«Мелинда, — останавливает меня мистер Фримен. Снег проникает в салон и тает на приборной доске. — Ты хороший ребенок. Думаю, у тебя есть что сказать. Я хотел бы послушать».
Я закрываю дверь.
Зеркальная комната
Я останавливаюсь возле кабинета директора магазина, и секретарша сообщает, что мама разговаривает по телефону. Прекрасно. Без нее будет гораздо проще найти себе пару джинсов. Я направляюсь в отдел для «Юных леди». Еще одна причина, почему они прогорают. Кому понравится, чтобы их звали юными леди?
Мне нужен десятый размер, как ни ужасно это признавать. Все мои вещи восьмого размера или меньше. Я смотрю на свои, похожие на каноэ, ноги и отвратительные мокрые лодыжки. Разве в этом возрасте девочки не должны перестать расти?
Когда я была в шестом классе, мама накупила мне всяких книжек о пубертатном периоде и взрослении, чтобы я оценила, какие «прекрасные», и «естественные», и «чудесные» преобразования будут со мной происходить. Дерьмо. Вот что это такое. Она всю дорогу жалуется на седеющие волосы, и на отвисшую задницу, и на морщинистую кожу, а я почему-то должна быть благодарна за прыщи на лице, волосы в самых неприличных местах и ноги, которые каждую ночь вырастают на дюйм. Полное дерьмо.
Мне без разницы, что примерять, ведь я все равно это возненавижу. «Эффертс» занял свою нишу на рынке, специализируясь на совершенно отстойных вещах. На одежде, которую бабули дарят тебе на день рождения. Настоящее кладбище моды. Просто подбери джинсы, которые будут впору, твержу я себе. Всего одна пара — вот моя цель. Я оглядываюсь по сторонам. Мамы поблизости нет. Я несу три пары наименее устрашающих джинсов в примерочную. Кажется, я здесь единственный покупатель, который хоть что-то примеряет. Первые джинсы мне малы — их невозможно натянуть на задницу. Со второй парой я даже не заморачиваюсь — джинсы еще меньше. Третьи джинсы огромные. Именно то, что нужно.
Я подскакиваю к трехстворчатому зеркалу. Если надеть сверху футболку самого большого размера, то невозможно будет догадаться, что это джинсы «Эффертс». Мамы по-прежнему нет. Я устанавливаю зеркало так, чтобы видеть отражения отражений, мили и мили меня и моих новых джинсов. Я заправляю волосы за уши. Не мешало бы помыть голову. Мое лицо грязное. Я прислоняюсь к зеркалу. Глаза, и еще раз глаза, и еще раз глаза смотрят оттуда на меня. Может, я где-то там, внутри? Тысячи глаз моргают. Никакой косметики. Темные круги. Я сдвигаю боковые створки, заворачиваюсь в зеркало и оставляю снаружи зал магазина.
Мое лицо становится рисунком Пикассо, мое тело разрезается на рассеченные кубики. Однажды я видела фильм о женщине, у которой было обожжено восемьдесят процентов тела, в результате чего врачам пришлось убрать всю мертвую кожу. Женщину забинтовали, накачали наркотиками и стали ждать, когда нарастет кожа. Фактически ее просто обшили новой кожей.
Я прижимаю свой ободранный рот к зеркалу. И к нему прижимается тысяча покрытых струпьями кровоточащих губ. Интересно, а каково это — находиться в новой коже? Обладала ли та женщина повышенной чувствительностью, как младенец, или из-за отсутствия нервных окончаний потеряла чувствительность, то есть просто ходила себе в кожаном мешке? Я делаю выдох, и мой рот исчезает в тумане. Мне кажется, будто у меня сожжена кожа. Спотыкаясь, я перехожу от одного тернового куста к другому: это мама и папа, которые ненавидят друг друга; Рейчел, которая ненавидит меня; школа, которая отрыгивает меня, словно комок шерсти. И Хизер.
Мне просто надо суметь продержаться, пока не нарастет новая кожа. Мистер Фримен считает, что я должна найти в душе чувства. Да уж, и как их тут не найти?! Они съедают меня живьем, будто инвазия мыслей, стыда и ошибок. Я крепко зажмуриваю глаза. Джинсы подходящего размера — для начала уже неплохо. Нужно держаться подальше от подсобки и не пропускать занятий. Я снова сделаюсь нормальной. А все остальное забуду.
Прорастание
На биологии мы закончили с растениями. Мисс Кин недвусмысленно намекает, что тест будет посвящен семенам. Я учу.
