И это была чистая правда. Хлеб Панти я тогда смела в один присест и даже забыла поблагодарить ее за угощение.
Заметив, что Барон начал заматывать шею шарфом, я наскоро попрощалась с Панти.
Мы вышли из бара, перешли улицу на светофоре.
— Поздно уже, — сказал Барон. — Давай-ка отвезу тебя на такси.
Не дожидаясь моего ответа, он тут же остановил такси и полез в салон первым.
Такси понесло нас в сторону храма Хатимана. Я сказала водителю, что могу выйти и на Камакура-гу, но он любезно довез меня, петляя по закоулкам, до самых дверей «Канцтоваров Цубаки».
— Большое вам спасибо! — сказала я Барону, выходя из машины. — Спокойной ночи!
— Снов! — только и буркнул он. Дверь захлопнулась, и такси унеслось в темноту.
Вернувшись домой, я сложила ладони перед алтарем.
Я думала, что в детстве останусь одна, но все было не так просто. Родила меня мама, это понятно. А другая женщина спасла меня от голодной смерти, выкормив своим молоком. И этого бы не случилось, когда бы меня не оберегала моя Наставница.
Я безмерно, до глубины души благодарна всем, кто меня родил, оберегал и воспитывал. Но в их ряду Наставница занимает особую роль. Насколько я помню, она была первым человеком, который улыбнулся, глядя мне прямо в глаза.
В своем строгом кимоно она держалась неизменно подтянуто, а взгляд ее из-за роговой оправы очков оставался всегда суров. Единственным местом, где она позволяла себе расслабиться, была веранда. Там она иногда курила. Но в такие минуты я не смела к ней даже приблизиться.
И хотя до тех пор на ее лице я привыкла видеть лишь строгость и напряжение, почему-то именно в тот вечер она улыбалась радостно и светло.
* * *
А на следующей неделе случилось вот что.
В «Канцтовары Цубаки» вдруг заявилась странная женщина.
Сначала я приняла ее за киноактрису. Высокая, элегантная, от лица просто глаз не отвести. Осанка, мимика, манера держаться — буквально все в этой женщине дышало поразительной красотой и ухоженностью высочайшей пробы.
«Может, на соседней улице снимают кино? — подумала я. — И звезда экрана в свободное время решила прогуляться по окрестностям и заглянула в „Канцтовары Цубаки“?»
Когда же я поняла, что все это мне просто снится, женщина посмотрела мне прямо в глаза и сказала:
— Я — сплошная кара́куля!
Она шагнула ко мне, и на меня пахнуло сладким букетом из ароматов персика, клубники, ванили и корицы одновременно.
— Кара… куля? — повторила я как попугай, ибо никогда еще такого слова не слышала. Какое-то редкое имя? А может, под этим мудреным словом скрывается что-нибудь неприятное — скажем, болезнь? Но зачем приходить с болезнями в магазинчик канцтоваров?
Пока я соображала, что на это сказать, женщина вздохнула и добавила:
— И поэтому у меня совершенно чудовищный почерк!
На вид ей было лет двадцать пять, максимум тридцать. Почерк человека — это он сам. Так мне часто повторяла Наставница. Дескать, посмотрев внимательно на чье-то письмо, можно понять, что за человек его написал.
Но я была уверена: эта красавица просто наговаривает на себя из скромности. Люди вокруг постоянно жалуются на свой почерк, а посмотришь — ничего страшного, просто у каждого свои индивидуальные особенности. Таких примеров сколько угодно!
— Я так и знала, что вы не поверите! — продолжала женщина. — Поэтому написала все пятьдесят знаков хираганы. Вот они… Мне очень стыдно, но вы непременно должны их увидеть! И тогда поймете, что у меня за беда…
Со слезами на глазах она сняла с плеча сумку, достала оттуда пакет. В каждом ее движении сквозили грация и достоинство. Я даже подумала, что подобной красоты можно достичь только чудом — например, если лебедя превратить в человека…
Но увы. От того, что я увидела, у меня действительно отнялся язык. Да что язык! Меня зашатало из стороны в сторону и замутило так, что едва не вырвало. Бедная женщина оказалась права. Настолько чудовищных и неприятных букв я не видела никогда в жизни.
