Череп, естественно, не нужен. Делается надрез от шеи до макушки, и лицо вместе со скальпом снимается с костей. Это трудоемкий и длительный процесс — лицо должно сохранить свои черты. Череп вместе с зубами и глазами выбрасывается, а убийца начинает заниматься оставшимся сырым материалом.
Злодей выворачивает кожу лица наизнанку и зашивает веки. После этого несколько стежков накладываются на губы. Потом кожа головы еще раз выворачивается, на этот раз налицо, а разрез зашивается. В итоге мы имеем мешок размером с голову. Полученный продукт закладывается в кипящую воду, к которой добавлены нужные травы… я не стану называть их, чтобы фильм не послужил инструкцией для какого-нибудь идиота… предупреждающие выпадение волос. Через несколько часов голова уменьшается в размерах приблизительно на две трети.
Уменьшенная, съежившаяся голова несчастного финансиста лежит на вытянутой ладони. Любовник демонстрирует голову похищенной, обращенной в рабство жене, которая, прежде чем покончить жизнь самоубийством, звонит в полицию и сообщает, что ее нынешний муж убил странного чудака, жившего на улице в машине, и что все доказательства полицейские найдут висящими у нее на шее. Однако, по злой иронии судьбы, сморщенное личико своими чертами больше похоже на лицо любовника, каким он был до косметических операций, чем на настоящего мужа, каким он был до убийства. Но воистину Бог есть воплощение иронии; наступает кульминация: самозванца, который считается пропавшим без вести после всех пластических перевоплощений, привлекают к суду за убийство самого себя.
Вот так история, которая должна была стать воплощением подсознательного экзистенциального ужаса, превратилась в грубо сработанную мелодраму, в которой автор так же, как и его злодей, получает по заслугам. И если правда то, что социально опасный психопат не может остановиться в своих преступлениях и продолжает совершать их со все большим размахом до своего собственного уничтожения, то справедливо и то, что автор продолжает поощрять идеи своего героя, давая ему волю полностью проявлять свою несостоятельность до тех пор, пока не наступит жалкий конец.
* * *
1. Я нумерую свои мысли, чтобы добиться их ясности, чтобы каждая из них, как колокол, звенела своей неповторимой и отчетливой тональностью.
1.01. Другими словами, я предлагаю мыслить исключительно фактами. (Что само по себе не является фактом.)
2. У меня есть имя — Людвиг Витгенштейн.
3. Людвиг — распространенное немецкое имя.
4. Однако я полагаю, что меня назвали в честь Людвига ван Бетховена.
5. Хотя истинность (4) не может быть доказана, моя вера в нее является истинным фактом.
5.01. Мое убеждение основано на том факте, что моя мать была пианисткой и считала, что музыка — самое главное в жизни…
5.11…и на том, что мой старший брат Пауль стал концертирующим пианистом…
5.21…и на том, что мой старший, покончивший с собой брат Ганс был одарен необычайным музыкальным талантом…
5.31…и на том, что мои сестры Термина, Елена и Маргарита были талантливы и обучены музыкальной грамоте…
5.41…и на том, что Брамс и Малер, будучи друзьями моих родителей, музицировали в нашем доме.
5.51. Брамс, Малер, мои родители и все, кого я знал, считали непреложным фактом, что Бетховен был величайшим из всех музыкальных гениев.
5.61. Я был убежден в том, что поскольку меня назвали в честь гения, то и я сам предназначен для того, чтобы стать гением.
6. Фактом является то, что мои родители, братья и сестры не разделяли этого моего убеждения.
6.01. Они пришли к такому заключению на основе того факта, что я заговорил только в возрасте четырех лет.
7. Я обладал способностью говорить раньше, но был настолько потрясен окружавшим меня миром, что предпочитал молчать.
7.01. С тех пор, занимаясь философией, я всегда четко отличал истины, которые могут быть высказаны, от истин, которые существуют только в молчании.
7.02. С тех пор, занимаясь философией, я всегда стоял на том, что высказанные вслух молчаливые истины перестают быть истинами.
8. Мое первое воспоминание — большая лестница в моем доме на Аллеегассе в Вене.
8.01. В этой лестнице было тридцать четыре мраморных ступени шириной десять футов.
8.02. Ворс роскошного ковра, покрывавшего ступени, был выкрашен в красные, зеленые и белые цвета — цвета флага Австро-Венгерской империи.
8.03. У основания каждой ступени ковер был укреплен сверкающим бронзовым стержнем.
8.1. Перила, обрамлявшие лестничные площадки, держались на балясинах, выполненных в форме изящных ваз.
