Федерико Андахази - Милосердные

Джон Полидори приближался к странному порогу, пронзительному полусну, который возносил его к ранее неведомым высотам. Он поднимался по каменной спирали. Он сразу же признал в этой конструкции магическую Rundetaarn. Он был твердо уверен, что круглая башня, лишенная лестниц, была той самой, вершины которой достиг верхом на коне король Христиан IV. И вот Джон Полидори уже скачет на гнедой лошади с бронзовой гривой и добирается до самой вершины, и у ног его простираются все королевства по обе стороны Балтийского моря. С величественной, сдержанной улыбкой он сделал еще одну затяжку. Теперь он пересекал лес черных деревьев, на ветвях которых висели черепа, из чьих глазниц выглядывали филины. Он не чувствовал ни малейшего страха. Галопом он въехал на тропинку, в начале которой стояла доска с надписью: Вилла Диодати. Не слезая с лошади, он поднялся по ступеням портика и оказался в зале: с высоты седла он взирал со смесью жалости и брезгливости на то, как эти ничтожные существа сплелись в один развратный клубок, подобно сваре гиен. Лорд Байрон стоял на коленях и лизал язык Перси Шелли, одновременно проникая в Мэри, которая, в свою очередь, покусывала соски своей сестры Клер так, что они кровоточили. И вот он, жалкий секретарь, сын писаря, докторишка-ипохондрик, смешной Полли Долли, стал рукой Бога. Охваченный этим самым божественным гневом, он взметнул десницу к небу и из ничего сотворил меч. Конь взвился на дыбы и пустился в бешеную скачку по красному ковру. Полидори описывал круги вокруг сбившихся в кучку животных, которые в ужасе молили о милосердии. На полном ходу, с ловкостью казака, он схватил лорда Байрона за волосы и взмахнул мечем. Один меткий удар, и голова Байрона, продолжая гримасничать и стенать, оказалась в правой руке Джона Уильяма Полидори. Глаза сначала посмотрели наверх, затем вниз, потом попеременно вправо и влево, пока не наткнулись на тело, которое, не догадываясь о том, что с ним произошло, продолжало совокупляться с Мэри. Голова Байрона, подвешенная за волосы, разразилась бредовым монологом: она умоляла, проклинала, рыдала, испускала душераздирающие вопли, которые скорее походили на безумный хохот. Полидори, не в силах больше слушать, достал носовой платок, затолкал его в рот своего Лорда и сразу же спрятал голову в седельную сумку.

С верхнего этажа доносились голоса, которые казались ему смутно знакомыми. Полидори спешился, перебросил сумку через плечо и поднялся вверх по лестнице.

Стоны доносились – теперь он отчетливо это слышал – из его собственной комнаты. Он вошел, но никого не увидел.

– А я вас ждала, – проговорил порывистый женский голос. Внезапно стул, стоявший у письменного стола, развернулся, и перед очарованными глазами Полидори предстала женщина столь совершенной красоты, какой ему никогда не приходилось видеть. Она была полностью обнажена, одна нога возлежала на подлокотнике стула, вторая обвила вращающуюся ножку. Джон Полидори не слишком разбирался в женщинах, однако вынужден был признать, что перед ним находилось существо, превосходящее красотой самого Перси Шелли, чье очарование – этот очевидный факт Полидори, мучимый одновременно завистью и порочным влечением, не мог отрицать – не знало себе равных. В общем, то была совершенная женская копия Шелли.

– Я Анетта Легран, – сказала она и протянула ему руку, указательный палец которой еще недавно покоился на прекрасных губах.

Джон Полидори преклонил колени и благоговейно припал к руке. Из сумы, перекинутой через его плечо, доносились приглушенные жалобы головы Байрона, которая трепыхалась, как агонизирующая рыба.

Анетта Легран смочила указательный палец и прочертила влажную дорожку, которая брала начало у соска – розового и напряженного – и заканчивалась у рыжеватых завитков лобка.

He говоря ни слова, Анетта Легран поднялась, долгим поцелуем прильнула к губам Джона Полидори и, бережно подхватив его под мышки, пересадила на стул. На полу шевелилась сумка, а жалобное бормотание Байрона теперь становилось все более внятным, как если бы ему удавалось понемногу избавляться от кляпа. Не отрывая взгляда от своей партнерши, Полидори взял подсвечник, стоявший на столе, и с удивительной меткостью сильным ударом послал его прямо в сумку. Раздался звук треснувшей кости.

Анетта Легран расстегивает одну за другой пуговицы на брюках Полидори и извлекает из их глубин скромный, хотя и миловидный трофей, который более всего походит на небольшой шампиньон.

Анетта Легран поднимается, отходит на несколько шагов и, не оборачиваясь, протягивает Полидори несколько исписанных тетрадок, на обложке первой из них значится: ВАМПИР, и чуть ниже Часть вторая.

