Я убежала из Шарлоттенлунда. Поехала автостопом на запад. Я слышала, что если поехать на запад, приедешь в Ютландию. В Ютландии был Фредериксхаун. Оттуда можно было попасть в Осло. Из Осло в Нуук регулярно ходили торговые суда.
Неподалеку от Соре, поздно вечером, меня подобрал лесник. Он довез меня до своего дома, дал мне молока и бутербродов, и попросил минутку подождать. Пока он звонил в полицию, я подслушивала, прижав ухо к дверям.
У гаража я нашла мопед его сына. Я поехала через вспаханное поле. Лесник бросился за мной в тапочках, но завяз в грязи.
Была зима. На повороте у озера меня занесло, и я слетела с мопеда, разорвала куртку и разбила руку. Потом большую часть ночи шла пешком. Устроившись под навесом автобусной остановки, я задремала. Когда я проснулась, оказалось, что я сижу на кухонном столе, а какая-то женщина спиртом дезинфицирует мои царапины на боку. Было такое ощущение, будто меня бьют свайным молотом.
В больнице из раны извлекли асфальтовую крошку и наложили гипс на сломанное запястье. Потом за мной приехал Мориц.
Он был очень зол. Когда я шла рядом с ним по больничному коридору, он весь трясся.
Он держал меня за руку. Собираясь достать ключи от машины, он выпустил меня, и я побежала. Мне ведь надо было в Осло. Но я была не в самой лучшей форме, а он всегда был проворным. Игроки в гольф тренируются в беге, чтобы выдержать дистанцию, часто составляющую два раза по 25 километров, если им надо пройти 72 лунки за два дня. Он почти сразу же поймал меня.
У меня для него был сюрприз. Хирургический скальпель, который я в травматологическом пункте спрятала в своем капюшоне. Такой скальпель проходит сквозь кожу, словно сквозь масло, постоявшее на солнце. Но поскольку моя правая рука была в гипсе, получился только разрез на одной ладони.
Он взглянул на руку и замахнулся, чтобы ударить меня. Но я немного отклонилась назад, и тут мы стали кружить прямо по автостоянке. Если физическое насилие долгое время таилось в отношениях между людьми, то иногда можно почувствовать облегчение, выплеснув его наружу.
Неожиданно он выпрямился.
— Ты похожа на свою мать, — сказал он. И заплакал.
В это мгновение мне удалось заглянуть ему внутрь. Когда моя мать утонула, она, должно быть, унесла с собой какую-то часть Морица. Или еще хуже: какая-то часть его материального мира, наверное, пошла на дно вместе с ней. Там, на стоянке, ранним зимним утром, пока мы стояли, глядя друг на друга, а его кровь капала, прожигая маленький красный туннель в снегу, я кое-что о нем вспомнила. Я вспомнила, каким он был в Гренландии, когда мать еще была жива. Я вспомнила, что посреди таившихся в нем непредсказуемых смен настроения случалась веселость, которая была проявлением жизнерадостности, возможно даже своего рода теплом. Эту часть его мира мать взяла с собой. Мать исчезла вместе со всеми красками. С тех пор он был заточен в мире, в котором было лишь черное и белое.
В Данию он забрал меня, поскольку я была единственным напоминанием о том, что он потерял. Влюбленные люди поклоняются фотокарточке. Они стоят на коленях перед платком. Они отправляются в путешествие, чтобы взглянуть на стену дома. Что угодно — лишь бы раздуть те угольки, которые одновременно и согревают, и обжигают их.
С Морицем дело обстояло хуже. Он был безнадежно влюблен в ту, чьи молекулы поглотила безбрежная пустота. Его любовь потеряла надежду. Но она цеплялась за воспоминание. Я была тем воспоминанием. С большими трудностями он забрал меня и год из года выносил бесконечную череду отказов в пустыне неприязни с тем только, чтобы иногда, посмотрев на меня, на мгновение задержаться на тех чертах, которыми я напоминала женщину, бывшую моей матерью.
Мы оба выпрямились. Я отшвырнула скальпель в кусты. Мы пошли назад в травматологический пункт, где ему сделали перевязку.
Это была моя последняя попытка убежать. Не скажу, что я простила его. Я всегда буду с неодобрением относиться к тому, что взрослые переносят напряжение любви, которой они не находят выхода, на маленьких детей. Но я хочу сказать, что в какой-то степени смогла понять его.
Из кресла, где я сижу, мне видна щель для писем. Это последний вход, через который еще не попытался протиснуться окружающий мир. Теперь через нее просовывается длинная полоска серой бумаги. На ней что-то написано. Некоторое время я не трогаю ее. Но трудно не реагировать на сообщение длиною в один метр.
