Ознакомительная версия.
– Я, наверное, перестану есть ветчину, если она приносит этакое счастье, - произносит мой братец, давясь от смеха.
– При чем тут ветчина, мне принесли удачу автоматы, дурачок! - возражает Софи. - А жандармы просто были в хорошем настроении, вот и все.
Но Клод имел в виду вовсе не ту удачу, которая привалила Софи при встрече с жандармами, а удачу Эмиля…
Наша подружка взглянула на часы и со словами: "Надо бежать!" - вскочила; чмокнула нас обоих и исчезла. А мы с братом так и просидели рядышком молча еще целый час, говорить ни о чем не хотелось. После полудня мы расстались, но каждый отлично знал, о чем думает другой.
Я предложил брату встретиться завтра вечером, уже наедине, чтобы поболтать.
– Завтра вечером? Нет, не смогу, - ответил Клод.
Я не стал расспрашивать, в чем дело; по его молчанию и так было ясно, что ему предстоит очередная акция, а он по моему лицу понял, что его молчание меня встревожило.
– Я заеду к тебе… после, - сказал он. - Но не раньше десяти.
Это было очень великодушно с его стороны, - ведь после акции ему придется ехать на велосипеде до моего дома, а это не ближний край. Но Клод знал, что иначе я не сомкну глаз всю ночь.
– Ладно, до завтра, братишка!
– До завтра.
Мне все же не давал покая короткий разговор с мадам Дюблан. Если рассказать о нем Яну, он прикажет мне покинуть город. А об этом и речи быть не могло - расстаться с братом, расстаться с Софи? С другой стороны, если никому не говорить о разговоре, а меня вдруг арестуют, это будет непростительной ошибкой. В общем, я сел на велосипед и поехал на вокзальчик Лубера. Шарль - вот кто даст мне хороший совет.
Он встретил меня, как всегда, приветливо и предложил помочь ему в саду. Перед тем как вступить в Сопротивление, я несколько месяцев проработал на огородах в Замке и приобрел некоторый опыт в окучивании и прополке. Шарль вполне оценил мою помощь. Вскоре мы разговорились. Я повторил ему все сказанное мамашей Дюблан, и он меня сразу же успокоил.
По его мнению, если моя хозяйка не хочет неприятностей, она не пойдет на меня доносить из одного страха, что ее затаскают по допросам; кроме того, ее вскользь брошенная фраза о том, что она отдает должное "студентам", доказывала, что она человек вполне порядочный. Шарль даже сказал, что не стоит огульно осуждать людей. Многие не вступают в борьбу просто потому, что боятся, но это не делает их предателями. Вот и мамаша Дюблан из той же категории. Оккупация не изменила ее жизнь до такой степени, чтобы она стала рисковать ею, вот и все.
– Нужно очень глубоко задуматься, чтобы почувствовать себя действительно живым человеком, - объяснил он, выдергивая из грядки редиску.
Шарль прав: большинство людей довольствуются работой, крышей над головой, недолгим воскресным отдыхом и полагают, что это и есть счастье; они счастливы оттого, что спокойны, а не оттого, что живут! Пускай соседи страдают - пока беда не коснулась их самих, они предпочитают на все закрывать глаза, делать вид, будто зло в мире не существует. И это не всегда можно назвать трусостью. Для некоторых людей сама жизнь уже требует немалого мужества.
– Постарайся хотя бы какое-то время не водить к себе друзей. Это так, на всякий случай, - добавил Шарль.
Мы продолжали молча окучивать грядки - он редиску, я салат.
– По-моему, ты волнуешься не только из-за своей хозяйки, или я ошибаюсь? - спросил Шарль, протягивая мне тяпку.
Я молчал, собираясь с мыслями, и он заговорил сам:
– Однажды сюда пришла женщина. Робер попросил приютить ее. Она была старше меня лет на десять, болела, и ей нужен был отдых. Я сказал, что врачевать ее не смогу, но согласился принять. Ты знаешь, здесь наверху только одна комната, и куда прикажете мне деваться? В общем, нам пришлось спать в одной постели, она с одной стороны, я с другой, а посередине мы клали подушку. Так она провела у меня две недели, и мы здорово развлекали друг друга - рассказывали всякие смешные истории, - в общем, я к ней привык. А потом она выздоровела и в один прекрасный день уехала. Я ни о чем ее не просил, и пришлось мне снова привыкать жить в одиночестве и в тишине. По ночам, когда завывал ветер, мы слушали его вдвоем. А когда ты один, это уже совсем другая музыка.
– Ты ее больше не видел?
– Спустя две недели она постучала ко мне в дверь и сказала, что хочет остаться со мной.
– И что же ты?
– А я ответил, что лучше ей вернуться к своему мужу.
– Зачем ты рассказал мне эту историю, Шарль?
– В кого из наших девушек ты влюблен? Я не ответил.
– Жанно, я знаю, как тяжело одиночество, но это цена, которую должен платить любой подпольщик.
Поскольку я упорно молчал, Шарль перестал вскапывать землю.
