В разговоре она действительно была хороша, едва ли не сыпала афоризмами, в то же время естественна, без намека на вычурность, без какой-либо попытки подавить собеседника. Люди ей были интересны такими, какими они были, и ты это чувствовал с первого слова. По воспоминаниям, у нее была редкая быстрота реакции, умение предугадать ход, то есть много расчетливого, шахматного, и в то же время неожиданность, лихость, бесшабашность сравнений, так что все, что она говорила, звучало до странности по-новому, не утомляло. У этого, конечно, была база — она получила очень хорошее образование. Она по-настоящему много знала, то есть знания были ею пропущены через себя, продуманы, сделаны своими. Но ее хватило и на большее: еще в отрочестве, девочкой, она поняла, что не ум делает нашу жизнь такой, что ее стоит жить, и это понимание она тоже сумела пропустить через себя, так что, извините, Алеша, что повторяюсь, поколения любили, безрассудно отдавались страстям, страдали по ее книгам.
И все же Жермена де Сталь, — говорил Ифраимов, — никогда не была счастлива. Да, в ее жизни было в избытке того, о чем в юности она загадывала и мечтала: она была окружена замечательными людьми, влюблялась, меняла любовников, рожала детей, была в центре чуть ли не всех интриг и авантюр, решавших в ту эпоху судьбы Франции и Европы, тем не менее умирала она обманутой. И ее современники, и мы без сомнения ставим ее выше любых титулованных особ, но сама она всю жизнь думала и хотела лишь одного — быть как они.
Уверен, что она мечтала об их доле, их участи, о том, что было им дано, а ей нет, то есть хотела власти, власти над другими людьми. Более того, она всегда была уверена, что Господь ее для этого и предназначил. То есть ее права на власть как бы от Него, Господа, и исходят. Здесь не было безумия: то, сколько с ее умом и в ее время она сделала за жизнь, — лет за пять до смерти она сама в Коппе, своем поместье, подвела итог — справедливо представлялось ей ничтожным, несоизмеримо малым, это была бессмысленная растрата данного ей. Она писала, что была марионеткой, которую судьба вместо престола поместила в игрушечный мир парижского салона. Все, чем она обладала, конечно же, требовало соответствующих средств, соответствующего масштаба, она же так и осталась ваятелем, зодчим, вынужденным до конца дней промышлять миниатюрами.
Действительно ли Господь искушал ее властью — это, Алеша, не такой простой вопрос даже для тех, для кого Господь Свят, Всеблаг и искушать никого не может. Для нее же, которая, как вы знаете, верила, безусловно верила, но сомневалась, многие друзья которой были вовсе агностиками, вопрос этот был еще труднее. Родись она в другие времена, когда право на трон давалось лишь рождением, то есть редчайшим случаем, простым везением, — и все было бы понятно, но она появилась на свет Божий перед революцией, была выращена революцией, которая возвела в принцип равенство всех и каждого. То есть то, что говорилось раньше лишь немногими философами, при ней, на ее глазах стало основой права, в том числе и права на власть. И этот принцип соблюдался. После казни Людовика XVI немалое число лиц, не обладавших никакими достоинствами, кроме жажды власти, добирались до вершины, утверждая и подтверждая, что власть может получить каждый, вопрос лишь — сумеет ли он ее удержать.
И если мы вспомним, что одна только революция была тогда источником власти, одна она давала на нее право, потому и брат короля Филипп Орлеанский отказался от своего титула, стал Филиппом Эгалите — Филиппом Равенство, за что в награду его сын Луи-Филипп впоследствии был посажен на французский престол. Тем самым Филипп Эгалите был признан правым, что голосовал за казнь брата. А она, Жермена де Сталь, так никогда ничего и не получила.
Но ведь ее отец, собственно, и породил эту революцию, то есть все права на нее, в первую очередь право ею распоряжаться, принадлежали ему, а по наследству — ей, его любимейшей дочери. Ее отец, барон Неккер, трижды бывший государственным контролером при последнем Людовике, своими докладами о положении финансов страны создал революцию из ничего, и, конечно же, он должен был ее возглавить. Помимо того, он был честен, всеми уважаем; нет сомнений, он управлял бы страной куда лучше, чем все, кто дальше получал власть, — от Робеспьера до Наполеона. И народ Франции хотел его власти: он был той фигурой, которая устраивала всех, он мог бы примирить и успокоить республику, в самом деле стать ей хорошим правителем.
Вряд ли и она, и Неккер понимали, почему он был столь быстро удален, столь быстро ушел в тень, единственный ничем себя не скомпрометировавший и, в общем, по любым понятиям, светлая фигура. Революции тогда были внове, и, конечно, де Сталь не могла знать, только догадывалась, что это есть почти маниакальное ускорение жизни и власть, поколения власти меняются при ней очень быстро, за считанные дни, месяцы. То есть что я хочу, Алеша, сказать: возможно, она ошибалась, возможно, ее обвинения Бога несправедливы, но факт остается фактом: она была знатью, первостатейной знатью, самой родовитой знатью революции и имела все права на престол.
