Поднимаясь на ноги, он взглянул на часы — ходят ли после воды? Часы шли, во всяком случае, младшая стрелка неторопливо отщелкивала в память костяшки секунд на счетах циферблата, а старшая и средняя показывали ровно семь, проясняя дверной звонок.
Джинн не стал долго размышлять, куда делось недостающее дневное время, а попытался подготовить слова извинений: за свой внешний вид и просьбу простить переодевание. Он направился было к двери, чтобы впустить гостей, но сразу остановился в своих мокрых следах — это была не его квартира. То есть комната как бы была его: его бабушкин стол, его бабушкин комод, его бабушкина тахта, и даже на полу — ни следа от ящиков и тюков. Но двери, ведущей в коридор, — не было. И даже стены, образующей вместе с комнатой коридор, — не было.
Вместо стены была во всю ее бывшую длину широкая мраморная лестница, ведущая в сводчатую, восьмиугольную входную залу невероятных размеров, всю в синих с красным и золотом арабесках и богато расшитых драпировках; пол ее был мраморный, и из низенького нефритового бассейна посередине вздымался и падал с убаюкивающим шелестом плеска благоуханный фонтан. Через залу угадывались другие комнаты — вероятно, не менее роскошные, а в одной из ее стен находилась входная дверь в бывшую квартиру Джинна, сама ничуть не изменившая своего облика с тех пор, когда Джинн ее видел в последний раз, но обернутая замысловатой кованой золотой аркой с вкраплениями разноцветных самоцветов. И именно в нее, в эту самую дверь, прозвучал второй звонок. Джинн почувствовал слабость, ноги его начали подкашиваться, он медленно опустился на пол и понял, что сел в лужу.
И почувствовал, как стареет.
Краткое содержание двенадцатой главы
На Манежной площади вместо чудес продолжаются разговоры. Хоттабыч, пытаясь объяснить, каким образом он возник из пустого кувшина, утверждает, что он — слово, информация, весть. Из чего Джинн почти делает вывод, что Хоттабыч материализовался не без участия писателя Сережи, поскольку такого рода вести и слова обычно от них, писателей. Хоттабыч объясняет причину своего заточения и суть конфликта с Соломоном (обычная любовная история с обычным для любовных историй мистическим колоритом) и предлагает Джинну счастье в виде своей дальней родственницы. Джинн не очень понимает, в чем тут счастье, и разгневанный Хоттабыч покидает его, чтобы сгоряча как-нибудь не истребить. Вернувшийся домой Джинн обнаруживает вместо своей ободранной халупы восточный дворец, а вместо белого дня — семь часов вечера, когда его должны посетить лихие люди, чтобы оценить, много ли с него можно получить.
в которой то, что дозволено быку, быку недоступноВсе получилось не совсем так, как они договаривались: у Руслана и Дмитрия образовались какие-то важные другие встречи, и в конце, после долгого напряжения базовых станций и ретрансляторов АО «Вымпелком», антеннами которых, как лысеющий от радиации ежик, утыкана вся Москва и окрестности, было решено, что к семи все подъедут отдельно, каждый на своей машине, и уже в начале восьмого двор Джинна напоминал небольшой автосалон.
К уже знакомым нам «Гранд Чироки» и «Мерседесу-300» в стосороковом кузове, добавились еще два джипа — «Линкольн Навигатор», похожий на небольшой похоронный автобус, и «Лэнд Крузер Прадо», похожий на небольшой похоронный грузовик, — сходство с траурной процессией добавлял еще и тот факт, что все машины были черными, с тонированными стеклами, чтобы отгородиться от живых и чисто фильтровать солнце.
Решили, что сначала Олег с Александром зайдут в гости, а потом на одной машине все ласково отъедут в «Джон Булл», — тот, что у гостиницы «Украина».
Поднявшись на четвертый этаж к квартире Джинна, они позвонили в дверь. Тишина, если можно так назвать состояние воздуха, в котором отдавались трепетания только что бившегося в стенах квартиры звонка и наполненного звуками города — от вибраций пейджеров до заводских гудков, — была им ответом. Не удовлетворившись этим ответом, они позвонили еще раз.
— Предупреждал же его, — раздраженно проговорил Олег, чувствуя перед Александром неловкость невыполнения несложного дела. — Сам напрашивается…
— Да наплевать. Найти мы его без проблем найдем. Только я к нему ездить больше не буду. Но хату все же надо посмотреть. — С этими словами он достал из-под свитера пистолет, навернул на него глушитель и выстрелил в замок. — Вот, собственно, мы и дома. Заходи, — произнес Александр с интонацией, знакомой с детства по «Белому солнцу пустыни», и театрально подул в ствол, который совершенно не дымился.
Зашли.
Вышли.
Сверили номер квартиры.
— Может, подъезд перепутали? — спросил Александр.
— Номер-то совпадает, — ответил Олег, — и дверь — один в один. Снова зашли.
