Ознакомительная версия.
Надо было сматываться, но не мог же я от своих уйти, а наши уже кидались на людей. Вовик их завел своей истерикой, и, значит, вот-вот должна была начаться «Варфоломеевская битва».
Значит, встречать мне своего папашку с хорошим фингалом на фотографии. Скажу, что за комингс зацепился. Навру чего-нибудь. А вдруг на пятнадцать суток загремлю?
Ну надо же, надо же! Всегда вот так: только начинаешь строить планы личного благоустройства, как моментально вляпываешься в милую историю. Стыд-позор на всю Европу. А еще и Люська здесь. Я ее видел с тем пареньком, с Витенькой Колтыгой.
Смотрю, Вовик берет кого-то за грудки, а Полтора-Ивана заразного из себя начинает изображать. Чувствую, лезу к кому-то. Чувствую, заехал кому-то. Чувствую, мне каким-то боком отскочило. Чувствую, дерусь, позорник, и отваливаю направо и налево. Прямо страх меня берет, как будто какой-то другой человек пролез в мой организм.
Тут посыпались у меня искры из глаз, и я бухнулся в снег. Кто-то сшиб меня двойным боксерским ударом. Тут я очухался, и все зверство во мне мигом прошло, испарилось в два счета.
Сбил меня паренек, вроде даже щупленький с виду, но спортивный, бородатый такой, должно быть, геолог из столичных. Те, как в наши края приезжают, сразу запускают бороды. Вовремя он меня с копыт снял.
Наши уже драпали во все стороны, как зайцы. Вовик убежал, и Петька, и Полтора-Ивана, и другие.
– Пойдем шампанского выпьем, – предложил я бородатому.
Свой парень, сразу согласился.
– Пошли в «Маяк», – говорю, – угощаю.
Денег у меня, конечно, не было, но я решил Эсфирь Наумовну уломать. Пусть запишет на меня, должен же я угостить этого паренька за хороший и своевременный удар.
– Пошли, старик, – засмеялся он.
– А ты с какого года? – спросил я его.
– С тридцать восьмого.
Совсем пацан, ей-богу! Действительно, я старик.
– Небось десятилетка за плечами? – спрашиваю я его.
– Институт, – отвечает. – Я строитель. Инженер.
И тут подходит к нам девица, такая, братцы, красавица, такая стиляга, прямо с картинки.
– Катя, знакомься, – говорит мой дружок, – это мой спарринг партнер. Пошли с нами шампанское пить.
– А мы очередь не прозеваем, Колька? – говорит девица и подает мне руку в варежке.
А я, дурак, свою рукавицу снимаю.
– Корень, – говорю я, – тьфу ты, Валькой меня зовут… Валентин Костюковский.
Пошли мы втроем, а Катюшка эта берет нас обоих под руки, понял? Нет, уговорю я Эсфирь Наумовну еще и на шоколадные конфеты.
– Крепко бьет ваш Колька, – говорю я Катюше. – Точно бьет и сильно.
– Он у меня такой, – смеется она.
А Колька, гляжу, темнеет. Такой ведь счастливый, гад, а хмурится еще. На его месте я бы забыл, что такое хмурость. Пацан ведь еще, а институт уже за плечами, специальность дефицитная на руках, жилплощадь небось есть и девушка такая, Господи Боже!
В хвосте очереди я заметил Петьку. Он пристраивался, а его гнали, как нарушителя порядка.
– Да я же честно хочу! – кричал Петька. – По очереди. Совесть у вас есть, ребята, аль съели вы ее? Валька, совесть у них есть?
– Кончай позориться, – шепнул я ему.
А Катя вдруг остановилась.
– Правда, товарищи, – говорила она, – что уж вы, он ведь осознал свои ошибки. Он ведь тоже апельсинов хочет.
– В жизни я этого продукта не употреблял, – захныкал Петька. – Совесть у вас есть или вас не мама родила?
– Ладно, – говорят ему в хвосте, – вставай, все равно не хватит.
– Однако надежда есть, – повеселел Петька.
В столовой был уют, народу немного. Проигрыватель выдавал легкую музыку. Все было так, как будто снаружи никто и не дрался, как будто там и очереди нет никакой. С Эсфирь Наумовной я мигом договорился.
– Люблю шампанское я, братцы. Какое-то от него происходит легкое кружение головы и веселенькие мысли начинают прыгать в башке. Так бы весь век я провел под действием шампанского, а спирт, ребята, ничего, кроме мрачности, в общем итоге не дает.
– Это ты верно подметил, – говорит Колька, – давно бичуешь?
Так как-то он по-хорошему меня спросил, что сразу мне захотелось рассказать ему всю свою жизнь. Такое было впечатление, что он бы меня слушал. Только я не стал рассказывать: чего людям настроение портить?
Вдруг я увидел капитана «Зюйда», этого дьявола Володьку Сакуненко. Он стоял у буфета и покупал какой-то дамочке конфеты.
Я извинился перед обществом и сразу пошел к нему. Шампанское давало мне эту легкость.
– Привет, капитан! – говорю я.
