Выздоровевший Дроздов поступил на шоферские курсы. Чтобы в дальнейшем арендовать такси. Жена Вили Мокера работала сиделкой. Моя жена продолжала служить в конторе у Боголюбова. Диане Баскиной удалось получить небольшую стипендию.
Однажды мы пили чай у Баскина на кухне. Вдруг зазвонил телефон. Эрик снял трубку.
Из уличного шума выплыл торжествующий голос Мокера:
— Я раздобыл деньги! Звоню из автомата…
— Сенсация, — язвительно произнес Баскин, — Виля Мокер раздобыл десять центов.
— Болван! — закричал Мокер. — Я достал шестнадцать тысяч! Представь себе, шестнадцать тысяч! Мы победили!..
Было такое ощущение, что Мокер слегка помешался. Он так кричал, что мы все хорошо его слышали. Баскин, морщась, отодвинул трубку. Диана из кухни спросила:
— Чего он хочет?
А Мокер все не унимался:
— Мы просидели два часа в шикарном ресторане «Блимпи». Я почти не заглядывал в словарь. Я был в ударе. Даже официанты прислушивались к нашему разговору. Наконец он сдался, протянул мне руку и воскликнул: «Файн! Я подумаю. Ты хороший малый, Вилли! Америка нуждается в тебе!..»
Мокер запнулся и деликатно прибавил:
— «И в твоих друзьях…»
— Так где же деньги? — спросил Эрик Баскин.
— Теоретически — у нас в кармане. Он даст. Я чувствую, он даст!
— Кто — он?
— Ларри Швейцер!
— Кто такой Ларри Швейцер?
— Это большой человек! Фигура! Настоящий капиталист!.. Я все объясню. Не расходитесь. Пошлите Дроздова за водкой. Я беру машину. Но у меня всего шесть долларов и токен. Скиньтесь понемногу и ждите меня внизу…
Через полчаса я уже разливал водку. Диана приготовила фирменный салат. В салате были грибы, огурцы, черносливы, редиска, но преобладали макароны.
Мокер говорил торопливо, сбивчиво и невнятно. Вот что я усвоил из его рассказа.
Есть такой Ларри Швейцер. Мокер познакомился с ним в еврейском центре. Швейцер — адвокат и бизнесмен. Скупает разоренные кварталы в Бруклине. Делает косметический ремонт. И затем поселяет там русских эмигрантов. То есть возрождает город.
При этом мечтает сыграть какую-то общественную роль. А потом чуть ли не баллотироваться в Конгресс.
Для этого ему нужна общественная репутация. Чтобы заслужить ее, Швейцер учредил «Комитет». Задача «Комитета» — оказание помощи российским беженцам. Параллельно Швейцер организовал курсы английского языка и музей неофициальной советской живописи. Мокер, кажется, сумел убедить Ларри Швейцера в необходимости еще одной русской газеты. Причем Швейцеру вовсе не обязательно тратить собственные деньги. Он может содействовать нам в получении долгосрочного займа. Речь идет о пятнадцати — двадцати тысячах.
Итак, газета нужна этому типу как выразительный штрих общественной репутации.
Швейцер и его родители — американцы. Но дед, естественно, из Кишинева. Так что эмигрантские проблемы Швейцеру более или менее доступны…
Мокер перевел дыхание. Мы боялись верить. Эрик Баскин сказал:
— По-моему, рано бить в литавры. Дождемся окончательного решения вопроса.
— Но выпьем-то мы уже сейчас? — забеспокоился Дроздов.
— Возражений. — говорю, — не имеется…
Как это ни удивительно, деньги мы все же получили — шестнадцать тысяч. Я спросил у Мокера:
— А почему не двадцать? Или не пятнадцать?
Мокер ответил, что круглая сумма — это всегда подозрительно. А в шестнадцати тысячах ощущается строгий расчет.
Соло на ундервуде
Мой приятель Валерий Грубин деньги на водку занимал своеобразно. Он говорил:
«Я уже должен вам тридцать рублей. Одолжите еще пятерку для ровного счета…»
Таинственный Ларри Швейцер захотел с нами познакомиться. Мы приехали в его служебный офис. Это были две небольшие комнаты, заваленные всяким хламом.
Баскин разочарованно поморщился. Но Мокер объяснил ему:
— Миллионеры здесь не любят выделяться. В «Мерседесах» разъезжают только гангстеры и сутенеры. А настоящие богачи стараются выглядеть поскромнее.
Я говорю:
— Наверное, меня все принимают за богача. Поскольку мои единственные брюки лопнули на заднице…
Но тут появился Ларри Швейцер. Мокер стал представлять нас. Баскина и Дроздова он назвал знаменитыми журналистами, а меня — знаменитым писателем. Каждый раз Ларри дружелюбно восклицал: «О!..»
