— Жалко, — сказала Зоя. — Небось, дорогая?
— Да не в цене дело, барышня. Она красивая, — сказал гость. — Но, если честно, мне добра не жалко. Хоть камешки, правда, были покраше, чем в ином музее. Если, скажем, для пользы человеку попали, то ладно. Пусть владеет. А я еще лучше соберу. Вот тут неподалеку ходил, уголек нашел… Пришли геологи, подтвердили, шахту открыли в Полуночном… И марганцевую руду нашел… Ее, значит, немцы сейчас разрабатывают.
— Военнопленные, что ли?
Гость опять вперился в заросли, что-то не давало ему спокойно сидеть. Повернулся к нам, переспросил:
— Что? Какие пленные? Немцы-то? Нет, свои… Которых с Волги привезли… Как будущих врагов народа.
Мне показалось, что слово «будущих» он произнес чуть насмешничая. Манера такая странная, губ не видно, а по глазам, светло-голубым, на выкате, сразу и не поймешь, шутит или нет.
— Это их, что ли, на «кукушке» возят? — поинтересовался я.
— И их. И других. Тут кругом лагеря…
— А беглецы есть? — спросила Зоя, чуть напрягаясь.
— Бегут… Как же! — отвечал гость и снова оглянулся на лес. — А за ними, вот как за вами, охотятся…
— И — стреляют? Ну за премию? За буханку?
Гость не ответил.
— Но они же не волки, чтобы растерзать? — продолжала настаивать Зоя.
— Как раз волки, — подтвердил гость. Но поправился: — Шакалы.
— А вам самому не страшно? Одному? — поинтересовался я. Спросил, чтобы смягчить разговор да и Зою охладить.
Гость кивнул в сторону крыльца, где стоял — мы только теперь заметили — карабин, прислоненный к стенке.
— Мой единственный дружок… Из надежных. Я с ним не расстаюсь. Однажды рысь… Вот тут, за болотцем… Прям с ветки… на меня…
— Рысь? — недоверчиво спросила Зоя. — А мы ходим, не знаем.
— Да вы тут вообще, — усмехнулся гость, — как на курорте! — И опять стал глядеть на лес. Может, что-то чувствовал? Может, слышал этих самых шакалов?
Стало понятней, что он не просто предупреждал об опасности. Он знал: она недалеко. Поднялся, вытер лезвие о траву и спрятал нож, а остатки трапезы, даже мясо, оставил нам.
— Спасибо за угощение, — сказал озабоченно. — Как говорят у нас в деревне: и чай попил, и чаюху поел.
— Так что нам, бежать? — Я попытался заглянуть ему в лицо. — Сейчас? Да?
— А когда еще? — буркнул он и посмотрел на Зою. — Чем скорей, тем лучше.
— А завтра? — Зоя спросила так, будто от него что-то зависело.
— Решайте сами. — Он пожал плечами. — У нас, кержаков, лишнее слово — что патрон впустую истратить.
Начал собираться, но вспомнил: не все сказал.
— Если пойдете, по рельсам — ни-ни… Сбоку, по тропе, однако с оглядкой… А посередке, до Юргомыша, деревня будет, Зыряновка. Спросите тетю Оню. Тетка моя. У нее на сеновале перекантуетесь, если что…
Он натянул потертый тулупчик, нахлобучил ушанку, повесил за спину сумку и сразу постарел: сторож с автобазы. Мы молча смотрели, как он собирается. Забрал карабин, а на бок повесил неведомо откуда взявшуюся кожаную планшетку с блестящими замками и пластиковым окошечком.
Мы вытаращились на эту диковинную планшетку в четыре глаза. Странно было увидеть ее у таежного охотника. Такие обычно носят летчики да особисты… А может, в планшетке у него лежит предписание НКВД о нашей поимке? А все эти сказки про камешки лишь для отвода глаз?!
Зоя придвинулась поближе и руку протянула, но тут же отдернула. Вызывающе спросила:
— А вы можете мне ответить? Можете?
— Да.
— Отчего о нас печетесь? Может, вы задание получили?
Гость воспринял вопрос спокойно, ничем не выразил обиду. Присел на корточки, как тогда в избе, чтобы лучше нас видеть. Окинул Зою острым глазом, будто лезвием полоснул.
— Я про рысь-то упомянул, но не успел досказать… Она сзади подкараулила да на голову с дерева… Скальп на глаза содрала… А когда я рукой стал шарить, еще и в руку вцепилась… Хорошо, в левую…
Выстрелил вслепую, ранил… Вот до этого зимовья дополз, кровью истекал… Думал, конец… Скальп суровой ниткой сам себе пришивал…
Потом неделю провалялся без памяти, пока меня не нашли… Глотыч нашел! И на фронт не взяли: голова повреждена… — Он помолчал, глядя в землю. — А для чего, барышня, я это говорю? Чтобы вникла: бороться за жизнь надо до конца… Как я — один… Иль как вы — двое. Но бывает, без чужой помощи не выдюжишь…
Он поднялся, сделал шаг, другой, но опять вернулся. Наклонясь к Зое совсем близко, тихо произнес:
— Я должок отдаю. Понятно?
