Джонс пробует питье. Это скотч, сразу согревающий все по жилки.
– Если я верю в этику, это еще не значит, что я мать Тереза. Должно же быть что-то среднее.
– Ах уж это знаменитое среднее. – Джонсу кажется, что Еве очень нравится их разговор – ему, если честно, он тоже нравится. – Ты, Джонс, из тех, кому никогда не приходилось выбирать между моралью и результатом. В колледже тебе сказали, что у компании, где персонал всем доволен, показатели выше, а ты и обрадовался. Еще бы – теперь ведь не надо думать, что бы ты сделал, доведись тебе выбирать между одним и другим. Главное, не работать на плохую фирму, которая производит табак или там оружие; работать надо в хорошей, думать о нуждах потребителя, об улучшении качества, а попутно – надо же, какое совпадение! – увеличивать компании прибыль и успешно делать карьеру. Но теперь ты живешь в реальном мире и скоро убедишься, что иногда между моралью и результатом приходится выбирать, что в бизнесе, даже в «хороших» компаниях, это случается каждый день – и карьеру делают именно те, кто выбирает результат. Ты будешь маяться из-за этого пару дней, месяцев, а может, и лет, пока не поймешь, что без жестких решений нельзя, что в бизнесе все так поступают. А поскольку ты чувствуешь себя виноватым из-за шестизначного жалованья и машины последнего года выпуска, ты берешь на попечение ребенка в Судане, даешь десять баксов в год «Юнайтед Вэй»[4] и остаешься высоконравственным человеком, пока оно не мешает твоей работе. Это ничего, что ты малость привираешь, поворовываешь или работаешь в фирме, использующей труд малолетних индонезийских подростков, ты все равно хороший парень, только об этике рассуждать перестал. Вот это и есть твое среднее.
В дверь стучат.
– Войдите! Мог бы, между прочим, и спасибо сказать. Я тебя избавила от долгих лет борьбы с больной совестью.
– Поверить не моту. Можно подумать, что ты злодейка какая-нибудь.
Какой-то человек вкатывает к ним длинную вешалку с одеждой в пластиковых футлярах. Ева перебирает вещи и, кажется, остается довольна. Служитель уходит со счастливым лицом – то ли из-за чаевых, то ли из-за самой Евы. А может, Джонс просто переносит на него то, что чувствует сам.
– Иди сюда, – приказывает она.
– Ты сказала, чтобы я не обращал на Блейка внимания.
– Тогда, при всех, – да, но он дело говорил. – Она снимает с вешалки один из костюмов – дорогой, это видно даже сквозь пластик. – К твоим глазам надо что-нибудь темное.
– Я не могу себе позволить новый костюм.
– Костюмы. Тебе нужно несколько штук. Не волнуйся, потом отдашь.
Она протягивает ему пиджак. Он не двигается с места.
– Это всего лишь костюм, – улыбается она. – Свою мораль я тебе не навязываю.
– Слушай, я же не идиот. Я понимаю, что бизнес – это когда делаешь деньги. Я просто хочу обращаться с нашими служащими по-людски. Заботиться о них, знаешь ли.
– Если честно, с заботой у нас плоховато, но ты можешь внести свои коррективы.
Она роняет костюм. Джонс рефлекторно подхватывает его.
– Может, и внесу.
Она с улыбкой отворачивается к окну.
– Примерь.
Он медлит, боясь слишком откровенно отразиться в тонированном стекле, потом начинает раздеваться. Снимая синтетику, он вдыхает свежий, уверенный запах дорогой ткани.
– Посыпают горку пылью, – комментирует Ева. – Зачем это надо? Она ж земляная. Знаешь, у нас с тобой в «Альфе» похожие проекты.
Джонс продевает в брюки ремень.
– Да? А какая у тебя тема?
– Беременность. Ну что, готов? – оборачивается она.
Он застегивается.
– Беременность?
Она оглядывает его, одергивает пиджак, подтягивает галстук, заправляет рубашку.
– Слишком дорого обходится. Оплачиваемый отпуск – только верхушка айсберга. Чем больше срок, тем меньше она работает. Зарплату получает ту же, а перерывы делает чаще, уходит раньше, теряет концентрацию, чаще звонит по личным делам и дольше болтает с другими, в основном о своей беременности. Последнее вызывает у ее сотрудниц небольшой, но стабильный рост желания забеременеть тоже – значит она практически их заражает. Далее следует материнский отпуск, отцовский отпуск, растущие пропуски по болезни ребенка, убывающая готовность работать сверхурочно. Администрация просто обязана обратить на это внимание. – Она обходит кругом, поддергивает на Джонсе брюки. – Куда ты их? Они не должны на бедрах сидеть.
– Но нельзя же дискриминировать по причине беременности. Это незаконно, господи боже.
