— А иногда, и даже довольно часто, она работает вечерами, — как бы ныряя в омут, добавил он. — Так что мы, бывает, несколько дней подряд видимся только по утрам. Ну и, как я уже сказал, у каждого из нас появились свои собственные интересы.
— В самом деле? И какие же?
— Ну, она уделяет много времени местной… — он чуть было не сказал «местной любительской труппе», но успел сообразить, что если интересы у них с женой разные, а он не прочь стать артистом альбионского любительского театра, то надо придумать что-то другое, — … феминистской организации, — чуть запнувшись, закончил он.
— Да нет, я спросила о ваших интересах.
— А-а. Я, значит, не с того конца, как говорится, начал. Какие, стало быть, интересы у меня? Ну, я, конечно, люблю посидеть за чаркой, как мы с вами сейчас. Не хотите ли, кстати, еще чарочку этой сладкой водицы?
— Что ж, вообще-то она сравнительно ничего.
— Очень даже ничего. Так хотите?
— Пожалуй. Только вместе с вами.
Грайс подошел к стойке и заказал еще два бокала соавэ, В следующий раз он обязательно возьмет сразу бутылку. Ведь порциями-то получается гораздо дороже.
— Что еще? — снова заговорил он о своих интересах, когда они обсудили, что бармен здорово недоливает бокалы. — Я, разумеется, много времени провожу у нашего гроба живых картин, если так можно выразиться. Вы вчера смотрели «О господи, опять Селвин Жаббс!»?
Пам покачала головой,
— А мне понравилось! — чуть вызывающе, словно она его осуждала, воскликнул он. — Там есть прямо-таки великолепные повороты сюжета, кто бы их ни придумывал.
Пам по-прежнему, только теперь немного медленнее, покачивала головой, выражая легкую насмешку или, пожалуй, полное равнодушие — но уж во всяком случае нисколько не осуждая свою, так сказать, необразованность. Если он будет продолжать в том же духе, она просто перестанет его слушать.
— Вообще-то я, конечно, слишком часто сижу у телевизора, — признал он, — поддался, знаете ли, дурной привычке. Надо бы почаще выходить…
— А куда вы обычно выходите?
— Да в том-то все и дело! Куда, собственно, можно выйти? Мне обязательно надо чем-нибудь заняться. Вы вот упоминали… альбионскую труппу, правильно я понял?
— Я думала, вам это неинтересно.
— Что вы, наоборот. Или, лучше сказать, небезынтересно. Я с удовольствием к вам зашел бы — на первый раз просто посмотреть. А там — кто знает? — может из меня получится первоклассный Гамлет!
Пам улыбнулась, но молча. Она не поддержала и другую его шутку, — что ему, мол, с его данными лучше всего, наверно, играть в массовых сценах и по возможности спиной к зрителям.
Она просто сменила предмет разговора.
— А что вы думаете о «Коварном Альбионе» после вашей первой трудовой недели?
Эге, у нее явно прорезались Сидзовы интонации. Грайсу не раз рассказывали про женщин-мартышек, рабски подражающих своим любовникам. Его сердце сжала когтистая лапа ревности, хотя до сих пор ему было неведомо это чувство. Староват я для ревности, мысленно усмехнулся он. А стало быть, утопим-ка ее в вине.
— Что ж тут можно сказать? — осторожно откликнулся он, хлебнув из бокала. — Фирма как фирма.
— И вас не тяготит ваша работа?
— Ну, по-моему, в «Коварном Альбионе» никто особенно не перетруждается.
— А пустая бумажная волокита вас не удручает?
— В каком смысле «не удручает»?
— В прямом, конечно.
И тут Грайс опять отметил, что Пам иногда очень въедливо допрашивает своих собеседников. Первый раз это пришло ему в голову, когда она спорила за обедом с Сидзом, но тогда он как-то не обратил на это внимания. Его, надо сказать, не слишком интересовала личность Пам. Он просто считал, что ему в жизни кой-чего не хватает, и решил сдобрить ее пикантной интрижкой. Новая служба, про особенности которой Пегги будет знать только с его слов, предоставила ему вроде бы такую возможность, а Пам была самым подходящим кандидатом на роль любовницы. Нравится ли она ему как человек, он успеет решить потом.
— Боюсь, что я вас все же не совсем понимаю.
Пам тяжко вздохнула, словно бы подавленная его примитивностью. Очень, к сожалению, характерные для нее штучки-дрючки.
— Не знаю даже, как бы это сказать попроще. Вы у нас обретаетесь уже неделю. И никто здесь, по вашим наблюдениям, особенно не утруждается — мягко говоря. Причем так у нас всегда.
— Вот и прекрасно, — отозвался Грайс. Он, конечно, мог бы рассказать ей, чтоб она не считала его дурачком, и о других своих наблюдениях — например, про странности внутриальбионского телефонного справочника, — но тогда ему пришлось бы признаться, что он отпирал копландский шкаф, а это было ни к чему.
— Значит, вас не удручает пустопорожняя бумажная волокита?
— Разумеется, нет. Наше дело конторское — платили бы жалованье.
— А некоторых, знаете ли, удручает. Вы никогда не прислушивались к воркотне миссис Рашман?
— Вот уж кто отнюдь не перегружен работой — мягко говоря, — саркастически заметил Грайс, на мгновение забыв, что Паи с миссис Рашман — приятельницы. Во всяком случае, они вечно шушукались по углам.
— Правильно. Это-то ее и удручает. Именно поэтому, насколько я понимаю, она и уволится отсюда, как только выйдет замуж. Ей кажется, что она не заслуживает своего жалованья.
— А кто в наши дни заслуживает?..
— Или вот мистер Хаким. Его с самого начала возмутили здешние порядки. И он до сих пор мучается, что ему приходится бездельничать на работе.
— Он должен радоваться, что нашел какую-никакую работу!.. Да и каждый из нас должен радоваться, разве нет? — Грайс добавил последнюю фразу, чтобы не показаться расистом. Пам все больше левела в его глазах.
— Вообще говоря, конечно. Но вы должны признать, что мы тратим впустую уйму рабочего времени. А время, как говорится, деньги. И кто-то обязательно должен за него платить.
Или, пожалуй, правела.
— Господа налогоплательщики, кто же еще, — пожав плечами, сказал Грайс. Кое-какие странности «Альбиона» его немного заинтересовали, но разговоры о высоких материях, вроде затеянного сейчас Пам, ему всегда казались пустыми. Он попытался придумать тему, лучше подходящую к третьему бокалу соавэ в уютном винном баре.
Но зря он ломал себе голову, потому что Пам неожиданно сама сменила тему:
— Скажите, Клемент, у вас есть какие-нибудь политические убеждения?
Странный вопрос… Впрочем, вовсе не странный, если она сама занималась политикой или, к примеру, помогала Сидзу, который в свою очередь помогал Лукасу выяснять политическую ориентацию служащих. Докопался же Лукас, причем неизвестно каким образом, до его Либерального клуба. Но если она была звеном в этой цепочке, то должна была знать и ответ на свой вопрос.
— Я ровно год состоял членом форестхиллского Либерального клуба, — осмотрительно сказал он, припомнив эпизод из одного старого фильма, где герой отвечает на вопросы Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности. — И вступил в него, чтобы общаться с людьми. А политических убеждений у меня просто нет.
Какой бы ни была причина ее дознания, он ответил ей чистосердечно. Грайс издавна поддерживал на выборах ту политическую партию, которая снизила его подоходный налог или обещала сделать это, когда придет к власти. Закончив свой краткий отчет, он спросил Пам:
— А у вас?
— Да тоже фактически нет, — ответила она. — Я из тех, кто голосует по случайному капризу. — Ну, в этом-то разрешите вам не поверить, подумал Грайс. — Однако последнее время мне стало казаться, что политические взгляды — основа всех основ.
— Каких таких основ? — туповато спросил Грайс. Он вдруг совсем перестал ее понимать. Выпив три больших бокала — то есть практически полбутылки — соавэ, он чувствовал себя не то чтобы пьяным, но все-таки немного «подшофе». Да и на нее вино должно было, разумеется, подействовать.
— Ну, возьмем, к примеру, проблему занятости. Можно, по-вашему… как бы это получше сказать? Ага, вот — можно, по-вашему, полную занятость назвать главной целью общества? Или нужно считать — в идеальном, конечно, мире, — что если такую-то, к примеру, работу люди делают втроем, а с ней вполне справятся двое, то одного, стало быть, можно вышвырнуть на улицу?
— Что-то я вас не понимаю, — пробормотал Грайс, на которого слова «в идеальном мире» произвели устрашающее впечатление. Метафизики он боялся пуще безработицы.
— Нет уж, подождите, не перебивайте, дайте мне сказать, — многословно потребовала Пам. Она уже допила свой бокал, и он подумал, что, если они выпьют еще, ему придется выносить ее из «Рюмочной». — Допустим, вы директор и распорядитор нашего «Альбиона»…
Она хотела сказать «директор-распорядитель». Здорово же ее развезло.
— …которым я, слава богу, никогда не буду, — вставил он.