— Понятно, — сказала Зоя. — Я просто дура.
Он ушел, не оглядываясь. Карабин держал в руке наперевес.
Только слепой бы не заметил, что наш странный гость Васька-серьга обращался чаще не ко мне, а к Зое, своим феноменальным чутьем почуяв, что она среди нас двоих первая. Говоря привычным языком, она паровозик, а я лишь вагончик.
До появления бородача мне и в голову не приходило высчитывать, кто у нас кто. Более того, я был уверен, что мы во всем с Зоей ровня: и в беде, и в нашем коротком счастье. А значит, вместе решаем, какой дорогой и куда будем двигать. И вдруг стало очевидным, что Зоя в нашей двойке рулевой, который определяет маршрут. Не только в тайге, но и в судьбе. Не случайно теть-Дуня как-то произнесла, указывая на Зою: мол, женский ум быстрей многих мужских дум.
Вот и сейчас не я, Зоя настояла на том, чтобы не покидать обжитую нами хибару.
— Знаю, здесь опасно, — говорила она, заглядывая мне в глаза, приближая лицо, — я чувствовал пряный запах ее волос. — Они нас, и правда, не пожалеют. Не случайно их назвали шакалами… У них одни инстинкты… Я это поняла, когда была там… в штабнухе…
Я молчал. Хотя настороженный взгляд, который наш гость при каждом шорохе обращал к лесу, не выходил у меня из головы. Если охотник не испугался рыси, но каждое мгновенье остерегается встречи с шакалами, значит опасность ближе, чем мы себе представляем.
Зоя провела ладонью по моим волосам, погладила, как маленького ребенка.
— Я хочу, чтобы ты знал: я тоже боюсь. Но я еще знаю, что эта ночь у нас на двоих — последняя. Другой может не быть, правда! Мы должны остаться… Только ночь… Одна ночь!
Я помотал головой. Не то чтобы не поверил ей, но усомнился в ее предчувствии. Инстинкт любви сильней инстинкта страха — вот что я тогда подумал. Она рискует ради любви, может, она права?
— Ты согласен? — ласковым шепотом спрашивала она. — Ты ведь согласен? Да?
Я понимал, что соглашусь. Но тогда не поверил ей. И напрасно. Любящим надо верить, они провидцы. А то, что говорят, будто любовь слепа, это о другом. О мелочах быта, сплетнях да косых взглядах.
Грешен, я тогда не расслышал, не проник в смысл ее слов о том, что она, как Васька-чудодей, слышит голос судьбы, которая предрекает нам последнюю ночь. Что еще нам этот голос предрекает, она не сказала. Сейчас уверен: она знала про нас все наперед.
Но, если на чистоту, оставлять избушку мне тоже не хотелось. Ждать до обещанной золотой свадьбы долго. Однако один день и одну ночь из назначенных пятидесяти лет мы можем себе позволить побыть тут, послав подальше людоедов, шакалов, охранников, штабных крыс… Чур-чура! Их нет! Нет! Нет!
Последние слова я произнес вслух. Зоя тут же возразила:
— Они есть. Они, правда, рядом. Но мы с ними разделаемся! Вот увидишь! А сейчас разожги посильней костер. Времени не так много. А у нас все-таки свадьба.
— Вдвоем?
— Вдвоем. — И добавила почему-то шепотом, хотя нас никто не мог услышать: — Дойдем до Зыряновки… Если там церковь, мы попросим обвенчать. Ты согласен?
Я подумал сразу, что никакой там церкви не будет, а если была, то все порушено, как в Таловке, где мы работали на Мешкова. Крест скинули наземь, попа арестовали. Так старухи рассказывали. А в церкви соорудили склад, где мы перебирали мороженую картошку, отгороженную посреди алтаря старыми иконами.
Но я не стал расстраивать Зою. Я сказал, что согласен.
— Тогда готовься.
— Как?
— Не знаю. Подумай о жизни. Вот как.
Капризно передернула плечами и величаво удалилась в избушку. Я смотрел вслед, на загорелые стройные ноги, узкую девичью спину.
Вдруг подумалось, что с появлением своего дома, которым стала избушка, пусть на сутки, на несколько часов, в нас самих что-то изменилось. Особенно это ощущалось в поведении Зои. Она почувствовала себя женщиной, хозяйкой, могущей заботиться, вести хозяйство, даже повелевать. У нее голос, манера поведения стали иными. И мне, вот какая странность, это нравилось.
Я натаскал сушняка для костра, потом пробрался к узкоколейке и, прячась за кустами, понаблюдал за обстановкой. Убедившись, что нам ничто не угрожает, стал отползать назад и вдруг наткнулся на женщину, в белом платочке, с берестяным коробом для ягод. Несколько мгновений, вытаращившись, она смотрела на меня, будто увидала лешего, уронила наземь короб, рассыпав синие ягоды, и бросилась наутек. Только кусты затрещали.