— Это ты называешь скромной однокомнатной квартиркой? — спросил Александр, последовательно разглядывая убранство пола, стен, потолка и двери. — Это, по-твоему, стоит тридцатку, если сразу? — По его интонации было похоже, что он начинает заводиться. — Ну, ты шутник, бля!!!
— Я, в общем, как-то, это, — ответил пораженный Олег.
— Как-то — что? Обосрался?
Снова вышли.
— Знаешь, тут мимо проходить нельзя. Это случай нам сам в руки удачу подсунул, — сказал Александр. — Пойдем посмотрим, как люди живут. Че ты мнешься? Если что, извинимся и уйдем… — Он засунул пистолет обратно под свитер. — Дескать, ошиблись дверью, искали этого твоего перца… Перец-то конкретный, местный. И мы не при делах. А потом еще раз сверим адрес.
Зашли.
Роскошь давила.
Обновленная квартира Джинна представляла собой небольшой дворец, непонятно каким образом встроенный в московское посткоммунальное пространство трехмерного сталинского урода — квартиры соседей по бокам и надпод дворцом совершенно не изменили ни своих конфигураций, ни однажды выделенного горисполкомом места под крышей. И если для самого Джинна данное обстоятельство представлялось вполне естественным, то есть натуральным, природным (учитывая происхождение дворца), то для его хищных гостей оно осталось бы загадкой, задумайся они хоть на мгновение, что никакое БТИ никогда не выдало бы разрешения на перепланировку и расширение трех измерений пространства. Впрочем, детали давно описаны Булгаковым.
Восточный колорит поразил посетителей. А Александра даже напугал — восточных людей, имеющих в Москве квартиры дворцового типа, он справедливо опасался. Справедливо, потому что до этого ему лишь однажды довелось побывать в атмосфере восточного дворца, но не в качестве гостя, а в качестве заложника. История была неприятная и эмоционально насыщенная даже в тенях его воспоминаний, и потому он не просто не поделился своими страхами с Олегом, а вообще гнал от себя все мысли о возможных обитателях роскошных покоев.
Поскольку мысли его в основном находились прямо во рту, между языком и на некоторую дольку золотыми зубами, а не где-то над глобусом головы, как это принято у настоящих людей, он вообще молчал.
Молчал соответственно и Олег, напуганный своим соучастием в незаконном визите и ломавший голову над невероятной ошибкой.
Так, в молчании, они посетили огромную гостевую залу с колоннами и высокой куполообразной крышей, откуда свешивалось несколько масляных ламп, разливавших кругом мягкое сияние, — стены были выложены бело-голубыми изразцами с восточным орнаментом, в центре мраморный пол был устлан драгоценными коврами и завален грудами подушек, причудливые цвета которых сквозили из-под золотых вышивок, покрывавших их сложными узорами, — и небольшую спальню, всю из кедрового дерева, инкрустированного перламутром и слоновой костью. Выходя из спальни, они встретили босого Джинна в дорогом халате, с ворохом мокрой одежды и кроссовками в руках.
— Здрасте, — автоматически сказал Джинн.
— Привет, — автоматически буркнули гости почти хором.
Конечно, Джинн был сам виноват — незачем ему было жаловаться Хоттабычу на тесноту своей квартиры. С ним, судя по всему, надо было быть осторожнее. Мало того, что он в горячке немедленного воздаяния нагрузил Джинна смертоносными сокровищами, он, как оказалось, вообще был существом неуравновешенным — превращался в невесть кого по любому пустяку.
Когда Джинн услышал звонки в дверь, не открывать показалось самым естественным. Это, конечно, могло привести к ненужным напряжениям в последующих отношениях с Олегом, но в настоящем напряжения могли быть еще неприятнее. Поддавшись соблазну отложить напряжения. Джинн решил срочно переодеться — несмотря на довольно жаркую погоду, его колотил озноб, и он боялся простудиться. С одеждой его ждал сюрприз. Комнатный платяной гроб, в котором хранила наряды покойная бабушка. Джинн перед отправкой на дачу разобрал на доски, из которых папа сделал скамейку, — на даче не нашлось ни одной комнаты, которой он занимал бы меньше половины. Под свою одежду Джинн использовал как бы встроенный как бы шкаф — тупик коридора был перегорожен дверцами и за дверцами перекрыт полками и перекладиной. Но в результате коренных преобразований, когда рухнула стена, как бы шкаф остался по ту сторону демаркационной линии и тем исчез. Исчезла соответственно одежда Джинна и еще куча разных полезных ему вещей. Осознав неожиданную утрату, Джинн вдруг обнаружил на тахте чалму и халат — забота Хоттабыча не имела границ. Халат оказался невероятно тяжелым, еле гнувшимся от золота и расшитым драгоценными камнями, но выбора не было. Вытеревшись насухо чалмой и переодевшись, Джинн решил найти ванную комнату, чтобы высушить то, что привык носить, и с ворохом мокрых вещей, с которых стекала серая вода, осторожно спустился во входную залу. Где и встретился вплотную с Олегом и Александром.