– А, Корень! – удивляется он.
– Чтоб так сразу на будущее, – говорю, – не Корень, а Валя Костюковский, понятно?
– Понятно. – И кивает на меня дамочке: – Вот, познакомьтесь, любопытный экземпляр.
– Так чтобы на будущее, – сказал я, – никаких экземпляров, понятно? Матрос Костюковский – и все.
И протягиваю Сакуненко с дамой коробку «Герцеговины Флор», конечно, из лежалой партии, малость плесенью потягивают, но зато марка! Есть у меня, значит, такая слабость на этот табачок. Чуть я при деньгах или к Эсфирь Наумовне заворачиваю в «Маячок», сразу беру себе «Герцеговину Флор» и покуриваю.
– Слушай, капитан, – говорю я Сакуненко. – Когда в море уходите и куда?
– На сайру опять, – говорит капитан, а сам кашляет от «Герцеговины» и смотрит на меня сквозь дым пронзительным взглядом. – К Шикотану, через пару деньков.
– А что, Сакуненко, у вас сейчас комплект? – спрашиваю я.
– А что?
– А что, Сакуненко, – спрашиваю опять, – имеешь все еще на меня зуб?
– А ты как думаешь, Валя? – человечно так спрашивает Сакуненко.
– Законно, – говорю я. – Есть за что.
Он на меня смотрит и молчит. И вдруг я говорю ему:
– Васильич!
Так на «Зюйде» его зовут из-за возраста. «Товарищ капитан» – неудобно, для Владимира Васильевича молод, Володей звать по чину нельзя, а вот Васильич в самый раз, по-свойски вроде и с уважением.
– Конечно, – говорю, – Васильич, ты понимаешь, шампанское мне сейчас дает легкость, но, может, запишешь меня в судовую роль? Мне сейчас вот так надо в море.
– Пойдем поговорим, – хмурится Сакуненко.
Мне даже подраться как следует не удалось – так быстро бичей разогнали. Очередь выровнялась. Снова заиграла гармошка. Девушки с равнодушными лицами снова пустились в пляс, а нанайцы уселись у своего костра. На снегу лежал разорванный пакет. Несколько апельсинов выкатилось из него. Как будто пакет упал с неба, как будто его сбросили с самолета, как будто это подарок судьбы. Прекрасно, это будет темой моих новых стихов.
Мне стало вдруг весело и хорошо, словно и не произошло у меня только что крушения любви. Мне вдруг показалось, что весь этот вечер, вся эта история с апельсинами – любительский спектакль в Доме культуры моряков, и я в нем играю не последнюю роль, и все вокруг такие теплые, свои ребята, и бутафория сделана неплохо, только неправдоподобно, словно в детских книжках: луна, и серебристый снег, и сопки, и домики в сугробах, но скоро мой выход, скоро прибежит моя партнерша в модном пальтеце и в валенках.
А впереди у меня целых два дня, только через два дня мы выходим в море.
Я подобрал апельсины и понес их к весам.
– Чудик, – сказали мне ребята, – лопай сам. Твой трофей.
– Ешь, матрос, – сказала продавщица, – за них же плочено.
– Да что вы! – сказал я. – Этот пакет с неба упал.
– Тем более, – говорят.
Тогда стал я всех угощать, каждый желающий мог получить из моих рук апельсин, ведь с неба обычно сбрасывают не для одного, а для всех. Я был Дед Мороз, и вдруг я увидел Нину, она пробиралась ко мне.
– Гера, мы пойдем танцевать? – спросила она.
От нее веяло морозным апельсиновым ароматом, а на губах у нее смерзлись капли из апельсинового сока.
– Сейчас пойдем! – крикнул я. – Сейчас, наша очередь подходит.
Вскоре подошла наша очередь, и мы все, весь «Зюйд», повалили в столовую. Я вел Нину под руку, другой рукой я прижимал к телу пакет.
– Я все что угодно могу танцевать, – лепетала Нина, – вот увидите, все что угодно. И липси, и вальс-гавот, и даже, – она шепнула мне на ухо, – рок-н-ролл…
– За рок-н-ролл дают по шее, – сказал я, – да я все равно ничего не умею, кроме танго.
– Танго – мой любимый танец.
Я посмотрел на нее. Понятно, все мое любимое теперь станет всем твоим любимым, это понятно и так.
Мы сдвинули три столика и расселись всем экипажем. Верховодил, как всегда, чиф.
– Эсфирь Наумовна, – шутил он, – «Зюйд» вас ждет!
А апельсины уже красовались на столе маленькими кучками перед каждым. Потом мы смешали их в одну огромную светящуюся внутренним огнем кучу.
Подошла официантка и, следя за пальцами чифа, стала извиняться:
– Этого нет. И этого нет, Петрович. Старое меню. И этого нету, моряки.
– Тогда по два вторых и прочее и прочее! – весело вскричал чиф.
– Это вы будете иметь, – обрадовалась она.
Наш радист Женя встал из-за стола и пошел беспокоиться насчет освещения. Должен же был он сделать очередной исторический снимок.
Ознакомительная версия.
