— Но ведь кто-то же должен начать? — настаивал Адамчик.
— Ну и пусть. А тебе зачем выпендриваться? Почему этим «кто-то» должен быть обязательно ты? Думаешь, я не вижу, что у тебя на уме? Отлично вижу. Ты же вбил себе в башку, что должен обязательно стать этаким героем. Великомучеником за правду. А на самом деле все это одна только дурь и блажь. Никто даже слова доброго не скажет. Думаешь, станут восхищаться. Ах, какой благородный шаг! Ах, какое мужество! Черта лысого. Никто даже не пикнет, ни одна шавка. Получишь хорошего пинка под зад и вылетишь. Как пить дать вылетишь. На том все и закончится.
Адамчик в общем-то ожидал, что Уэйт откажется поддержать его. Еще до того, как начать разговор, он был уверен в своей неудаче. Теперь же понял, что весь его план оказался мыльным пузырем. Никто не поддержал. Даже выслушать не захотели. А одному тут ничего не добиться. Одному, будь ты трижды мужественным, стену не дробить.
Вечером, когда наступило личное время, он молча забрался на рундук и сидел там, злой на всех и никому не нужный. Глядел ничего не видящим взглядом на снаряжение, висевшее на противоположной койке, и только сжимал и разжимал в бессильной злобе кулаки. В душе его снова что-то поднималось, будто закипало. Снова, как и все эти дни, его грызли сомнения. Он пытался бороться со своим настроением, подавить негодование, но ничего не получалось. И в отчаянии ломал пальцы, грыз ногти — от них и так уже почти ничего не осталось.
Снова и снова перед глазами вставала отвратительная картина недавней расправы с Клейном. Он слышал как наяву мерзкое гоготание потешавшегося взвода, злобные выкрики Магвайра, и Адамчику было стыдно за свою трусость, за то, что он так легко отступился от своего плана. Щеки его горели от внутреннего стыда — он отлично понимал, что планы его провалились прежде всего из-за собственной трусости, а не потому, что взвод не захотел поддержать его. И это был вовсе не физический страх перед возможной расплатой (хотя он, безусловно, был тесно связан со всеобъемлющим страхом перед штаб-сержантом), а просто глубочайшая уверенность в обреченности плана, его полной нереальности, в абсолютной тщетности тех замыслов, которые он лелеял. Именно поэтому он и не смог ничего возразить Уэйту, когда тот так безжалостно расправился с его планом. Больше того, многие аргументы, выдвинутые Уэйтом, в значительной мере совпадали с опасениями, которые сидели глубоко в душе самого Адамчика. Они только лишний раз подчеркнули уязвимость его замыслов. Сомнения, которые были у него раньше, теперь превратились в глубокую убежденность. Убежденность в том, что он, видимо, действительно совершенное ничтожество и слабак. Везде и во всем. Даже в мыслях и планах. Слабак, которого, как сопливого мальчишку, может положить на лопатки любой человек, в том числе и ни во что не веривший Уэйт.
Адамчику хотелось хоть раз в жизни глубоко поверить в то, что он стоит за правое дело. Почувствовать веру в доброту своих намерений. Ведь если бы удалось чего-то добиться, тогда не страшно было бы уже никакое наказание, он легко бы перенес любую несправедливость. Но такая уверенность, как назло, не приходила. Вопреки этому, в душе его все явственнее усиливались давно уже засевшие там неразбериха и страх. Он все отчетливее чувствовал, что сейчас, как никогда, ему необходимо было на кого-то опереться, найти в ком-то доброго и понимающего советчика, кому можно было бы откровенно обо всем рассказать. В голову лезли все новые страхи и опасения, они требовали все новых ответов, и в конце концов он почувствовал, что окончательно запутался.
В то время как Адамчик мучился и страдал, сидевший на соседнем рундуке Уэйт буквально излучал полнейшую уверенность в своей правоте. Не сомневался в своей правоте и штаб-сержант Магвайр. Он вообще, наверное, никогда не задумывался над тем, правильно поступает или пет. Это было не в его правилах. Полное спокойствие и безмятежность светились и в глазах сержанта Мидберри. Даже капеллан выглядел абсолютно уверенным в себе человеком. В еще большей степени все это относилось к тем, кто остался дома. Уж они-то твердо знали, что им надо. Адамчику вдруг пришло на ум, что и он сам, когда жил дома, был более уверен в себе, нежели здесь, в Пэррис-Айленде. Тогда он даже подумывал о том, чтобы избрать карьеру священника, наставлять других на путь истинный. Но потом, правда, передумал. Сейчас он вряд ли мог бы сказать, почему так получилось. Может быть, только потому, что захотел насолить отцу, поступить против его воли? А может быть, из-за дяди. Чтобы доказать ему, что он и сам, если только захочет, может пробить себе дорогу, стать человеком. Тогда почему же он решил пойти в морскую пехоту? Чтобы что-то доказать самому себе? Или еще почему-то? Вот и доказал. Сидит теперь в этом проклятом учебном центре Пэррис-Айлеид, отрезанный от всего и от всех, сидит и мучается. Понял, что не верит теперь ни в себя, ни во что другое. Не знает даже, что ему в конце концов надо.
Встречаясь ежедневно лицом к лицу с Магвайром, он докатился до того, что потерял веру в то, что совсем недавно считал вечным и незыблемым. Ему вдруг показалось, что его просто предали. Хотелось найти какую-то точку опоры, человека, который поддержал бы его. А вместо этого… При первом же прикосновении все буквально уходило из-под ног, рушилось, разваливалось. И его разум был совершенно беззащитен перед этим полным и безнадежным крахом. В голову, окончательно сбивая с толку, лезли без конца все новые вопросы, вопросы, вопросы…
Уэйт сидел на рундуке, стоявшем за стойкой для снаряжения. Он забрался сюда потому, что уж больно не хотелось сидеть рядом с этим Адамчиком. Видеть его безвольно опущенные, плечи, ссутулившуюся спину, поникшую рыжую голову. Даже не глядя, Уэйт знал, что обладатель этой Головы сейчас снова уставился ничего не видящим взором куда-то в пространство. Ну, прямо как корова, которая, одурев от всего, ждет, когда же на нее обрушится обух мясника. «И какого только дьявола, — подумал Уэйт, — этот мальчишка полез в морскую пехоту? Ну что ему тут надо? Насмотрелся, наверно, дурак, боевиков с Джоном Уэйном и Ричардом Видмарком. Вообразил, что может стать таким же бравым воякой. А теперь вот и расплачивается за свою глупость».
По мнению Уэйта, такие люди, как Адамчик, являются лишь никчемным балластом человеческого общества. Ну какой от них прок? Сидят вечно в дурацком мире иллюзий, а как только столкнутся с реальной жизнью, сразу начинают скулить и жаловаться. Пустые людишки. Он вот совсем не такой. Взять хотя бы всю эту болтовню насчет славы и доблести морской пехоты. Адамчикам она глаза застит, тянет их в мир иллюзий, а ему все это — тьфу. Эта ерунда ему голову не заморочит. Не верил он никогда во всяких героев и храбрецов и верить не собирается. Плевать хотел на придурков, которые бесстрашно идут в атаку, размахивая звездно-полосатым флагом. Чепуха! Он человек дела и трезвого подхода и на военную службу завербовался только потому, что ему позарез нужно было уйти куда-то от своих, избавиться от их надоевшей опеки, затеряться. Только поэтому.
— Эй, Уэйт!
Солдат вскочил с рундука, вытянулся в струнку:
— Есть, сэр!
В дверях кубрика стоял сержант Мидберри:
— А ну-ка быстро в сержантскую!
«Это еще что за новости», — удивился Уэйт, бегом направляясь к двери. Он быстро пробежал по кубрику, прикидывая в уме все, что произошло за день. Однако не нашел ничего, что могло бы внушать тревогу. Значит, дело не в нем. Скорее всего кто-то из отделения проштрафился. Опять небось этот чертов Адамчик. Вот же наказание. Подбежав к двери сержантской, он остановился, как положено, у косяка, трижды ударил что было силы в него кулаком и громко крикнул в закрытую дверь:
— Сэр, рядовой Уэйт просит разрешения войти в помещение сержантского состава!
— Разрешаю, — донеслось из комнаты.
Солдат толкнул дверь, сделал шаг через порог. Руки по швам, грудь вперед, подбородок резко вверх. Войдя в помещение, четко повернулся налево, щелкнул каблуками и, вытянувшись по стойке «смирно», доложил:
— Сэр, рядовой Уэйт явился по вашему приказанию!
Сержант Мидберри молча поглядел на него. Подошел к столу, взял чашку с кофе, отпил глоток, еще раз осмотрел солдата с ног до головы.
Ему правились четкость и исполнительность этого парня, нравилось, как он вошел, как доложил. Все было строго по уставу, как положено. Только не любил эти разговоры с солдатами один на один. Черт их знает, этих новичков желторотых, что там у них на уме, какие мысли в башке шевелятся. Вообразит еще, чего доброго, будто сержант в нем очень нуждается, а ты потом расхлебывай. Уэйт вроде бы не из таких. Да поди разберись. Чужая душа — потемки. Мидберри давно уже приглядывался к этому новобранцу и сейчас был уверен, что сделал правильный выбор. Уэйт не походил на тех, кто приносит неприятности.