– А курильщиков что, законно? Я ж говорю, наши проекты похожи. Мы пытаемся помешать служащим делать то, что стоит компании лишних денег. – Ее руки ложатся Джонсу на ягодицы, в чем, пожалуй, особой необходимости нет. – Я лично не вижу повода субсидировать женщину, которой так скучно живется, что только детей и рожать.
– Как-то не очень удобно говорить о беременности, когда ты тискаешь мою задницу.
– Это я еще не тискаю. Вот так – другое дело.
– Разве в «Зефире» нет правил насчет отношений между сотрудниками?
– Как не быть? Но мы не в «Зефире». Мы в «Альфе».
– А в «Альфе» нет?
– У нас поразительно широкие взгляды.
– Ты ее так и не отпускаешь. Мою задницу.
– Это плохо?
Он вдруг решает, что ее можно поцеловать. Судя по ее действиям, она только того и ждет. Но ему все еще противно после того, что она наговорила о беременных, и он снимает ее руки со своей задницы.
– Ах так? – теряется Ева. – Ну ладно. – Она снова плюхается на диван.
– Извини. Мне показалось, это не самая удачная мысль.
– Твоя правда. У тебя бы создалось обо мне неверное впечатление… это повредило бы нашей работе… надо придерживаться профессиональных отношений.
– Правильно.
– Еще виски?
– Конечно.
Разливая скотч, Ева у него на глазах снова приходит в норму. Бокал она ему подает уже с улыбкой. Она так красива, что он начинает сомневаться в собственной правоте.
– Ну, я вижу, с тобой не соскучишься.
– Надеюсь, – улыбается он в ответ. Они чокаются.
* * *
Приткнув «ауди» к обочине, Ева снимает руки с руля.
– Вот черт! Ты, наверно, прав. Я слишком пьяная, не могу вести.
Джонс оглядывается. С фокусировкой у него проблемы, однако он соображает, что они приехали к его дому.
– Вызвать тебе такси?
– Я бы лучше поспала. – Она не столько наклоняется, сколько валится к нему. – У тебя. – Ее губы растягиваются, как резиновые.
Джонс, посмотрев на них, говорит:
– Ладно.
– Да ну? А как же профессиональные отношения? Или как там – останемся друзьями? – Она взмахивает рукой и сбивает на сторону зеркало. – Ой.
– Это все ты говорила. Твои слова.
– Мои?
– Я только сказал, что ты можешь ночевать у меня. Догола раздеваться не предлагаю.
Ева открывает дверцу, вываливается наружу, снова возникает в поле зрения Джонса.
– Ха. В жизни не поверю, что ты не хочешь со мной переспать.
Джонс вылезает из машины. Кровь бросается в голову, где и так уже много всякого разного. Обойдя вокруг, он помогает Еве подняться.
– Все хотят, – доверительно сообщает она. – Каждый из них. Не вижу, почему с тобой должно быть иначе. – Она тычет ему пальцем в грудь.
Джонс пытается попасть ключом в дверь подъезда.
– Все хотят с тобой спать? А ты почем знаешь?
– Исследования показывают, – повиснув на Джонсе, она одолевает порог, – что у мужиков очень низкие минимальные стандарты насчет того, с кем им спать.
– Значит, не ты у нас такая неотразимая, а просто мужики кобели?
– Одно другого не исключает. – Они поднимаются по лестнице. Ева вдруг останавливается, и Джонс, обнимающий ее за талию, тоже вынужден затормозить. – Поцелуй меня, Джонс.
«Это ловушка!» – вспыхивает в мозгу и поступает на речевой аппарат, но он не реагирует, потому что целует Еву. Губы ее, мягкие, просто восхитительные, начинают подергиваться, и она хихикает. Джонс отстраняется, подхватывает устремившуюся наверх обманщицу.
– Так нечестно. Я был не готов.
– Все кобели говорят то же самое.
– Сама меня соблазняешь, и я же при этом кобель.
Они добираются до квартиры. Внизу он сунул ключи не в тот карман и теперь должен отпустить Еву, чтобы достать их. Она приваливается к стене коридора.
– Потому что ты опускаешься уровнем ниже. А я вот, – она скользит вниз по стенке, – уже… опустилась. – Джонс поднимает ее, но голова Евы продолжает запрокидываться, а тело в его объятиях не подает признаков жизни.
– Ева! – шепчет он. Это не помогает. Он приподнимает ей голову. Рот у нее открыт, глаза под темными тяжелыми веками превратились в щелочки, как у зомби. Ева отключилась. Не та ситуация, которую стоит демонстрировать соседям – у них у всех в дверях есть глазки, и многие беззастенчиво ими пользуются. Он сражается с дверью, потом с Евой, которую надо втащить внутрь, ни обо что не ударив. Это труднее, чем кажется, – она стала совершенно бескостной, ее руки болтаются, описывая круги. Он тащит ее через гостиную, роняет на кровать, садится, тяжело дыша, рядом.
