Ознакомительная версия.
Глава 8. День «икс» или Сутки Сурка
Вы не замечали, что время идет по-разному? Иногда встанешь утром и все возишься и возишься, глядь, а всего только пятнадцать минут прошло. А иногда время летит. И тогда ты ничего не успеваешь сделать.
Оба эти варианта происходят непредсказуемо и независимо от нас. У меня и на этот счет есть небольшая теория.
Я думаю, оно идет по-разному на самом деле. Время, наверное, чувствует, что ожидает нас сегодня и, жалея нас, оттягивает момент наступления очередной неприятности. Неприятность все же наступает, затем, помучив нас, заканчивается. Но самое главное — все неприятности потом обязательно компенсируются чем-нибудь хорошим! Это я тоже давно подметил. Так что, главное заранее не расстраиваться.
Сегодняшний день начинался как-то не очень. Я проснулся от страшной головной боли. Я лежал поперек необъятной кровати, совершенно голый и замерзший. Привстав на кровати и оглядевшись по сторонам, я заметил простынь и проворно обернул ее вокруг себя на манер римской тоги. Часы показывали половину первого. «Ой, ёпсель-мопсель», — подскочил я. Мелодичное сопение, доносившееся из соседней комнаты, безошибочно указало мне местонахождение хозяйской спальни. Я на цыпочках прокрался в коридор и приоткрыл дверь напротив. Шрекер лежал на спине, раскинув могучие руки, и храпел как гренадер. Оказывается, тихим сопением это казалось только через две закрытых двери. Я двинулся дальше по коридору, пытаясь найти живых — ведь кто-то же меня раздел?
Запах свежеподжаренного бекона пощекотал мои ноздри, и я пошел на запах. За одной из дверей слышалось призывное шкворчание. У плиты стоял мужчина в модных трусах и белоснежном переднике. Увидев меня, он вежливо осклабился.
— Это вы меня раздели? — спросил я безо всякого вступления.
— Конечно, — немедленно согласился он. — Я же должен был почистить вашу одежду. У нас так заведено. И хозяин очень не любит, если я нарушаю установившийся ход вещей.
«Ход вещей!». Тоже мне, философ. Я и не предполагал, что у Шрекера такая вышколенная прислуга. Словно отвечая на мои мысли, мужчина все так же доброжелательно улыбаясь сказал:
— Хозяин не любит, когда ему перечат. И поэтому тот, кто дорожит хорошей работой, будет делать все так, как скажет хозяин.
Удивительные вещи узнаю я сегодня прямо с утра! Никогда бы не предположил в Шрекере самодурствующего барчука. А может, он просто приучает прислугу к порядку? Найдя это простое объяснение обнаруженной мной странности, я успокоился и сел за стол. Прямо в простыне. Мужчина поставил передо мной большую белоснежную тарелку и аккуратно вывалил на нее содержимое сковороды. Содержимое выглядело и пахло достойно. Хлеб, масло и чай уже стояли на столе. Я набросился на еду, и, по мере того, как я насыщал желудок, головная боль отступала, пока не пропала вовсе. Я взглянул на часы и вопросительно посмотрел на мужчину.
— Меня зовут Сэм, — запоздало представился он.
— Отлично, Сэм. Как насчет моей одежды?
— А разве вы не примете ванну? — ответил он вопросом на вопрос.
— Хорошая мысль, — я почесал подмышкой.
— Ваша одежда в гостевой ванной комнате. Это вторая дверь по коридору налево. Все уже выглажено и приведено в порядок.
Я удовлетворенно крякнул и откланялся.
Когда я вышел из ванны, то обнаружил, что благоухающий свежестью и духами Шрекер уже восседал в одном из гигантских кухонных кресел и уплетал за обе щеки двойную порцию омлета с беконом. На нем была изумительная розовая атласная пижама, украшенная рюшами и кружевами. Когда он все успел?
— Привет, — сказал он мне с набитым ртом. Я кивнул в ответ и молча присел рядом, чтобы не мешать дурацкими разговорами человеку поесть.
Шрекер вычистил тарелку, шумно вздохнул и промочил горло литром кофе. После этого он также молча покинул кухню, и я услышал характерные звуки, издаваемые с утра вполне здоровым человеком и затем плеск тугих водяных струй. Через пару минут он вышел и сказал:
— Я готов!
Я ничего не понял и переспросил с самым дурацким видом:
— К чему?
— Как это, к чему? Сейчас двадцать минут второго. Тебе назначено на два ровно. Ты, что, думал, что я тебя брошу? Чтобы тебя порвали какие-то говнюки?
Я чуть не прослезился. Такого я не ожидал. У меня просто не было слов. Розовая пижама исчезла и на ее месте появился вполне брутальный элегантный черный костюм с галстуком. Шрекер всегда был очень красивым мужчиной.
Кстати, если кому-то не нравятся мужские розовые пижамы, то я вынужден напомнить, что еще каких-то двести-триста лет назад мужчина без напудренного парика на голове не мог даже выйти на улицу. Это считалось верхом неприличия. А верный соратник Великого Петра, его сиятельство князь Меньшиков украшал свои пальцы разноцветными перстнями столь густо, что наша знаменитая «звезда в шоке» удавилась бы от зависти, если бы они вдруг встретились.