– Вот моя доля по договору, – произносит она голосом, который Полидори кажется песней виолончельной струны.

Секретарь Байрона обнимает тетрадки, закрывает глаза и прижимается щекой к корешкам.

– Вы не будете читать?

– Нет необходимости, достаточно того, что я прочел первую часть.

Анетта Легран опускается на колени у ног Полидори и собирается получить то, что ей причитается согласно пакту.

Джон Полидори, не выпуская из объятий тетрадки, раздвинув ноги, трепеща и тяжело дыша, разглядывал свой маленький член, в то время как Анетта Легран ласкала его кончиком языка. Сумка, в которой лежала голова лорда Байрона, – с виду совершенно безжизненно валявшаяся около двери, – снова начала биться в конвульсиях, сопровождаемых глухим бормотанием. Джон Полидори наслаждался, оттягивая расплату, что выражалось в легких содроганиях лиловой головки его члена. Анетта Легран чувствовала под своими пальцами токи, которые то приливали, то отливали, вызывая у нее лишь отчаянную жажду, грозившую вскоре перерасти в усталость. И чем настойчивее она требовала от своего любовника, чтобы он немедленно выполнил свою часть договора, тем больше Джон Полидори медлил.

Как будто против своей воли, секретарь в конце концов расплатился. Вознаграждение самому Полидори показалось слишком щедрым. Анетта Легран прильнула к источнику с жаждой пустынника. Она пила, как ненасытное животное, закатив в экстазе глаза.

Джон Полидори по-прежнему прижимал к себе тетради, крепко сомкнув веки и дрожа, как лист.

Едва умолкли пароксические хрипы, как он услышал резкий, обжигающий голос, который, казалось, доносился из глубины пещеры. Джон Полидори открыл глаза, и ему открылась сцена, страшнее которой ему едва ли приходилось видеть: женщина, еще несколько минут назад бросившая к его ногам всю свою красоту, резко поднялась. В ужасе Джон Полидори смотрел на некое подобие рептилии с отдаленными антропоморфными признаками, небольшую фигурку, покрытую мехом, напоминавшим крысиный. Анетта Легран, двигаясь, точь-в-точь как грызун, направилась к решетке, встроенной в стену над плинтусом. Она подняла крышку и с проворством крысы скрылась в темных пустотах скрытых от глаз водостоков. Полидори с отвращением оглядел себя. Он изрыгнул на собственные ноги все содержимое желудка.

Бормотание, которое издавала голова Байрона, внезапно сделалось совершенно членораздельным, как если бы ей удалось окончательно избавиться от кляпа. Секретарь услышал хохот, преисполненный злобы. Он открыл глаза и увидел у дверного проема своего Лорда, во весь рост, с головой, которая находилась на том самом месте, где хозяин обычно ее носил.

– Бедный мой Полли Долли... – повторял Байрон, не в силах закончить фразу из-за безудержных приступов смеха.

Лорд Байрон распахнул дверь и поверх его плеч Полидори увидел Мэри, Клер и Перси Шелли, которые, чуть ли не задыхаясь от хохота, взирали на волнующее зрелище, каковое он собой являл: сложившийся пополам, сжимающий в объятиях тетрадки, обнаженный и вымаранный в содержимом собственного желудка.

В течение трех дней Джон Полидори не покидал своей комнаты. Анетта Легран проявила безграничное великодушие, снабдив его тремя бутылочками, которые с безукоризненной пунктуальностью забирала в течение ночи, пока Полидори спал после утомительных и постыдных манипуляций, необходимых, чтобы их наполнить. В свою очередь, с той же обязательностью, она оставляла на письменном столе, возле подсвечника, тетради – одну за другой. По истечении контракта, Джон Полидори являл собой жалкое зрелище.

Без сомнения, объем бутылочек – которые, согласно уговору, должны были заполняться до верху, – был достаточно велик, чтобы лишить секретаря последних сил.

Бледный, с лиловыми синяками под глубоко запавшими глазами и с непроизвольной дрожью в правой руке, Джон Полидори наконец закончил свой рассказ.

Он читал и перечитывал свое творение. Округлым женским почерком он переписал, слово за словом, рукопись и, чтобы не осталось ни малейшего сомнения в его авторстве, не поленился изготовить папку, на которой написал: «Вампир, предварительные наброски к рассказу». Туда он поместил сорок листов заметок, написанных со скрупулезной неразборчивостью, безупречно путаным почерком – чему, конечно же, способствовала непроизвольная дрожь в руке. Все это было проделано столь убедительно, что, в конечном счете, Полидори и сам поверил в то, что является отцом рукописи. Ом даже внес поправки, которые потом с равным усердием уничтожил, вернувшись в результате к изначальному тексту.