Гасель кивком указал на джип:
– Ты отвезешь меня в горы Сиди-эль-Мадья. Там меня никто не найдет.
– А если я откажусь?
– Мне придется тебя убить, и меня отвезет один из них.
– Они этого не сделают, если я прикажу им этого не делать.
Туарег бросил на него долгий взгляд, словно оценивая, насколько глупо то, что он только что сказал.
– Они тебя не услышат, коли ты будешь уже мертв, – изрек он. – Я ничего не имею против них… – И добавил: – И против тебя… – Мужчина сделал паузу и спокойно заметил: – Хорошо знать, когда выигрываешь и когда проигрываешь. Ты проиграл.
Лейтенант Разман кивнул в знак согласия.
– Ты прав, – признал он. – Я проиграл. Когда рассветет, я отвезу тебя в Сиди-эль-Мадья.
– Когда рассветет – нет. Сейчас!
– Сейчас? – Он изумился. – Ночью?
– Скоро взойдет луна.
– Ты спятил! – воскликнул он. – Даже днем по эргу можно ехать с трудом… Из-за камней лопаются шины и ломаются оси. Ночью мы и километра не проедем.
Туарег не сразу ответил. Он протянул руку, взял тарелку у второго солдата и, сев на землю со скрещенными ногами и прислонив винтовку к колену, жадно поглощал еду, почти давясь.
– Послушай-ка… – объявил он лейтенанту. – Если мы доберемся до колодца в Сиди-эль-Мадья, ты останешься жив. Если не доберемся, я тебя убью, даже если это произойдет не по твоей вине. – Он дал ему время подумать над сказанным и под конец добавил: – И помни, что я – имохар и всегда держу свое слово.
Один из солдат, совсем молодой паренек, убежденно произнес:
– Будьте осторожны, лейтенант. Он сумасшедший и, думаю, способен поступить так, как говорит.
Туарег даже ухом не повел. Он лишь пристально посмотрел на солдата, а затем наставил на него винтовку.
– Раздевайся! – приказал он.
– Что ты сказал? – недоверчиво переспросил парень.
– Чтобы ты разделся… – Затем наставил винтовку на второго: – Ты тоже.
Они заколебались. Попытались протестовать, но голос туарега звучал так повелительно, что солдаты, видно, поняли, что ничего другого им не остается, и начали медленно стягивать с себя форму.
– Ботинки тоже…
Они сложили вещи перед Гаселем, тот подобрал их свободной рукой и бросил на заднее сиденье машины. Залез в нее, сел и кивнул головой Разману:
– Пора, луна уже взошла… Поехали!
Лейтенант посмотрел на своих ребят, совсем голых, и им овладело глубокое чувство возмущения. Несколько мгновений он был готов воспротивиться и даже обменялся с ними взглядами, но они отказались, замотав головами, и тот, что моложе, устало заметил:
– Не беспокойтесь за нас, лейтенант… Ажамук за нами приедет.
– Но ведь на рассвете вы умрете от холода… – Он повернулся к Гаселю: – Дай им хотя бы одеяло…
Туарег, казалось, уже было согласился, но в итоге отказался, и в его тоне звучала насмешка, когда он произнес:
– Пусть зароются в песок. Он защитит их от холода и поможет похудеть.
Разман машинально поднес руку к голове, отдавая им честь, завел мотор и зажег фары, однако в спину ему тотчас же уткнулось дуло винтовки:
– Без огней!
Он погасил их, но при этом обреченно покачал головой.
– Ты спятил!.. – хмуро пробормотал он. – Совсем спятил.
Подождал, пока его глаза вновь не привыкнут к темноте, и наконец медленно тронулся с места, наклонившись, насколько возможно, вперед, пытаясь разглядеть препятствия на пути. В течение трех первых часов они двигались медленно и тяжело, пока Гасель не сказал ему, что можно включить фары, и тогда они поехали быстрее. В результате одно из колес почти тут же лопнуло.
Лейтенант, весь взмокший, чертыхаясь, менял его под неотступным прицелом винтовки; он сделал над собой усилие, чтобы, пользуясь случаем, не запустить в туарега разводным ключом и не сцепиться с ним врукопашную, что положило бы конец тягостной ситуации.
Однако он рассудил, что туарег выше его и сильнее, и даже если случится невероятное и он отнимет у него винтовку – у противника есть еще револьвер, меч и кинжал.
Оставалось только попрощаться с надеждой на быстрое продвижение по службе и молиться, чтобы все не осложнилось еще больше. Дать себя убить в двадцать восемь лет человеку, чьи взгляды ты разделяешь, – величайшая глупость, и он это знал.
