И кресты вышивает последняя осень
По истёртому золоту наших погон.
Потом то же самое и с песней "Поручик Голицын" у меня произошло. Мотив я помнил и отдельные фразы только. Поэтому её-то полностью мне пришлось писать. Заново практически. Вот что получилось:
Уходим с боями, пылают станицы.
И грохот разрывов, и дыма стена.
"Не падайте духом, поручик Голицын!
Корнет Оболенский, налейте вина!"
Лишь крови потоки да раненых стоны.
Кресты да погосты, и чаша – полна.
"Корнет Оболенский, раздайте патроны!"
Ведь это же наша вина и война.
Нас гонят на запад, всё ближе границы;
И рвутся надежды, как рвётся струна.
"Готовиться к бою, поручик Голицын!
Корнет Оболенский, надеть ордена!"
Мы всё искупили, за всё заплатили
Судьбою и верой – но выше цена!
Но мы не забыли, и мы не простили.
"Помянем корнета! Поручик, вина!"
Ну, и ещё две песни. Тоже мной переделанные. Городницкого "У Геркулесовых столбов" и Дольского "Господа офицеры".
Вот их тексты, и с песнями на этом закончим. (Хотя я увлёкся потом, признаться. Есть у меня и другие варианты текстов. Известных песен. "Чёрный ворон", в частности. Ну, да ладно. Потом как-нибудь. Может быть. Пока же – эти.)
У Геркулесовых столбов.
У Геркулесовых столбов
Лежит моя дорога.
У Геркулесовых столбов,
Где плавал Одиссей.
Меня оплакать не спеши.
Эй, подожди немного!
И перед Богом не греши,
А позови друзей.
Ещё не всеми я забыт,
Ещё не всеми брошен.
И гвоздь железный не забит,
Не заколочен гроб.
И мой последний, лучший друг
Пока что не допрошен!..
А значит, рано пулю в лоб -
Ещё не замкнут круг.
Я, может быть, ещё вернусь,
Ещё смогу, сумею!
Я, может быть, ещё приду
В глаза тебе взглянуть.
Я, может быть, ещё очнусь,
Подобно Одиссею!
И силы новые найду
Земной продолжить путь.
У Геркулесовых столбов
Лежит моя дорога.
У Геркулесовых столбов,
Где плавал Одиссей.
Меня оплакать не спеши.
Эй, подожди немного!
И даже в мыслях не греши,
А позови друзей…
Господа офицеры.
Всё идёшь и идёшь
И сжигаешь мосты.
Ничего уж не ждёшь,
Лишь на сердце – кресты.
И уже – навсегда.
Хоть ещё – не совсем.
Всё – меж пальцев вода.
И тебе – как и всем!
Господа офицеры, серебро эполет.
Господа офицеры, что ж, у нас уже нет
Ни надежды, ни веры,
Только верность и честь.
Только боли – без меры.
Только шрамов – не счесть.
Всё бредёшь и бредёшь
В никуда, наугад.
И уже не поймёшь,
Где спасенье, где ад;
И уже – никогда!
Хоть – мечтаешь забыть.
Но кричат поезда:
Воскресенью – не быть!
Господа офицеры, серебро эполет!
Господа офицеры, мой последний совет:
Уходя – уходите!
Без прощаний, без слёз.
И с собой не берите
Даже писем и грёз.
Уходя – уходите!
Без прощаний и слёз.
И в душе не храните
Даже писем и грёз.
Когда я вот про автозэк писал, про поездки, я рассказывал, как тот конвойный действовал. Захлопывал люк и заставлял страдать всех. В зоне и в тюрьме это вообще общепринятая практика. Достаточно эффективная, причём. К сожалению.
У меня вот лично был такой случай. В самом начале моего здесь пребывания. (Естественно! Сейчас-то бы!..) Такая, словом, ситуация.
Я, вообще-то, днём сплю, а ночью работаю. (А иначе в камере просто невозможно! Работать, в смысле. Днём же все тусуются, колготятся. Телевизор этот, опять же, вовсю орёт. Ночью же тишина, покой…) Всё бы хорошо, но здесь, в 991 лежать-то (спать, там) днём можно – пожалуйста, бога ради! – да вот укрываться простынёй или одеялом – нельзя. Ну, зимой ладно. В камере прохладно, можно курткой укрыться (как все и делают) и – спать. Но это зимой. А летом-то – жарко! Под курткой. В камере и так духотища, какая там "куртка"!.. А не укрываясь вообще – я лично спать не могу. Вот вы можете? Я лично – нет! Ладно. Хорошо. Поэтому я летом – укрывался-таки простынёй. Хотя и – нельзя.
Но у меня в начале отсидки сплошные голодовки были (по любому поводу! так меня здесь всё бесило!), поэтому администрация предпочитала на тот момент со мной лишний раз не связываться. До поры, до времени, как выяснилось. Затаилась, так сказать. Выжидала. Пока я поуспокоюсь. Поостыну. Мол, ничего-ничего! Подождём. Укатают сивку крутые горки! Всех укатывают. И – дождалась!
Видит, что я больше не буяню, веду себя тихо, прижился, притерпелся; и решила, что – хватит! Пора! Чего это я, в самом деле, под простынёй днём лежу? Никто не лежит, а я – лежу. Режим качаю. Надо с этим безобразием кончать.