И вообще, традиция украшать себя с ног до головы атласными лентами, серебряным позументом и кружевами исчезла из мужского гардероба не так давно. Если бы публика внимательно разглядывала картины в музеях, то она многое почерпнула бы для себя из области одежды того времени. Эти огромные плоеные воротники! Эти невероятной красоты и стоимости парчовые сюртуки и камзолы, разукрашенные разноцветной шелковой вышивкой и еще бог знает чем. И это, если не вспоминать времена римских цезарей и всяких там понтиев пилатов. Те вообще любили покуражиться! Одни только золотые венки на головах чего стоят! Кстати, штанов в том традиционном мужском понимании, к которому все привыкли, тогда еще не изобрели. Так что народ спокойно обходился без них. Римским мужикам и в платьях было удобно. А цепочки, а браслетики всех фасонов и размеров! Мы помолчим про фараонов.
Право же, во все века, кроме нашего, мужчины не стеснялись украшать себя. А тут вдруг неожиданно застеснялись!
Мне, конечно, возразят. Традиции! У каждого века свои традиции. И сейчас мужчинам положены две серых или черных трубы на ногах, скрепленных вверху гульфиком. И все! Никакого серебряного позумента и плюмажа на шляпах. А ведь еще Ильф и Петров описали в своем бессмертном рассказе одежду времен раннего соцреализма. Не буду цитировать классиков. А кто не читал — очень рекомендую. Обхохочетесь.
А я, признаться честно, иногда хочу накинуть на плечи длинный черный плащ из тяжелого шелка. Застегнуть его под подбородком старинной увесистой брошью-пряжкой с фамильной монограммой и, вскочив на гнедого коня, скакать по окрестностям с гиканьем и шумной радостью в сердце. Так, чтобы плащ летел за мной черным бесконечным полотнищем, развеваясь над крупом моего коня, как черный пиратский флаг.
Но я не могу. Коня бы я еще нашел. Но у меня не хватает смелости вырядиться в плащ. Это все традиции, чтоб им пусто было!
И еще. Насчет косметики. На тех же музейных портретах щеки мужчин размалеваны кармином и рисовой пудрой похлеще, чем у женщин. А маникюр приветствовал даже сам Пушкин. Иначе он бы не стал тратить на него свой стихотворный гений.
Вот такие вот розовые пижамы! Все это в истории уже случалось. Только многие об этом пока еще ничего не знают. А жаль! История — это очень полезный предмет. И ориентация здесь ни при чем.
Черный джип примчал нас к театру ровно в назначенное время. Я вылез из машины, а Шрекер остался караулить в засаде. Стрелка медленно перемещалась по циферблату, а около театра все еще никого не было. Только пацан лет двенадцати одиноко торчал около театральных ступеней, держа в руках какой-то плакат. Его текст мне не был виден, потому что пацан смотрел в другую сторону, и плакат, соответственно, был повернут ко мне задницей. И еще мне показалось, что пацан явно чего-то ждал.
Я топтался на месте, нервно озираясь вокруг. Хорошо одетая парочка подошла к театру и замерла в позе ожидания. Через несколько минут народ около театра стал прибывать. Я недоумевал. Тут, что, дневной спектакль намечается? Или акция какая-то? Люди молча подходили и подходили к театральным ступеням. Многие, так же как и я, нервно оглядывались по сторонам. Их подозрительные взгляды были колючими и неприветливыми. Некоторые лица показались мне странно знакомыми. Но было такое ощущение, словно это были призраки из прошлого. Одна рыжая тетенька средних лет сильно напомнила мне Райку Завгороднюю, с которой я отсидел за одной партой лет семь. Но откуда здесь взяться Райке? И вообще, я здесь по важному делу. Я снова нахохлился и отвернулся в другую сторону от нараставшей толпы.
Наконец, примерно в половине второго Шрекер не выдержал и вылез из джипа.
— Ну, и где они, твои казаки-разбойники? Которые из этих? — и он широким жестом обвел все прибывающую толпу.
— Понятия не имею, — срывающимся голосом сказал я. И тут вдруг за дверями театра послышалась какая-то громкая возня. Я насторожился. Возня прекратилась, но теперь оттуда раздались звуки одинокой трубы. Труба играла неаполитанскую песенку, играла громко и задорно. Постепенно к ней начал присоединяться оркестр. Звуки стали приближаться, неожиданно стеклянные двери широко распахнулись, и из театрального фойе один за другим стали выходить клоуны. Их было много, человек двадцать, они спускались по театральным ступеням и останавливались каждый на своей, замирая в экзотических позах. Последним вышел оркестр. Он остановился перед дверями театра, доиграл «Неаполитанскую песенку», потом сбацал туш. Целых три раза. После этого заиграл вальс «На сопках Манчьжурии», а из дверей театра вышел человек во фраке, с бабочкой и микрофоном. Человек проверил микрофон, а затем я услышал то, что не забуду до конца своих дней.
Ознакомительная версия.
