Она уносит малыша. Тед и Элина смотрят друг на друга из разных концов студии. Лицо у Элины белое как мел, рот приоткрыт, будто она собирается что-то сказать.
— Я за тебя волновался, — повторяет Тед, возя туфлей по краю половика.
Элина, вскочив со стула, подходит к Теду вплотную.
— Знаешь что, Тед? — Она берет его за подбородок. — Я не пропаду, честное слово. Первое время было тяжело, а теперь полегчало. Это за тебя надо волноваться, а не за меня.
Тед, онемев, смотрит ей в глаза — такие знакомые, серо-голубые, левый чуть темнее правого, — видит в них свое крохотное отражение. Так они стоят долго-долго. Через открытую дверь слышно, как кричит малыш, заходится в плаче.
Тед высвобождается, опускает глаза и, по-прежнему чувствуя на себе взгляд Элины, выходит за порог.
— Малыш проголодался, — бормочет он на ходу. — Схожу принесу его.
* * *
Лекси работала в «Где-то» уже несколько месяцев и жила с Иннесом несколько недель. По утрам они вместе ездили на работу — с ревом проносились в «эм-джи» по Уордор-стрит, сворачивали на Бэйтон-стрит; у Лекси эти утренние поездки всегда сопровождала приятная тяжесть внизу живота: Иннесу нравилось заниматься любовью по ночам и еще раз под утро. «Прочищает голову, — говорил он. — Иначе я весь день думал бы не о работе, а о сексе». Тем тяжелее, пояснял он, что Лекси, предмет его страсти, с ним работает. «Маячишь перед глазами, искушаешь меня, а под одеждой голая», — бурчал он.
— Поставь машину, Иннес, — отвечала Лекси, — и хватит ныть.
Однажды в редакции вместо обычного шума было тихо — Лоренс уехал в типографию, Дафна — на интервью, Амелия — к фотографу. Лекси и Иннес работали вдвоем. Они не разговаривали. Точнее, Лекси не разговаривала с Иннесом. Она сердито стучала по клавишам, не глядя в его сторону. Но, даже не глядя, знала: он сидит за столом с газетой и противно ухмыляется.
Лекси нажала на рычаг каретки и, подперев рукой подбородок, уставилась на складки своего зеленого шерстяного платья.
— Журналистами не рождаются, Лекс, — заметил из дальнего угла комнаты Иннес.
Лекси то ли с визгом, то ли с рыком вырвала из пишущей машинки лист, скомкала и запустила в Иннеса.
— Заткнись! — крикнула она. — Ненавижу тебя!
Бумажный снаряд, описав короткую дугу, упал жалким комочком на ковер, не достигнув цели. Иннес вычурным жестом перевернул страницу.
— А вот и неправда, любишь.
— Не люблю, не люблю! Видеть тебя не могу!
Иннес с улыбкой свернул газету, положил на стол.
— Знаешь что, если не научишься спокойно воспринимать критику — конструктивную критику редактора, — ничего из тебя не выйдет. Останешься на всю жизнь машинисткой с высшим образованием.
Лекси свирепо уставилась на него:
— Это, по-твоему, конструктивная критика? Наговорил гадостей…
— Я всего лишь назвал твою статью ученической…
— Замолчи! — Лекси заткнула уши. — Даже слушать не хочу! С меня хватит!
Иннес опять засмеялся, встал из-за стола и направился в заднюю комнату.
— Ладно, постараюсь держаться от тебя подальше. Если буду нужен, позови, но к обеду жду двести слов.
Лекси что-то буркнула ему вслед. И снова взглянула на рукопись, которую показала Иннесу накануне вечером. Иннес решил, что пора ей «попробовать перо», — отправил ее на небольшую выставку и велел написать отзыв на двести слов. Лекси приехала пораньше, обошла зал, изучила каждую картину, делая заметки в блокноте. Она услышала, как кто-то спросил про нее, кто «эта девушка», и, когда хозяин галереи ответил: «Новая девочка Кента», обернулась и обожгла его сердитым взглядом. Девочка, иначе и не скажешь. Она как ни в чем не бывало вновь принялась писать в блокноте, испещрила каракулями страницы. Неделю корпела над статьей, а Иннес за пять минут прочел ее труд и исчеркал синей пастой.
Почему, почему «ученическая работа»? И чем плоха фраза «сочный колорит»? И почему он сказал: «Нужно более захватывающее начало»?
Лекси вздохнула, вставила в пишущую машинку новый лист. Ту т дверь редакции распахнулась и вошла женщина. Точнее сказать, дама. Красная шляпка без полей, вуаль на пол-лица, темно-синее пальто с узкой талией, туфли под цвет пальто. Руки в перчатках сжимают лакированную сумочку. На бледном лице слой пудры, накрашенные губы приоткрыты, будто хочет что-то сказать, но не находит слов.
— Доброе утро, — поздоровалась Лекси. Сейчас гостья, видимо, поймет, что попала не туда. — Чем могу помочь?
Дама, сощурившись, окинула ее быстрым взглядом:
— Вы Лекси?
— Да.
Дама, подбоченясь, оглядела Лекси с головы до ног, как разборчивый покупатель оглядывает манекен.