Доводы, что я здесь изложил, свидетельствуют об одном: в ее позиции, безусловно, была логика, но сама она редко о ней вспоминала, юристом она была меньше всего. Если бы на суде ей предложили обосновать свое право на власть, она сказала бы об ином. Она начала бы с того, что в молодости ее любовниками были Талейран, впоследствии, после поражения Наполеона, спасший Францию; Баррас, входивший, а какое-то время фактически возглавлявший правящую Директорию; бывший вместе с Наполеоном консулом Бенджамен Констан и еще многие, в чьих руках в разное время были судьбы Франции, но которых по ряду соображений она назвать не может.
Известно и подтверждено, в частности, их собственными письмами, что политическая карьера каждого из этих людей, как правило молниеносная, начиналась с одного: с любви, со связи с ней, Жерменой де Сталь. Все они без исключения были ее. Все они любили ее, ласкали ее, владели ею. Она была женщина, и они входили, вступали в нее. Она принимала их всех, всех прятала в себе и укрывала, всем давала силы. Она сама так же, как Господь Бог, так же, как революция, была источником власти, он был в ней, в ее нутре, и те, кого она впускала в себя, получали власть. Потом она бы обратилась к присяжным: „Долгое время я пыталась обманывать себя, я не могла примириться, принять, что власть во мне самой и мне же самой недоступна. Согласитесь, — сказала бы она им, — что для меня, жаждущей власти Жермены де Сталь, были придуманы муки хуже, чем для Тантала. Я прожила жизнь, но ни разу так и не напилась, разве я не заслуживаю снисхождения?“
У Сталь был изощренный ум, и она не верила, что выхода нет. Многие годы она доказывала себе, что ее любовники добывают, берут власть не из нее, дело в салоне, он один — та лесенка, по которой они поднимаются наверх. Де Сталь обожала свой салон, холила его, лелеяла; каждого, кто приходил к ней в дни, когда она принимала, она встречала как своего единственного друга. И это естественно и понятно: мы оба знаем, Алеша, что лишь в салоне она чувствовала себя хорошо, лишь там, среди ярких, незаурядных людей, которых она сама выбрала и пригласила, она понимала, что живет не зря. Очень рано, кажется, почти сразу после казни Робеспьера, когда возобновились ее традиционные вторники и пятницы, создала она и легенду о своем салоне; цель ее была проста: она хотела малого — чтобы источник власти был где угодно, пускай совсем близко, рядом, только не в ней. Позже, чтобы доказать, что власти в ней нет, что изнутри она обыкновенная баба, де Сталь это предание развила в целое учение.
Жермена де Сталь, — продолжал Ифрамов, — утверждала, что совсем небольшая, но хорошо организованная и хорошо законспирированная группа с умным и волевым руководителем во главе без труда может взять судьбы мира в свои руки. Необходимо одно — железная дисциплина, готовность всего себя подчинить нуждам организации. Ее салон и есть „крыша“ для такой группы. За ширмой светской болтовни и отвлеченных философствований здесь решается, кто и как будет править Францией. Благодаря Наполеону легенда эта в свое время сделалась очень популярна и широко распространилась. У Фуше, который заведовал французской тайной полицией, среди друзей мадам де Сталь было множество осведомителей, человек он был трезвый и не склонный к мистике, поэтому высылку де Сталь сначала из Парижа, затем и вовсе из Франции понять трудно; возможно, ему просто нужны были заговоры, чтобы укрепить свое положение.
Вообще, как мне кажется, Алеша, судьба мадам де Сталь чем-то родственна судьбе первочеловека Адама. Их жизни словно дополняют друг друга. Такое ощущение, что Жермена де Сталь была задумана совсем для другого времени и Господь предназначал ей быть Евой, Адамовой женой, праматерью, она просто опоздала родиться. Вспомните эпизод из Бытия, где Господь говорит Адаму, чтобы тот сам дал имена всему живому, что Он, Господь, создал и чем населил предназначенную в удел человеку землю. Но чтобы дать каждой твари ее истинное, единственно ей принадлежащее имя, Адаму надо было знать ее природу, надо было узнать, понять, кто на самом деле она есть. Все это знал Господь, создавший ее, но не Адам. И когда ангелы одну за другой стали подводить к нему Божьи твари, он, чтобы понять их суть, понять, кто же они, входит в них, на глазах Господа познает их как Еву, как мужчина познает женщину, познает, как Баррас познавал в Жермене де Сталь суть власти, — и лишь тогда нарекает их.
