продолжал Митя. — Гроза идет, а вы обедни читаете. Какой может быть бетон, когда у вас опалубка рассохлась.
— Рассохлась? — Гусаров шутовски развел руками. — Да что вы?! Первый раз слышу!
Ах, как захотелось ему рассказать, почему рассохлась опалубка.
Он рассказал бы, что копать котлован начали еще год назад и работали по всем правилам: оградили площадку, выселили жильцов из трехэтажного дома, повесили доску показателей и ежедневно давали 120–130 процентов нормы. Его, Гусарова, за отличную организацию работ отметили Почетной грамотой и премией. Работы продолжались. На глубине пяти метров врезались в плывун, и с этого момента начались неожиданности. Не помогали ни водопонижение, ни замораживание, ни двойной шпунт. Песчаный кисель лез через все щели. Выработка снизилась катастрофически — до 20 процентов. Ему, Гусарову, влепили строгий выговор за развал работ и понизили в должности. А высшие руководители взялись за то, за что берутся любые руководители в щекотливых ситуациях: сели заседать. Заседали они без малого полгода, и, пока спорили, проводили консультации с немецкими, американскими и датскими специалистами, выискивали пораженцев и саботажников, ограждение котлована завалилось, а жильцы трехэтажного дома самовольно вернулись в свои покинутые квартиры. Выселять их второй раз Гусаров не решился, чтобы не прослыть маловером. Подошел январь. И оказалось, что крутые рождественские холода, как это не раз случалось, пособили больше, чем консультанты и политбеседы. Комсомольцы-молотобойцы продолбили крепчайший, как скала, грунт кирками, ломами, кайлами, клиньями и пробились до нижней отметки. Выходы плывуна были прижаты булыжной отсыпкой и подпорными стенками, опалубка и тепляки были возведены досрочно. Гусарову дали путевку на курорт и назначили начальником дистанции. Оставалось «зафиксировать» котлован, соорудить внутри его надежный железобетонный ящик и ехать в Сочи.
Бригады были нацелены на круглосуточную работу. Бетонирование должно быть окончено безоговорочно, пока не пришло лето и не размок грунт.
— Иначе, — предупреждали агитаторы, — оживет плывун и котлован превратится в братскую могилу.
Бригады поняли важность задачи, взяли повышенные обязательства, укрепили партийное ядро, установили бетоньерки, заплели арматуру, возвели опалубку.
И все бы кончилось благополучно, если бы был цемент. А цемента не было. Почему-то весной 1934 года на Метрострое цемента не оказалось.
На слезные просьбы Гусарова метроснаб отвечал:
— На складах ни одного килограмма.
А высшие руководители советовали:
— Выпутывайтесь как-нибудь.
Как-то бессонной ночью Гусаров вспомнил, что Первый Прораб обещал ему: «Все дадим, что попросите. Меда надо — меда дадим!» И рано утром через головы многоэтажного начальства, на свой страх и риск, он добрался до засекреченного телефона. Энергичный баритон дал конкретный ответ:
