Будь Кора постарше, она бы поняла, что Клод болен. С самого начала он был нездоров, и мало-помалу ему становилось хуже, а Кора ничего не замечала. Она не ведала, что такое болезнь, не знала ни ее цвета, ни запаха. Конечно, она почувствовала, что Клод изменился, только не придала этому значения, слишком занимали ее перемены в ней самой. Комочек внутри нее рос, наливался. Казалось, можно было нащупать ручки и ножки ребенка. По ночам он шевелился и прыгал, крохотные пятки топотали у нее в животе. «Боже мой, ну и дела!» Кора привыкла к беременности. И все же не могла осознать, что у нее и вправду будет ребенок.
После трех мучительных месяцев Кора расцвела. Беременность шла ей. Кожа стала гладкая, чистая, волосы заблестели. Новый прилив сил охватил ее. Кора навела чистоту в тесной квартирке, перекрасила стены: три – в бежевый, одну – в темно-красный.
Повсюду развесила краденые плакаты и конверты от краденых пластинок. Вымыла окно, вычистила плиту. Откуда только силы брались.
Клод лежал в постели и молча смотрел, как Кора вьет гнездышко. Не нравилось ему все это. Если он не ныл, чтобы она угомонилась, то хмуро курил «Голуаз» и тянул коньяк (ни то ни другое ему было не по карману). Клод сам удивлялся, откуда в нем столько злобы и желчи. Он сыпал упреки на Кору обдуманно, с расчетом. Почему она так бессовестно энергична, в то время как он постоянно чувствует себя усталым? Иногда у него так ломило спину и болело в груди, что он даже встать не мог.
– А ну перестань, тупая корова! – орал Клод.
– Что перестань? – Кора всего-навсего слушала радио, сидя у кровати.
– Перестань! Убирайся! Уйди от меня. Хочу, чтобы тебя больше не было. Ты такая… такая сытая, довольная. Просто тошно. От тебя тошно. Ненавижу тебя.
Клод ударил ее. Кора закрыла лицо руками, потрясенная, оскорбленная; жгучие слезы покатились по щекам. Клод был вне себя от ярости. Зачем он это сделал? От злости на себя он ударил Кору еще раз.
Клод давно подозревал, что с ним что-то не так. Когда они убегали и Кора потела, от нее пахло юностью и свежестью. Клод же покрывался густой, едкой испариной. По утрам он не мог отделаться от мерзкого, тошнотворного привкуса во рту. Клод стеснялся своей худобы, не хотел, чтобы Кора видела его раздетым. «Не смотри на меня!» – шипел он. На него часто накатывало изнеможение; бледный как полотно, он жадно глотал воздух, чтобы прийти в себя. Нестерпимо болел желудок, но ведь это от волнения, всему виной экзамены. Клод догадывался, но терпел. От страха у него замирало сердце. Темный ужас поднимался в его душе. Рак, у него рак. Сомнений нет. Но может быть, все пройдет? Может быть, ничего страшного? Кал у него был черного цвета.
Однажды Клод проснулся среди ночи от собственного крика. Сжался в комок, схватился за живот, позвал на помощь. Страшная боль разрывала его на части. Кора в спешке оделась и выскочила на улицу, к телефону. Но так и не смогла убедить своего врача приехать.
– Наверняка несварение желудка, – успокаивал тот. – Дайте ему желчегонного. К утру он придет в себя. Любите вы, студенты, остренькое!
Вернувшись домой, Кора остановилась у кровати и впилась зубами в руку, слушая вопли Клода. Какое там несварение желудка! Не раздеваясь, Кора улеглась с ним рядом. Клод, снедаемый болью, затих, прильнул к ней. В шесть, с первыми лучами рассвета, Кора поднялась, вышла на улицу, поймала такси и отвезла Клода в больницу.
Следующие дни навсегда остались у нее в памяти как «время коридоров». В страхе и тревоге носилась Кора по бесконечным переходам, сверяясь с указателями, вдыхая больничную вонь. В первое утро она была рядом с Клодом. Тот, лежа на носилках, ждал, что же будет.
– Что мы здесь делаем? – спросил Клод еле слышно.
– Ждем врача. Сейчас тебя отвезут в палату. – Кора взяла его за руку.
– Что со мной?
– Не знаю. – Тихий, певучий, испуганный голосок среди больничного шума и суматохи.
Кора была в ядовито-зеленой футболке – мятой, в пятнах от кофе. Потертые джинсы в обтяжку, с дырой на штанине, уже не сходились на ней. В левом ухе звенели цепочки, кольца, звездочки. На ногах грязные, исцарапанные ботинки. В волосах пестрели дерзкие черные и лиловые прядки. Накраситься она не успела. Врач смерил Кору взглядом, полным недовольства и отвращения, и сестра вывела ее из палаты. Кора сидела за дверью, пока Клода осматривали. При ней его увезли на каталке в лифт. Жизнью ее любимого теперь распоряжались чужие люди.
С Корой заговорила медсестра:
– Вашего…
– Близкого друга, – подсказала Кора.
– …сейчас положат в палату. У него язва двенадцатиперстной кишки. Прободение. Немного позже его прооперируют. У него было кровотечение. – Медсестра укоризненно посмотрела на Кору. Та пожала плечами:
– Я не знала. Можно его увидеть?
– Как только положим его в палату, сразу начнем готовить к операции. Шли бы вы лучше домой. Позвоните после обеда.
Медсестра не хотела обидеть Кору, просто была очень занята. Да и не часто встретишь девушку в таком наряде.
Домой Кора не пошла. Что ей там делать? Она осталась сидеть сиднем среди спешивших куда-то людей, которым не было до нее дела. Просидела весь день. В четыре пошла узнать, как чувствует себя Клод. Коридоры. Косые взгляды. В палату ее не пустили. Клоду лучше. Увидеть его можно завтра, в отведенные для посетителей часы. Кора побрела домой, ей хотелось оттянуть возвращение. Она смотрела под ноги, страшась минуты, когда войдет в пустую квартиру. Тогда уже не будет спасения от неотвязной мысли: Клод умирает.
Кора вернулась на другой день. Несмело зашла в палату и не увидела его.
– Он в реанимации, – сказала сестра и с улыбкой объяснила, когда Кора непонимающе взглянула на нее: – В интенсивной терапии.
Кора почуяла: что-то не так. Все вдруг стали к ней чересчур внимательны. Не к добру это. Впервые в жизни на Кору свалилось такое несчастье. Оказалось, это больно. У Коры ломило шею, лицо, подкашивались ноги. Ее отвели в небольшую приемную, предложили чаю. С ней были вежливы до тошноты. Ей было невыносимо всеобщее участие. «Терпеть не могу, когда меня жалеют», – стонала она про себя. К Коре подошел медбрат.
Из этих дней в памяти у Коры остались звуки, краски (в основном оттенки красного и зеленого), выражения лиц. Лица она будет помнить всегда. Она попала в руки людей, посвятивших жизнь заботе о тяжелобольных. Тревога и страх родных и друзей – для них дело привычное, часть их повседневной работы. Здесь ей нечего бояться. Кора опустилась на красную пластмассовую табуретку. Медбрат был в зеленом. Он сел рядом с Корой, улыбнулся, заговорил с ней ласково, глядя прямо в глаза. Состояние Клода оказалось тяжелее, чем ожидали. Прободение язвы всегда с трудом лечится. Хотите его увидеть? К нему подключен монитор и трубки для оттока гноя. Пугаться не нужно.
Тяжело было Коре выносить эту внезапную доброту. Слезы подступали к глазам, она чувствовала, что вот-вот не выдержит, расплачется.
Словно ребенку, ей помогли надеть стерильный халат: сначала одну ручку, вот умница, теперь другую. Позже Кора вспомнила, что медбрат даже застегнул ей халат. Кору отвели в реанимацию. Просторная палата, шесть кроватей, красные одеяла, возле каждого больного дежурит медсестра. Ангелы-хранители, подумалось Коре. В углу стоял телевизор, показывали дурацкие дневные сериалы; от экрана струился мягкий свет. Посреди палаты – дефибриллятор с красными электродами.
Коре пришла в голову безумная мысль: что, если приложить электроды к своей груди? «Раз. Два. Три…» Точь-в-точь как в кино или сериалах. Она видела это тысячу раз. На стене висела большая зеленая табличка с белыми буквами: «НОГИ НЕ СКРЕЩИВАТЬ». А мне бы как раз стоило, рассеянно отметила Кора, месяцев шесть-семь назад очень даже стоило скрестить ноги. И все же здесь было так тихо, спокойно. Люди, оставив все земное, безмолвно бились за жизнь. Солнечный свет лился в окно. Сидеть бы здесь часами, в тепле и покое, если не прогонят. Впервые в жизни Кора ощущала вокруг себя милосердие, дышала им.
Она осторожно присела возле кровати Клода, пристроив руки на колени, прислушиваясь к треску вентилятора у кровати пациента напротив и непрестанным гудкам монитора. Клод лежал не шевелясь. Мутная жидкость стекала по трубке, змеившейся из-под покрывала к бутыли на полу. Клод не спал. Увидев Кору, он бросил на нее холодный взгляд и отвернулся. Кора ни о чем не думала, лишь прислушивалась к собственному телу. Ее била дрожь, да изредка шевелился ребенок под сердцем.
Монитор неожиданно потемнел, раздался громкий, протяжный, тревожный писк. Вот оно. Кора поняла, почему это случилось, и съежилась от ужаса. В кино всегда так. Медсестра подлетела к монитору, подняла руку и стукнула… нет, не по остановившемуся сердцу Клода, а по прибору. Вновь раздались мерные гудки.
– Вечно он барахлит, – пожаловалась сестра. И, поймав испуганный взгляд Коры, добавила: – Не волнуйтесь вы так. Он непременно поправится. Мы просто решили подстраховаться, понаблюдать за ним. Завтра его переведут в обычную палату.
