— Это не так. Хотя я разочарована, признаю, — с тяжелым сердцем ответила Эвриале. — На самом деле, я думала, что именно ты окажешься той, кого я ищу.
— «Музом», что ли? — пошутил он.
— Ее воплощением! — с горячностью парировала Эвриале. — Она ведь находится не снаружи, а внутри, она как раз живет в душе, двигая ее на достойные свершения, на творчество, а не на разрушение. Твой дедушка сам пожелал не работать, не создавать, а разрушать, уничтожать. Ради чего — дело десятое, но вначале он отказался создавать что-либо полезное.
— Хорошо, я буду молчать, — насмешливо сказал мальчик.
— Я очень на это надеюсь, — спокойно ответила она.
— Но мне кажется, вы в ней ошиблись, она ничего не сможет, — сказал он, явно желая причинить ей дополнительную боль.
— Ты опять неправильно понимаешь. У нее ведь другая задача, весьма неблагодарная, далекая от всех сокровищ материального мира. Она должна помочь удержать души над пропастью. За такое… даже не благодарят, считая, что все сделали сами. Такое никто и не помнит, как правило. Она просто не даст кое-кому сделать кое-что, — ответила Эвриале, показывая ему всем видом, что разговор закончен.
— А что будет с ней самой? — тут же спросил он, поднимаясь с парты.
— Ничего хорошего, с твоей точки зрения, — сказала Эвриале, с грустью глядя в окно, где в быстро сгущавшихся сумерках опять повалил снег. — Золотых гор я ей обещать не могу, я же не он.
— А мой дед имеет все! — выкрикнул мальчик в ее спину.
— Что он имеет впридачу, ты видел, — с нескрываемым презрением ответила Эвриале. — А почему ты не расскажешь о нем всему вашему классу? Ведь о нем все равно расскажет эта глупышка, которую ты выбрал, решив, что «можешь иметь все». Аа… вот оно что! Ты не хочешь, чтоб все от тебя отвернулись, перестали с тобой говорить. «Реакция будет неоднозначной!» — как говорит твой дед. Вернее говорил, сейчас он ведь и с вами перестал говорить, вы ему неинтересны, как все живые, он зашел за грань.
Она отвернулась от окна и подошла вплотную к мальчику, который понял, что не может сдвинуться с места. Наклонившись к самой его щеке, она тихо зашептала, обдавая его горячими волнами своего дыхания: «Почему ты не разгромил ее на уроке с идейной точки зрения? Почему ты подошел ко мне? Ты бы сделал этот шаг в дедушкин кабинет и без меня, но понял, что перед этим, надо что-то сделать с самим собой, окончательно и бесповоротно. Ты сейчас пытаешься выгадать побольше для себя, хочешь, чтобы я начала о твоей душе торговаться. Но это не в моих правилах!»
Она опять отвернулась от него, и он понял, что может двигаться и говорить. В полной растерянности он спросил: «Так какой выход?..»
— У тебя их два, оба пока открыты, — ответила она, не оборачиваясь. — Но скоро один закроется. За все надо чем-то платить — работой души или ее… отсутствием.
Всего тебе доброго! Иди!
* * *
Открыв дверь, Эвриале приложила палец к губам, показав на двери большой коммунальной квартиры, где она снимала комнату. Они на цыпочках прошли в комнату перед кухней, на которой зло шипели друг на друга две женщины. Одна развешивала детские ползунки над газовой плитой, где вторая пыталась жарить картошку на открытой сковороде. Капли с ползунков подали ей на картошку, а вторая дама советовала накрыть ей сковороду крышкой. Когда Эвриале с гостьей входили в комнату, женщины прекратили перепалку и вышли из кухни, рассматривая новую жилицу и ее визитершу.
— Очень неприятные особы, я их боюсь! — призналась Эвриале, и в ее глазах запрыгали веселые искорки. — Сейчас они станут дожидаться, что я выйду к ним на кухню что-то готовить. А как раз этого они от меня не дождутся, потому что сегодня мы устроим себе настоящий пир! Хотела поинтересоваться, а ты никогда не думала стать… царицей?
— Хороший вопрос! — засмеялась гостья. — Особенно он уместен, когда все вокруг строят коммунистическое общество.
Она сняла пальто и шапку, присела к столу, занимавшему большую часть комнаты. Эвриале молчала, сжимая хрустальный флакон, дожидаясь ее ответа. Флакон нетерпеливо вздрагивал в ее руке готовый взорваться золотыми искрами.