Ровно в полночь все четверо сошлись у мертвого верблюда. Ни для кого не было неожиданностью, что добыча ускользнула, и старший сержант Малик эль-Хайдери воспользовался случаем, чтобы дать волю своим чувствам, прибегнув к самым непристойным выражениям из своего казарменного словаря, проклиная туарега, а заодно и более настойчиво – «тупого лейтенантишку», который позволил обвести себя вокруг пальца, как какой-нибудь новобранец.
– Что же нам теперь делать? – растерянно спросил один из солдат.
– Не знаю, как насчет лейтенанта, а я, разрешит он мне или нет, все равно отправлюсь к колодцу в Сиди-эль-Мадья. Будь туарег хоть трижды туарегом, ему не выдержать без воды столько дней.
Старослужащий, осматривавший останки мехари с помощью фонарика, указал на разрез на животе.
– Вода-то у него имеется… – сказал он. – Отвратительная жидкость, которая убила бы кого угодно, но туареги, благодаря ей, способны выжить. А еще он пил кровь. – Он помолчал и уверенно добавил: – Ищи теперь ветра в поле…
Старший сержант Малик эль-Хайдери не ответил, бросил последний взгляд на мертвое животное и отправился обратно к своей автомашине. Судя по степени разложения, верблюд мертв уже более двух суток, а значит, туарег должен был зарезать его две ночи назад. Если он пустился в путь сразу после этого, в чем сержант сомневался, то у него огромное преимущество, но если странник выждал еще день, чтобы внушить им уверенность и усыпить их бдительность, тогда он далеко не ушел и, возможно, сержант еще успеет встать у него на пути.
Он не возлагал надежд на то, чтобы догнать туарега в эрге, потому что без верблюда тот зароется в песок, как только завидит вдали автомобиль, но почти переваренная вода из желудка верблюда через день протухнет, так что беглецу волей-неволей потребуется обновить запас. Атанкоров долин и ущелий горного массива, где, если долго рыть, можно иногда добыть несколько глотков землистой, соленой жидкости, недостаточно, чтобы выжить. Они могли помочь разве что путешественнику, который отважится проникнуть в лабиринт их бесконечных каменных «контрфорсов».
Взять под контроль колодец означало, таким образом, вынудить туарега сдаться или обречь его на гибель. Сам того не заметив, сержант ускорил шаг и неожиданно обнаружил, что практически бежит, сгорая от нетерпения поскорее добраться до джипа. Луна скрылась за горизонтом, но в умении ориентироваться он практически не уступал какому-нибудь кочевнику – все-таки столько лет провел в пустыне. До рассвета оставался еще целый час, когда он кое-как вскарабкался по склону, проклиная яростно набросившихся на него москитов, и ринулся к своим, крича во все горло.
Они испуганно обступили его.
– Что случилось? – спросил негр Али.
– Что могло случиться? Он удрал. Ты что, сомневался?
– И что же мы теперь будем делать?
Сержант не ответил. Он надел наушники и стал настойчиво вызывать лейтенанта:
– Лейтенант! Вы слушаете, лейтенант?
Предприняв пять попыток и не добившись ответа, выругался и завел двигатель:
– Это такой недоумок, что, вполне может статься, уже дрыхнет себе как ни в чем не бывало… Поехали!
Он направился в объезд солончака на северо-запад. Машину то и дело подбрасывало, и его людям приходилось цепляться за что попало, лишь бы не вылететь наружу.
На рассвете лейтенант Разман остановился, чтобы залить бензин, опорожнил бидон и перевернул его, чтобы Гасель убедился в том, что он его не обманывает.
– Бензин кончается… – сообщил он.
Туарег не ответил. Сидя на заднем сиденье, он обводил взглядом горизонт, который начал обретать форму, и черную линию, извилистую, но лишенную плавности, которая вырисовывалась перед ними. Массив Сиди-эль-Мадья взял и вырос на равнине – красноватый и охряный. Результат гигантского катаклизма, возможно, более раннего, чем появление на земле человека. Словно чудовищная рука вытолкнула его из самого центра планеты и каким-то таинственным образом положила здесь.
Вечный ветер пустыни миллионы лет обметал его вершины, сдувая с них малейшие крупицы земли, песка или растительности, с виду это были сплошные голые камни – блестящие, истязаемые солнцем, растрескавшиеся в результате резкой смены дневных и ночных температур. Путешественники, которым когда-либо доводилось пересекать эти горы, утверждали, что на рассвете они слышали голоса, крики и стоны, хотя в действительности это лопались разогретые камни при резком падении температуры.
Это и вправду было неприглядное место в самом сердце и без того неприютного края. Здесь невольно закрадывалась мысль о том, что Всевышний создатель по завершении своих трудов постарался выбросить сюда весь мусор и нагромоздил, как попало, камни, солончаки, пески и «пустые земли».