— Ну, — она рассмеялась нервно, раскатисто, — что я могу сказать? Каждая новая моложе предыдущей. Правда, моя хорошая? — Дама оглянулась, и Лекси застыла в изумлении: за ее спиной стояла девочка лет двенадцати-тринадцати. Личико бледное, волосы завиты в колечки — видно, всю ночь спала в папильотках, — рот раскрыт, будто у нее хронический насморк.
— Да, мама, — промямлила девочка.
Лекси выпрямилась во весь рост, с радостью отметив про себя, что она намного выше гостьи.
— Прошу прощения, но позвольте узнать, что вам здесь нужно?
— Честное слово, — дама вновь раскатисто засмеялась, — вы на голову выше остальных, не так ли? На сей раз ему повезло — такую отхватил, молодую да языкастую! «Что вам здесь нужно?» — передразнила она, взглянув на дочь, а та все смотрела на Лекси, разинув рот. — Где он вас подцепил? Не в какой-нибудь грязной забегаловке, как всех прочих, это уж точно. Вот, полюбуйся, моя хорошая, — вновь обратилась она к дочери, — на кого папа нас променял. — При этих словах ее безукоризненно накрашенное лицо скривилось.
Лекси в ужасе смотрела, как Глория — кто же еще? — выудила из сумочки платок и прижала к лицу.
Позади них хлопнула дверь, послышались шаги. Из задней комнаты вышел Иннес, на лице злая гримаса, устремился к ним.
Он встал рядом с Лекси, оглядел жену — шляпку, платок, слезы. Вынул изо рта сигарету.
— Что ты здесь делаешь, Глория? — процедил он.
— Не удержалась, пришла, — прошептала Глория, промокая платком глаза под вуалью. — Считай меня дурой, но женщина должна знать такие вещи. Я должна была ее увидеть. И Марго тоже. — Она умоляюще заглянула в лицо Иннесу, но Иннес смотрел мимо нее, в пустоту.
Он кивнул девочке.
— Привет, Марго, — сказал он тихо. — Как дела?
— Хорошо, спасибо, отец.
Лицо Иннеса чуть дрогнуло, но он сделал шаг в сторону, чтобы лучше видеть дочь.
— Я слышал, ты перешла в другую школу. Ну и как?
Глория круто развернулась, задев темно-синей юбкой брюки Иннеса.
— Как будто тебе есть дело! — прошипела она и, не глядя на дочь, сказала: — Не отвечай ему, Марго. — Она и Иннес, очутившись лицом к лицу, сверлили друг друга злобными взглядами. — Ничего ему не рассказывай. Зачем, если он с нами так обращается?
— Глория… — начал Иннес.
— Спроси его, моя хорошая, — велела Глория и на глазах у потрясенной Лекси схватила дочь за руку и потянула вперед. — Спроси о том, ради чего мы пришли.
Марго, стыдясь поднять взгляд на отца, с каменным лицом уставилась в пол.
— Спроси! — умоляла Глория. — Я не могу. — И снова слезы, прижатый к глазам платок.
Марго откашлялась.
— Папа, — начала она бесцветным голосом, — ты вернешься домой?
Рука Иннеса чуть дрогнула, будто он хотел поднести ко рту сигарету, но передумал. Он долго смотрел на девочку. Положил сигарету в пепельницу на столе Лекси, скрестил на груди руки.
— Глория, — начал он глухо, — твой спектакль совсем не к месту. И ни к чему впутывать Марго. Это никуда не…
— Спектакль? — взвизгнула Глория, вновь загородив собой дочь. — Что я, по-твоему, каменная? Думаешь, у меня нет сердца? На остальных — а их, признайся, было немало — я могла смотреть сквозь пальцы, но это! Это уже слишком. По всему городу сплетни ходят, знаешь ли.
Иннес вздохнул, сжал пальцами виски.
— О чем?
— О том, что ты с ней живешь! Что ты нас бросил и завел любовницу! Девчонку вдвое моложе тебя! И она живет в квартире, которая по праву принадлежит нам, нам с Марго. И когда ты должен быть с нами, с женой и ребенком…
— Во-первых, — невозмутимо начал Иннес, — ты прекрасно знаешь, тридцать четыре разделить на два — будет семнадцать. Она, по-твоему, выглядит на семнадцать? Во-вторых, ты прекрасно знаешь, я не уходил из семьи ради нее. Мы с тобой не живем вместе уже давно. Давай не будем делать вид, будто это не так. В-третьих, квартира не твоя. Тебе достался дом, дом моей матери, забыла? — а мне — квартира. Такой у нас был уговор. В-четвертых, Глория, какое тебе дело? Я не вмешиваюсь в твою жизнь. И ты, будь любезна, не вмешивайся в мою.
Во время этой тирады Лекси украдкой взглянула на Марго. Ее охватило странное чувство, будто они заодно — два свидетеля давнего спора. Когда их взгляды встретились, Марго не отвела глаз. Не дрогнула, не шелохнулась. Просто смотрела на Лекси не мигая, приоткрыв рот. Через секунду-другую Лекси не выдержала и перевела взгляд на Глорию — та, в съехавшей набок шляпке, выкрикивала что-то о нравственных устоях.