Мы вернулись в дом, и Шарль подарил мне пучок редиса в благодарность за помощь.
– Знаешь, Жанно, та женщина, о которой я тебе рассказал, дала мне потрясающий шанс: она позволила любить ее. Это продолжалось всего несколько дней, но для меня, с моей-то рожей, это был царский подарок. Теперь мне достаточно только подумать о ней, и я почти счастлив. Ладно, тебе пора возвращаться, сейчас темнеет рано.
И Шарль проводил меня до порога.
Садясь на велосипед, я обернулся и спросил его: как он думает, есть у меня шанс понравиться Софи, если я увижусь с ней когда-нибудь после войны и мы уже не будем скрываться? Шарль огорченно взглянул на меня, поколебался и с грустной улыбкой ответил:
– Ну… кто знает? Разве только Софи и Робер расстанутся к концу войны. Счастливого пути, старина, смотри не попадись патрулю на выезде из деревни.
Вечером, уже засыпая, я перебирал в памяти разговор с Шарлем. И соглашался с его доводами: пускай Софи будет мне просто верной подругой, так оно лучше. В любом случае мне было бы противно перекрашивать волосы.
Мы решили продолжать акции, начатые Борисом против милиции. Отныне эти уличные ищейки в черных мундирах, те, что шпионили за нами, чтобы арестовать при первой возможности, те, что пытали, те, что наживались на людском несчастье, были обречены на беспощадное уничтожение. И сегодня вечером мы собирались идти на улицу Александра, чтобы взорвать их логово.
А пока Клод лежит на кровати у себя в комнате, подложив руки под голову и глядя в потолок; он думает о том, что его ждет. Потом говорит в пространство:
– Сегодня вечером я не вернусь.
Входит Жак, садится в ногах кровати, но Клод молчит; он проводит кончиком пальца по фитилю, торчащему из бомбы - всего миллиметров пятнадцать, - и шепчет:
– Тем хуже; я все равно пойду.
Жак отвечает на эти слова грустной улыбкой; он ничего не приказывал, Клод сам вызвался провести эту акцию.
– Ты уверен? - спрашивает он.
Клод ни в чем не уверен, но он помнит, что этот вопрос задал мне отец в кафе на улице Сен-Поль… И зачем только я рассказал ему! Вот он и отвечает: "Да".
– Сегодня вечером я не вернусь, - шепчет мой братишка, которому едва исполнилось семнадцать лет.
Полтора сантиметра фитиля - это все равно что ничего: полторы минуты жизни с того мгновения, как он услышит его потрескивание, девяносто секунд на акцию и на отход.
– Сегодня вечером я не вернусь, - твердит брат, - но сегодня и милиционеры тоже не вернутся домой. А значит, куча людей, которых мы даже не знаем, выиграют хотя бы несколько месяцев жизни, несколько месяцев надежды, пока не появятся новые кровожадные псы.
Полторы минуты жизни для нас - и несколько месяцев для других людей, оно того стоит, разве не так?
Борис объявил войну милиции в тот самый день, когда приговорили к смерти Марселя Лангера. Так вот теперь мы должны провести эту акцию хотя бы ради самого Бориса, брошенного гнить в камеру тюрьмы Сен-Мишель. Ведь и прокурора Лепинаса мы убрали тоже ради его спасения. И наша тактика сработала: на процессе Бориса судьи, все как один, отказались от председательства, а назначенные так трусили, что смягчили приговор до двадцати лет тюрьмы. И сегодня вечером Клод думает о Борисе, а еще об Эрнесте. Это придает ему мужества. Эрнест погиб в шестнадцать лет, можешь ты себе это представить? Рассказывали, что, когда милиционеры задержали его на улице, он сделал вид, будто описался от страха, и эти сволочи велели ему расстегнуть ширинку прямо перед ними, чтобы еще больше унизить его; на самом деле у него в брюках была спрятана граната, и он сумел выхватить ее, чтобы отправить этих гадов на тот свет вместе с собой. Клод вспоминает серые глаза паренька, погибшего от взрыва - ему было только шестнадцать.
Сегодня пятое ноября; со времени казни Лепинаса прошел почти месяц. "Я не вернусь, - говорит мой братишка, - но это не важно, пускай за меня живут другие".
И вот приходит темнота, а с нею и дождь.
– Пора, - шепчет Жак.
Клод приподнимает голову, расцепляет сомкнутые руки. Считай минуты, братишка, запоминай каждый миг и набирайся мужества; пусть твое голодное нутро наполнит новая сила. Ты никогда не забудешь мамин взгляд, ее нежный голос, когда она приходила поцеловать тебя перед сном - всего несколько месяцев назад. Подумай, как медленно текло с той поры время; и даже если ты сегодня не вернешься, тебе еще осталось немного пожить. Вдохни поглубже запах дождя, дай своим рукам повторить привычные жесты. Мне так хочется быть около тебя, но я сейчас далеко, а ты - в своей комнате. И рядом с тобой Жак.
Ознакомительная версия.