— А ведь я старалась изо всех сил! — всхлипывала она. — Выписывала как можно красивее… Вот, посмотрите — это же первые буквы нашего алфавита! А, и, у, э, о…
Как ей можно помочь — я понятия не имела. Интересно, чем бы на моем месте утешила эту бедняжку закаленная в боях Наставница?
— Я налью чаю, хорошо?
Только спокойствие, решила я и вышла в подсобку.
Печка в «Цубаки» теперь наконец работала, да еще как. Отчаявшись что-либо починить, я решила задействовать древнюю цилиндрическую керосинку, которой Наставница пользовалась, когда меня и на свете не было, и на которой теперь кипятился огромный, всегда горячий металлический чайник.
Я как раз пополнила запасы чая с ю́дзу [58], поэтому тут же, плеснув кипятку, заварила его и разлила по чашкам для кафе-о-ле. Как же здорово, когда в холода можно заваривать чай, не отходя от кассы и не бегая на кухню вглубь дома…
Мы пили цитрусовый чай, и я снова, уже подробнее, слушала ее историю.
Эта женщина стыдилась показывать людям свой почерк. Для нее это было еще ужасней, чем оказаться на людях голой. Можно представить, чего стоило этой бедняжке собраться с силами и все-таки прийти сюда! Мне захотелось помочь ей. Очень уж искренне и растерянно она поведала мне свои страхи при первой встрече.
Звали ее Карэ́н.
— На самом деле там иероглифы «цветок» и «лотос» (花蓮). Но я никак не могу это написать красиво, так что пишу свое имя ката́каной, как иностранное… Да, моя ката́кана тоже каракули, но хотя бы не такой кошмар!
В первый раз в жизни я подумала: а ведь людям, умеющим писать красиво, даже неведомы адские муки тех бедолаг, чей почерк и вправду ужасен!
— Кем же вы работаете, Карэн-сан?
— Бортпроводницей. На международных рейсах, — прощебетала она. — Вообще-то я хотела стать школьным учителем. Но как представила, что придется писать своим почерком на глазах у детей… Нет уж, ничего у меня не выйдет, решила я, да и махнула рукой. Так и живу, стараюсь при живых людях вообще ничего не писать. А уж при покойниках… И на свадьбы потому не хожу, и на похороны. Когда приглашают, отказываюсь изо всех сил. Наверное, еще и поэтому… когда напрягаюсь, у меня буквы дрожать начинают!
— Ну еще бы! — поддакнула я. Ничего более подходящего мне в голову не пришло.
А что тут скажешь? День ото дня мы все реже пишем что-либо от руки. Наставница, упоминая об этом, всегда недовольно сдвигала брови. И тем не менее даже людям с такими проблемами, как у Карэн, иногда все-таки приходится писать рукой. В тех ситуациях, когда телефонные сообщения не спасают.
Карэн совсем помрачнела.
— На самом деле я хотела попросить вас… написать за меня кое-что. Дело в том, что матушка очень педантична во всем, что касается писем… «Матушка» — это моя свекровь.
Она тяжело вздохнула. Я молча ждала, что дальше.
— Родители постоянно беспокоились по поводу моего почерка. С детства занимались со мной, даже отправляли в коррекционную школу. Бесполезно. Скорее всего, у меня что-то с мозгом. Не могу укладывать знаки в определенные кем-то формы. Так что даже резюме за меня всегда писала мама. Ну, кое-как пережили ту бурю… А когда я встретилась с моим нынешним мужем, страшно напряглась. Потому что из-за моих каракулей меня уже не раз отвергали. И, чтобы не пришлось потом сожалеть, решила ему открыться. Показала, как я пишу, и спросила: ну что, ты готов жить с таким кошмаром? Вот с того разговора у нас все серьезно и началось.
— Значит, у вас очень добрый муж? — уточнила я.
Карэн смущенно улыбнулась.
— А он мне ответил, что в таком редчайшем и совершенном создании, как я, просто обязан быть какой-нибудь недостаток. И что я своим признанием, напротив, здорово его успокоила. Эти его слова просто спасли меня! Не хватало еще, чтобы из-за проклятого почерка рушилось семейное счастье…