И начала со мной войну. В один прекрасный день (я спал, как обычно) стучат вдруг ключом в дверь: "На "М"!". Ну, сокамерники меня будят – вызов, свиданье, да мало ли что!.. Я сонный ещё весь, скатываюсь кое-как с верхней своей шконки и ковыляю, спеша, к двери:
"Да?" – "Вылезьте из-под простыни!" – "Что?" – я даже не понял сначала. Никогда же не было? – "Вылезьте из-под простыни! Днём нельзя под простынёй лежать."
Я аж дар речи, помню, потерял. Это ещё что за новости? Отошёл от двери, залез к себе на шконку и, естественно, опять укрылся. Да пошёл ты! Опять стучит. Говорю сокамернику: "Скажи ему, что я не вылезу!". Ладно. Убежал куда-то. Вроде, больше не стучит. Но спокойствие уже отравлено. Заснуть – невозможно. Прислушиваешься невольно и ждёшь: вот сейчас! Ну, знаете, как комар когда в комнате летает. Вот здесь то же самое примерно. Проворочался с час, потом встал, всё проклиная, и сел чай пить. Чёрт с вами, успокаиваю себя. Ну, недоспал разок. Можно, в конце концов, ночью и пораньше лечь.
Делов-то!
Вечером приносят. Замечание?.. предупреждение?.. я уж и забыл, как это называется правильно. Давно не получал. (Да и вообще, я как-то уже!.. Дома одной ногой.)
В общем, приносят мне вечером это предупреждение-замечание.
"Распишитесь!" – "Не буду." – "Дело Ваше."
Тэ-эк-с!.. Интересно девки пляшут. Три предупреждения – карцер.
Карцер-то мне по хую, но что ж всё это означает-то? Они что, с ума посходили? От жары? Белены объелись?! Целый год не трогали, а тут!.. Ладно!
Сокамерники ходят вокруг на цыпочках, посматривая с уважением.
"Давай, Серёг! Ломай режим!" Хорошо.
На следующий день – всё тихо. Другая смена. Следующие два дня – тоже. Тишина. Наступает четвёртый день. Та же смена заступает. Всё повторяется. Стучат. "Вылезьте!.." – "Да пошёл ты!.. Пиши новый донос!" Вечер. Предупреждения нет. Ну, и?.. Что сей сон значит? Дрогнули, что ль?..
Вечерняя проверка.
"Вопросов нет?" – "Нет." – "Спокойной ночи!"
И сразу после отбоя – выключают телевизор!
Поясняю. По инструкции телевизор действительно положено выключать сразу после отбоя, в 22.45. Гасят свет и – телевизор должны выключать. (Между прочим, на той же шестёрке, например, у баб, так и происходит. Им строго с отбоем отключают. Но больше – нигде. А!.. может, ещё в Лефортово?!.. Нет!.. в Лефортово всё-таки, кажется, нет… Ну, бог с ним, с Лефортово. Не важно!) Должны-то должны, но реально, повторяю, не отключают. И не потому вовсе, что такие они добренькие, а просто из соображений здравого смысла.
Во-первых, пусть уж лучше лежат все спокойно, в ящик пялятся, чем по камерам колобродят. "Только тихо! Чтобы все лежали на местах! По камере не ходили." – "Да, да, конечно!" И все – лежат. А выключи телевизор – и что? Чего все будут делать? Рамсы раскачивать? (Отношения выяснять?)
А кроме того, телевизор – это мощный рычаг воздействия. На "контингент". "Будете плохо себя вести – выключим телевизор!" Как в пионерлагере каком-нибудь (а в чём разница-то?).
Вот и – выключили.
"Эй, начальник! В чём дело?! Чего нам телевизор выключили?" -
"Плохо себя ведёте!" – "Чего мы плохо себя ведём?" – "Под простынёй днём спать не надо!" – "Да ты чего?!" – "Распоряжение ДПНСИ. Теперь вам будет строго после отбоя. В 22.45. Вашей камере." – "Да подожди!!.." – "Всё!"
Все – подавлены. И – озлоблены. "Вот твари!.. Мрази!!" (Мне-то что! Я, наоборот, только рад. По мне, хоть бы вообще его не было. Этого телевизора. Никогда! Чтоб он сгорел!! Но остальные!..)
"Слушайте, ребята! – осторожно говорю я. – Так чего, продолжаем? Мне-то по хую и телевизор, и карцер, и вообще всё. Просто, чтоб ко мне претензий потом не было. Что камера из-за меня страдает." – "Да ты чего, Серёга?! Конечно, продолжай! Чего они нас, этим телевизором, что ль, хотят испугать? Да пусть его вообще заберут! Мне, например, он вообще не нужен!!.." ("Не нужен"?!.. Чего ж ты его целый день смотришь?) Ну, и т.д.
Но это были, оказывается, только цветочки. Следующий день. Другая уже смена. С которой у нас, вроде, мир. Телевизор опять выключают! Ровно в 22.45. "Вот с ним договаривайтесь! Разбирайтесь." И на меня кивают.
Все в шоке!! Но всё равно! "Да пошли они!.. Да мы!.." Так проходит две недели. Обстановка в камере постепенно становится нездоровая. Никто ещё ничего не говорит, но напряжение чувствуется. Нарыв назревает. Наконец один не выдерживает. (Старый зэк, кстати. Родившийся в тюрьме (!) и отсидевший лет 25, кажется. Или около того. Прекрасно все тюремные порядки и законы знающий и абсолютный, как мне тогда казалось, в этой области авторитет. Хотя, честно говоря, определённые сомнения у меня и тогда уже всё же закрадывались… Ну, неправильно это!!)