Это был подвижный рыжеватый человек лет сорока. На его кремовых брюках выделялась ровная складка. Коричневые туфли блестели. Зеленая бобочка облегала не слишком тощую поясницу. В Ленинграде так одеваются продавцы комиссионных магазинов.
Ларри куда-то позвонил. Через минуту нам принесли бутерброды и кофе.
Виля Мокер торжествующе взглянул на Баскина. Мол, что я говорил?! Солидная фирма…
Дроздов предложил:
— Может, сбегать за водкой?
— Этого еще не хватало! — прикрикнул Мокер.
Ларри достал блокнот, калькулятор и авторучку.
Потом сказал:
— Я очень рад, что познакомился с вами. Америке нужны талантливые люди. Я говорил с друзьями… Я думаю, вы можете получить ссуду на издание еврейской газеты. Но это должна быть именно еврейская газета. Еврейская газета на русском языке для беженцев из Союза. Цель такой газеты — приблизить читателей к еврейскому Богу и сионистским традициям.
Я попытался возразить:
— Нельзя ли использовать более общую формулировку? Например, «газета третьей эмиграции»? Без ударения на еврействе. А еще лучше — вообще не указывать, кто мы такие. Издавать еженедельник для всех, кто читает по-русски. Уделяя, разумеется, при этом место и еврейскому вопросу. Так мы соберем наибольшее число подписчиков.
— Но ведь бегут из России, главным образом, евреи? — удивился Ларри.
— Не только. Уехало довольно много русских, грузин, прибалтийцев. Не говоря о смешанных браках. Кроме того, советские евреи не очень религиозны. Большая часть еврейской интеллигенции воспитана на русской литературе.
Пока я говорил все это, Мокер страшно нервничал. Он делал мне знаки. Затем с нежнейшей улыбкой выговорил по-русски:
— Заткнись, мудак, ты все испортишь, чучело гороховое, антисемит проклятый!..
Но меня поддержал Баскин:
— Я согласен. Еврейскую газету покупать не будут. В этом есть что-то местечковое. И вообще, я не люблю, когда мне ставят условия.
— Интересно, — возмутился Мокер, — с каких это пор? А в московских газетах тебе не ставили условий?
— Потому-то я и уехал, — возразил Баскин.
Дроздов безмолвствовал. Он пил кофе и ел бутерброды.
Мокер сказал:
— Одну минутку, Ларри.
И затем, обращаясь к нам, с едва заметным бешенством:
— Вы просто идиоты! Человек готов нам помочь. Он хочет, чтобы газета была еврейской. Вам жалко? Укажем сбоку микроскопическими буквами: «Еврейская газета на русском языке», и все. Будем раз в год давать материалы по еврейской истории. Отмечать большие праздники… Что же тут плохого? В конце концов, большинство из нас действительно евреи… А главное, иначе денег не получим…
— Лично мне все равно, — отозвался Дроздов.
Баскин махнул рукой.
Мокер сказал:
— Извини, Ларри! Мои друзья уже рвутся в бой. Обсуждают конкретные творческие проблемы. Нам кажется, еврейская газета должна быть яркой, талантливой, увлекательной…
— Повело, — говорю, — кота на блядки!
— Что? — заинтересовался Ларри.
— Непереводимая игра слов, — быстро пояснил Мокер…
— Значит, — сказал Ларри Швейцер, — в общих чертах мы договорились…
На следующее утро мы получили деньги. Для начала — шесть с половиной тысяч. Тогда нам казалось, что это гигантская сумма. А впрочем, так оно и было.
Мы открыли счет в банке. Зарегистрировали нашу корпорацию. Отправились в Манхэттен снимать помещение.
В тот же день мы заняли две комнаты на углу Бродвея и Четырнадцатой. Строго напротив публичного дома «Веселые устрицы».
Неподалеку в сквере шла бойкая торговля марихуаной. И все-таки мы были счастливы. Ведь это была наша редакция.
По такому случаю мы организовали вечеринку. Выпивали, сидя на полу, порожние бутылки ставили в угол. Они появились в нашей редакции задолго до электрической лампы, телефона, календаря и наборной машины.
Допивали в полной темноте. Мокер разливал вино на слух…
Теперь я понимаю — это были лучшие дни моей жизни. Мы покупали оборудование на распродажах. Заказывали монтажные верстаки и компьютеры с русской программой. Вели переговоры с будущими авторами.
С кадрами проблем не ожидалось. Неустроенных интеллектуалов было вполне достаточно. Из одних докторов наук можно было сколотить приличную футбольную команду. Десятки журналистов предлагали нам свои услуги.