8.12. Стены лестничных пролетов, выложенные розовым каррарским мрамором, подобно зеркалам, отражали поднимавшихся в огромное фойе людей, создавая у них иллюзию бесконечности.
8.2. Потолки были отделаны искусной позолоченной лепниной.
8.21. Плафоны были украшены персидским орнаментом.
8.3. На стене верхней лестничной площадки висел гигантский ковер с изображением кавалеров в шелковых панталонах и дам в широкополых шляпах и кринолинах с зонтиками на фоне леса. Картину венчало бледно-голубое небо с розовыми облачками.
8.4. Перед ковром стояла большая ваза дрезденского фарфора, в которой каждое утро меняли живые цветы.
8.5. По обе стороны вазы располагались бронзовые китайские статуи лежащих собак.
9. Барочное великолепие дома-дворца на Аллеегассе вызывало у меня тошноту тогда и вызывает ее сейчас, когда я вспоминаю родительский дом.
9.01. Тошнота свидетельствует о том, что в желудке находятся неперевариваемые вещи, которые надо исторгнуть.
9.02. Память, которая содержит тошнотворные неперевариваемые предметы сознания, не может быть исторгнута.
9.03. После очередного перистальтического криза болезненное чувство слабости лишь разливается по всему организму.
9.04. Память о величественной лестнице дома-дворца на Аллеегассе символизирует для меня отчаяние культуры fin de siecle[5], культуры моей юности.
10. Мои родители положили свою жизнь на то, чтобы подняться по этой лестнице.
10.01. Их предки были евреями, перешедшими в католицизм.
10.02. В технической школе, куда я поступил, через два года начал учиться Адольф Гитлер.
1. Вернувшись домой с Великой войны, я отписал своим братьям и сестрам огромное состояние, доставшееся мне в наследство.
12. Для своей сестры, за чье душевное здоровье я сильно опасался, я построил преувеличенно простой, спроектированный на принципах кубизма, лишенный украшательства, вычурности и орнаментов дом на Кундмангассе.
13. Я отказался от наследства, решив жить в бедности трудом своих рук.
13.01. В начальной школе я учил арифметике крестьянских детей.
14. Меня тянуло в философию.
14.01. Я понял, что язык западной философской мысли захлебнулся претенциозными барочными цацками, такими, как дом моих родителей на Аллеегассе.
15. Я купил тетрадь с линованными страницами.
16. Я удалился в хижину на берегу норвежского фьорда, и одиночество мое показалось мне невыносимым.
17. Я плакал, чтобы услышать звук человеческого голоса.
18. Вглядываясь в бесконечную тьму норвежской ночи, я размышлял о новой физике Эйнштейна.
19. Тогда я записал в своей тетради, что даже если удастся ответить на все научные вопросы, то наши проблемы останутся даже не тронутыми.
* * *
«У ньюйоркца» с Пэмом:
Я включу диктофон, ничего?
Не возражаю.
Произошло ли еще что-нибудь?
Вы хотите спросить, я все еще священник? Болтаюсь на ниточке. Поскольку это дело коснулось их самих, то как могли они не проявить милость к одному из них или к тому, кто когда-то был одним из них? И я не уйду. Я боюсь уйти. Хотя это и выглядит бессмыслицей, но я думаю о своем служении как о предотвращении отступничества. Это распятие, висящее у меня на шее, защищает меня от меня же.
Продолжайте…
Не смейтесь. Даже когда у меня была семья и я жил на Парк-авеню, я никогда не заходил так далеко. Моя бродячая натура преследует меня, словно тень. И всегда преследовала. Мой истинный дом — городские улицы. Я хожу по ним пешком. Они что-то для меня значат, в них есть что-то мистическое, не обязательно связанное с моими материальными интересами… Еще одной причиной, по которой я не уйду, служит то, что я до сих пор молюсь. Я все еще делаю это. Вы молитесь?
Нет.
Вам надо попробовать. Хотя бы для того, чтобы придать своей жизни драматизм. Непобедимый драматизм. В вашей душе зазвучит тихая мелодия, отдающаяся эхом мелодия возможностей вашего голоса. Это то же самое, что петь в душе. [Смеется.]… Мне не следовало этого говорить. Почему я не могу воспринимать мир, не касаясь всех этих вещей? Истина заключается в том, что я все еще надеюсь на что-то… на то, что в конце долгого пути мне удастся обратить себя к какому-то общему убеждению. Скажем, к католицизму или лютеранству. Вроде великого епископа Пайка, который был сначала католиком, потом протестантом, потом вертел тарелки на спиритических сеансах… Но, наверно, это не самый удачный пример, пример еще одного великого ума, который не выдержал и разрушился под тяжестью непосильной ноши.