"Все, что угодно, лучше самоубийства», — написано на ней. Ему удалось засунуть две-три орфографические ошибки в этот короткий текст.
Его дверь открыта. Я знаю, что он никогда не закрывает ее. Постучав, я вхожу.
Я слегка ополоснула лицо холодной водой. Не исключено, что и причесалась.
Он сидит в гостиной и читает. Первый раз я вижу его в очках.
Снаружи работает мойщик стекол. Заметив меня, он принимает решение продолжить этажом ниже.
У механика все еще скобка на ухе. Но, похоже, что ухо подживает. Под глазами у него темные круги. Но он свежевыбрит.
— Была еще одна экспедиция.
Он постукивает по лежащим перед ним бумагам.
— Вот карта.
Я сажусь рядом с ним. От него пахнет шампунем и чесноком.
— На ней кто-то сделал заметки.
Я впервые внимательно разглядываю крупномасштабную карту глетчера. Это фотокопия. На полях было что-то написано карандашом. Копирование сделало текст более четкими. Написано на смеси английского и датского. «Исправлено по данным экспедиции фонда Карлсберг в 1966 году».
Он смотрит на меня выжидающе.
— Тогда я говорю с-себе, что, значит, была другая экспедиция. И думаю, не пойти ли мне опять в архив.
— Без ключа?
— У меня есть кое-какие инструменты.
Нет никаких оснований сомневаться в этом. У него есть инструменты, при помощи которых можно было бы вскрыть подвалы Национального банка.
— Но мне приходит в голову мысль позвонить на завод Карлсберг. Оказывается, это с-сложно. Меня соединяют. Оказывается, мне надо звонить в фонд Карлсберг. Там сообщили, что они финансировали экспедицию в 1966. Но никто из них тогда там не работал. И у них нет отчета. Но у них оказалось кое-что другое.
Это его козырная карта.
— У них оказался финансовый отчет и список тех участников экспедиции и сотрудников, которым они выплачивали зарплату. Знаешь, как я им объяснил, откуда я звоню? Из налогового управления. Они тут же мне все сообщили. И знаешь, что? Там обнаружилось знакомое имя.
Он кладет передо мной лист бумаги. На нем печатными буквами написан ряд имен, из которых мне знакомы два. Он показывает на одно из них.
— Странное имя, правда? Услышишь такое один раз — не забудешь. Он участвовал в обеих экспедициях.
"Андреас Фаин Лихт», — написано на листке. «600 КЙД 12.09».
— Что такое КЙД?
— Кап-йоркские доллары. Собственная денежная единица Криолитового общества в Гренландии.
***
— Я позвонил в отдел гражданской регистрации. Им нужны были имена, номера гражданской регистрации и адреса последнего известного местожительства. Поэтому пришлось снова звонить в фонд. Короче, я их нашел. Здесь десять имен, так? Трое были гренландцами. Из оставшихся семи в живых только двое. 1966 — оказывается, это уже д-давно. Один из них Лихт. Другой — женщина. В фонде Карлсберг сказали, что она получила деньги за какой-то перевод. Они не могли сказать, какой. Ее зовут Бенедикта Глан.
— Есть еще один человек. Он с недоумением смотрит на меня.
Я кладу перед ним медицинский отчет и показываю ему подпись под ним. Он медленно читает ее.
— Лойен. Потом кивает.
— Он был и в 66-м.
Он готовит нам еду.
Обычно бывает так, что в домах, где чувствуешь себя хорошо, оказываешься в конце концов на кухне. В Кваанааке жили на кухне. Здесь я довольствуюсь тем, что стою в дверях. Кухня достаточно просторная. Но места хватает только ему одному.
Есть женщины, которые могут приготовить суфле. У которых наготове оказывается засунутый в спортивный бюстгальтер рецепт приготовления шоколадного десерта. Которые могут одной рукой соорудить торт к своей собственной свадьбе, а другой приготовить бифштекс с перцем «Nossi Be».
Всем нам следует радоваться этому. Если только это не значит, что мы должны испытывать угрызения совести от того, что еще не перешли на «ты» со своим электрическим тостером.
Перед ним гора рыбы и гора овощей. Лосось, скумбрия, треска, разные плоские рыбины. Два больших краба. Хвосты, головы, плавники. Кроме этого, морковь, лук, порей, корень петрушки, фенхель, топинамбур.
Он чистит и варит овощи.
Я рассказываю о Рауне и капитане Теллинге.
Он ставит вариться рис. С кардамоном и анисом.
Я рассказываю о том, что давала подписку о неразглашении полученных сведений.
О тех отчетах, которые есть у Рауна.
Он сливает воду из овощей и варит куски рыбы.
Я рассказываю об угрозах. О том, что они в любой момент могут арестовать меня.
