Ознакомительная версия.
Отто с минуту очень внимательно глядел на меня.
— Кристоф…
— Да?
— Сделай одолжение.
— Какое? — спросил я осторожно; Отто мог попросить взаймы в самый неподходящий момент.
— Пожалуйста, — сказал он с легким упреком, — пожалуйста, никогда не упоминай при мне имени Питера.
— Хорошо, — сказал я, застигнутый врасплох. — Если ты сам не будешь.
— Видишь ли, Кристоф… Питер меня очень обидел. Я думал, он мне друг. А он ни с того ни с сего оставил меня совсем одного…
Внизу, в мрачном дворе-колодце, где в холодную и влажную погоду никогда не рассеивался туман, уличные певцы и музыканты сменяли друг друга в представлении, которое шло почти без перерыва. Здесь были группы мальчиков с мандолинами, старик, игравший на концертино, и отец, певший со своими маленькими девочками.
У них был любимый мотиву «Aus der Jugendzeit».[18] Я слышал его десятки раз за утро. Отец девочек был парализован и мог издавать лишь отчаянные прерывистые звуки, похожие на ослиный рев, но дочери пели с огромным подъемом. «Sie kommt, sie kommt nicht mehr»,[19] — взвизгивали они в унисон, словно маленькие бесенята, радующиеся страданиям рода человеческого. Иногда из верхнего окна вниз летел завернутый в газету грош. Он ударялся о тротуар и отскакивал рикошетом, как пуля, но девочки всегда отыскивали монету.
Время от времени фрау Новак навещала медсестра. Она с неодобрением качала головой, глядя на расположение спальных мест, и уходила. Или приходил инспектор — бледный молодой человек, всегда с распахнутым воротником (очевидно, из принципа). Он делал пространные записи и говорил фрау Новак, что в мансарде антисанитарные условия и что она непригодна для жилья. Говорил он это с легким упреком, будто мы были отчасти виноваты в этом. Фрау Новак яростно противилась его визитам. Она подозревала, что он попросту шпионит за нею. Ее преследовал страх, что сестра или инспектор заглянут в тот момент, когда квартира будет не убрана. Подозрительность ее дошла до того, что она даже начала лгать — уверяла, что течь в крыше пустяковая, лишь бы они поскорее убрались.
Еще одним постоянным посетителем был еврейский портной, который торговал всевозможной одеждой в рассрочку. Это был беленький, галантный человечек, наделенный даром убеждения. Обходил он с утра до вечера сдававшиеся в аренду квартиры в районе, получая пятьдесят пфеннингов тут, марку там, и как курица собирал по крохам свой ненадежный заработок с этой явно неплодородной почвы. Он никогда сильно не досаждал людям и предпочитал уговорить своих должников приобрести у него побольше товаров, вкладывая в них новые деньги. Два года назад фрау Новак купила Отто костюм и пальто за триста марок. Костюм и пальто уже давно сносились, а деньги за них все еще не были полностью выплачены. Вскоре после моего приезда фрау Новак набрала одежды для Греты на семьдесят пять марок. Портной не возражал.
Весь квартал — его должники. Однако нельзя сказать, что его не любят, и положение популярного деятеля, которого люди поругивают без особой злости, ему нравится.
— Может, Лотар и прав, — иногда говорит фрау Новак. — Когда придет Гитлер, он покажет этим евреям, где раки зимуют. Спеси у них поубавится.
Но когда я предположил, что если Гитлер придет к власти, он просто уничтожит портного, фрау Новак немедленно сменила тон.
— Этого я бы совсем не хотела. В конце концов он шьет прекрасную одежду. Кроме того, евреи всегда дают отсрочку, если у вас туго с деньгами. Такого христианина, как он, чтобы давал в кредит, не найдешь. Спросите людей в округе, герр Кристоф: они ни за что не вышвырнут евреев.
К вечеру Отто, проведя день в тоскливом безделье — слоняясь по квартире или во дворе болтая с друзьями, живущими этажом ниже, — начинал понемногу оживляться. Возвращаясь с работы, я обыкновенно заставал его за переодеванием: свитер и широкие штаны до колен он менял на короткий, туго облегающий двубортный пиджак с подложенными, непомерно большими плечами и брюки клеш. У него имелся огромный запас галстуков, и он тратил по крайней мере полчаса, чтобы выбрать один из них и как следует завязать его перед треснутым трюмо, стоявшим на кухне. Он улыбался своему отображению, и розовое лицо, напоминавшее персик, лучилось самодовольством. Он путался под ногами у фрау Новак, не обращая внимания на ее протесты. Как только ужин кончался, он отправлялся на танцы.