Как семена попадают в землю? Это реально круто. Одни растения плюются семенами, чтобы их потом разносило ветром. Другие производят настолько аппетитные семена, что их склевывают птицы, а потом выкакивают на проезжающие машины. Растения, похоже, производят больше семян, чем необходимо, так как знают, что жизнь не совершенна и не все семена способны пробиться. Если вдуматься, то, типа, очень даже неглупо. Люди тоже так делают: заводят двенадцать — пятнадцать детей, потому что понимают: кто-нибудь умрет, кто-нибудь окажется с гнильцой, а вот пара-тройка станет трудолюбивыми, честными фермерами. Которые знают, как сажать семена.
Что необходимо семенам для прорастания? От самих семян ничего не зависит. Посадишь семя слишком глубоко — и оно в положенное время не прогреется. Посадишь чересчур близко к поверхности — его склюет ворона. Много дождей — и семя заплесневеет. Мало дождей — и оно не взойдет. Даже если ему все же удается взойти, оно может быть задушено сорняками, отрыто собакой, раздавлено футбольным мячом, отравлено автомобильным выхлопом.
Странно, что хоть что-то выживает.
Как растут растения? Быстро. Большинство растений растут быстро и умирают молодыми. У людей есть в запасе семьдесят лет, а у бобового растения — четыре месяца, от силы пять. Как только малюпусенький росточек проклевывается из земли, он сразу выбрасывает листья, чтобы поглощать больше света. Затем он спит, ест и принимает солнечные ванны до тех пор, пока не проявляет готовность зацвести, — растение-подросток. Тяжелое время для розы, или циннии, или ноготка, поскольку люди с ножницами тут как тут, чтобы срезать самое красивое. Но растения очень крутые. Если сорвать один розовый бутон, растение выдаст другой. Он нужен для цветения: производить новые семена.
Справиться с этим тестом — для меня раз плюнуть.
Изгнание болонской колбасы
Моя стратегия посещения школьной столовой меняется, поскольку теперь у меня нет друзей в изведанной вселенной. Для начала я не встаю в очередь, дабы избежать неприятного момента появления в обеденном зале, момента, когда все головы поднимаются и тебя начинают оценивать по принципу: друг, враг или неудачник.
Поэтому я беру завтрак с собой. Пришлось написать маме записку с просьбой купить мешочки для ланча, колбасу и маленькие контейнеры с яблочным соусом. Записка приводит маму в восторг. Она возвращается из магазина с полным набором высококалорийной еды, которую я могу взять с собой. Может, мне стоит начать разговаривать с Ними? Может, хотя бы немножко? А вдруг я скажу что-нибудь не то?
Колбасная девочка — это я.
Я пытаюсь читать, обедая в одиночестве, но шум пролезает между глазами и страницей книги, и через него ничего не видно. Я наблюдаю. Притворяюсь, будто я ученый, который снаружи следит за происходящим внутри. Если верить мисс Кин, она именно так день за днем изучала крыс, заблудившихся в лабиринте.
Марты вовсе не выглядят потерянными. Они сидят, соблюдая боевой порядок; на моем прежнем месте новая девочка — десятиклассница, переехавшая к нам из Орегона. На ней одежда с опасным для жизни процентом полиэстера. Ей срочно нужно с этим что-то делать. Они грызут морковку и оливки, намазывают паштет на крекеры из пшеничной муки грубого помола и угощают друг друга крохотными кусочками козьего сыра. Мег-и-Эмили-и-Хизер пьют клюквенно-абрикосовый сок. Жаль, что нельзя купить акции компании по производству сока: теперь я знаю основной тренд потребления.
Они, случайно, не обо мне говорят? Уж больно много они смеются. Я хрумкаю сэндвичем, и он внезапно сблевывает горчицу мне на футболку. Возможно, они планируют следующий Проект. Они могли бы отправлять по почте снежки несчастным техасским детям, которые лишены снежной погоды. Они могли бы вязать одеяла из козьей шерсти для стриженых овец. Я представляю, как через семь лет будет выглядеть Хизер — с двумя чадами и семьюдесятью лишними фунтами. Это немного помогает.
Рейчел/Рашель садится в противоположном конце моего стола, с ней Хана — ученица, приехавшая по обмену из Египта. Рейчел/Рашель теперь экспериментирует с исламом. Она носит на голове шарф, а еще красно-коричневые прозрачные гаремные шальвары. Глаза жирно подведены черным карандашом. Мне кажется, что она смотрит на меня, но, должно быть, я ошибаюсь. На Хане джинсы и футболка «Гэп». Они уплетают хумус с питой и хихикают по-французски.
В общей массе счастливых подростков видны вкрапления неудачников вроде меня — чернослив в школьной овсянке. Но остальные лузеры находят в себе гражданское мужество сидеть рядом с себе подобными. Я единственная, кто ест в одиночестве под сверкающей неоновой вывеской с надписью: «Законченная неудачница, немного не в себе. Близко не подходить. Не кормить».