Обычно я тоже уходил по вечерам. Как бы я ни уставал за день, пойти спать сразу же после ужина было невозможно. Грета и ее родители часто ложились уже в десять часов. Поэтому я уходил в кино или сидел в кафе, читал газеты и зевал. Больше делать было нечего.
В конце улицы находился подвальчик под названием Александр Казино. Отто показал мне его однажды вечером, когда мы с ним случайно вышли из дому вместе. Спустившись на четыре ступени вниз, нужно было открыть дверь, отдернуть тяжелый кожаный занавес, защищавший от сквозняка, и вы оказывались в длинной и грязной комнате с низким потолком. Она была освещена красными китайскими фонарями и украшена гирляндами из пыльной бумаги. Вдоль стен стояли плетеные столы и большие потертые диваны, напоминающие сидения английского вагона третьего класса. В дальнем конце располагались ниши со шпалерами, с прикрученными к ним проволокой ветками искусственной вишни. В воздухе стоял влажный запах пива.
Я бывал здесь и раньше — год назад, в те дни, когда Фриц Вендель брал меня с собой на воскресные вечерние экскурсии по «злачным местам» города. Все здесь осталось таким же, как в прошлый раз; только менее зловещим, менее живописным, без символики, выражавшей великую правду о смысле жизни, потому что на этот раз я был абсолютно трезв. Тот же владелец, бывший боксер, возложил свой огромный живот на стойку, тот же официант отталкивающей наружности шнырял в своей засаленной белой куртке, две девушки, очевидно, те же самые, танцевали под вой громкоговорителя. Группа молодых людей в свитерах и кожаных пиджаках играла в «Овечью голову», зрители наклонялись над ними, чтобы заглянуть в карты. Парень с татуировкой на руках сидел у печки, с головой уйдя в детективный роман. Его рубашка была распахнута у ворота, рукава закатаны доверху; он был одет в шорты и носки, словно собирался участвовать в скачках. В дальней нише сидели мужчина и молодой парень. У парня было круглое детское лицо и тяжелые покрасневшие веки, распухшие, словно он не выспался. Он что-то рассказывал пожилому респектабельному мужчине с обритой головой, который сидел, слушая с некоторой неохотой, и курил короткую сигару. Парень рассказывал свою историю старательно и с огромным терпением. В промежутках, чтобы подчеркнуть сказанное, он клал руку на колено пожилому человеку и глядел ему в лицо: пристально наблюдал за его реакцией, как врач за нервным пациентом.
Позже я хорошо узнал этого паренька. Его звали Пайпсом. Он был великий путешественник. В возрасте четырнадцати лет он убежал из дома, потому что отец, дровосек из тюрингского леса, начал поколачивать его. Пайпс отправился пешком в Гамбург. Там он спрятался на корабле, который уходил в Антверпен, а из Антверпена вернулся в Германию и пошел вдоль Рейна. Он побывал также в Австрии и в Чехии. Он был неистощим на песни, истории и шутки, обладал удивительно добродушным и счастливым характером, всем делился с друзьями, никогда не задумывался о том, где раздобыть еду на завтра. Это был ловкий карманник, и в основном он работал в увеселительном заведении на Фридрихштрассе, неподалеку от Пассажа, который кишел детективами, — довольно опасное место для его промысла. Здесь были подвесные груши, кинетоскопы и тренажеры. Большинство ребят из Александр Казино проводили тут вечера, пока их подружки охотились за клиентами на Фридрихштрассе и Унтер-ден-Линден.
Вместе с двумя друзьями, Герхардом и Куртом, Пайпс жил в подвале на берегу канала возле железнодорожной станции. Подвал принадлежал тетке Герхарда, старой проститутке с Фридрихштрассе. На ногах и руках у нее были вытатуированы змеи, птицы и цветы. Герхард — высокий парень с вялой, глупой, несчастной улыбкой. Он не лазил по карманам, а воровал в больших универсальных магазинах. Но его еще ни разу не засекли, возможно, из-за невероятной наглости. Глупо ухмыляясь, он совал вещи себе в карман прямо под носом у продавцов. Все, что он крал, он отдавал тетке — та бранила его за лень и держала совсем без денег. Однажды, когда мы были вдвоем, он вынул из кармана ярко раскрашенный кожаный дамский пояс.
— Гляди, Кристоф, разве не прелесть, а?
— Где ты взял?
— У Ландауэров, — ответил Герхард. — В чем дело, почему ты улыбаешься?
— Видишь ли, Ландауэры — мои друзья. Смешно как-то — вот и все.
На лице его было написано смятение.
— Ты не скажешь им, Кристоф?
— Нет, — пообещал я. — Не скажу.
Ознакомительная версия.