Понимая, что хозяйка комнаты ждет от нее более определенного ответа, девочка кивнула головой и сказала: «Хотя, да! Очень хочу быть царицей! Сливаться с коллективом откровенно не люблю… несмотря на то, что за такое отсталое мировоззрение можно вылететь из комсомола. А меня туда и так взяли только с третьего раза».
Эвриале щелкнула по лицевой грани флакона перламутровым ногтем, и время новой Каллиопы пошло, тут же наполняя колбочку золотым песком. Эвриале раскрыла ладонь, и флакон, на минуту зависнув в воздухе, исчез.
— Здорово! — сказала очарованная его сиянием девочка, нисколько не удивившись.
— Это флакон из часов моей старшей сестры Сфейно, — пояснила ей Эвриале, разливая чай. — У нее столько часов, что тебе будет даже сложно представить… А эти часы самые особенные, вынутая колба сразу же туда возвращается, как только… неважно! У меня тоже есть свои часы, как видишь.
— Ага, вижу, — вежливо сказала девочка, пытаясь скрыть свое разочарование. Кроме чашек и больших старинных часов с выдвижным ящичком на столе больше ничего не было.
— Ты неправильно поняла, — скрывая улыбку, заметила Сфейно. — Раз у нас появилась новая царица, то и ужин сегодня будет царским. Это особые часы! Ты самато для какой цели в царицы собиралась? Если честно и в первую очередь?
— Ну, если честно, — протянула девочка. — Если честно и в первую очередь, то я хотела бы попробовать всякие там королевские пирожные. Которыми раньше могли лакомиться только царские особы. Да, если честно, то в первую очередь — из-за пирожных.
— Отлично! — сказала Эвриале и, строго глядя на часы, поинтересовалась: «Слышали?»
Часы вздрогнули, часовые стрелки на них побежали назад, в них что-то щелкнуло, ящичек внизу слегка выдвинулся. И, пока Эвриале, выдвинув ящичек, вынимала из часов розетки с засахаренной малиной, цукатами, орешками в глазури и особым подносом с шестью пирожными, механический голосок часов сообщил: «Пирожные, поданные Мартой Пфаль, хозяйкой местного трактира, в 1745 году князю Ханс Отто II во время посещения им Кронсберга!»
— Зашибись! — прошептала потрясенная девочка, принимая поднос с пирожными. — А трюфели будут?
Часы вздрогнули и проскрипели: «Трюфели от Пьера Эрме с нежнейшим муссом и карамелью! Из будущего века от поставщика английского двора!», выплюнув очередной поднос с шоколадными трюфелями.
— Пошлите парочку Сфейно, — растроганно попросила Эвриале. — В честь новой Царицы муз! Чайный лист они доставили со двора китайских императоров династии Мин. Семнадцатый век, но близко к идеалу. Так что вечер обещает быть томным. На всякий случай предупреждаю, я — горгона!
— Здорово! — безмятежно изрекло юное создание. — Если бы вы знали, как я тоже хочу быть горгоной, чтобы превращать всех в камень. Есть у меня кандидаты на эту суровую процедуру.
— Не сомневаюсь, — рассмеялась горгона. — А я думала, что ты и горгоной хочешь стать из-за пирожных.
— Вы лучше мне скажите, как это теперь я буду музой, — охладила ее веселье девица.
— Для начала запомни, что горгоны никогда не были чудовищами, никого не превратив в камень! — заметила Эвриале.
— Обидно, — констатировала жующая девочка. — Значит, все о превращении в камень — клевета и гнусные инсинуации?
— Примерно ухватила, — тяжело вздыхая, поддержала шутку Эвриале. — Когда-то своей красотой мы составили серьезную конкуренцию богиням. Особенно самой невзрачной — Афине. Ты же знаешь этот тип умниц, которые считают, что все им очень обязаны, да? В особенности, терпеть их занудность и откровенное пренебрежение косметикой. А ведь еще Платон говорил, что женщина без косметики, что пища без соли. Но я смеюсь, конечно. Просто мы, три богини сестры, одна из которых была смертной, — всегда были ближе к людям, намного тоньше чувствовали их. Тебя никогда не удивляло, что при убийстве Медузы, первым рождается крылатый конек — Пегас? Далее всегда говорится о музах, о даруемой ими творческой силе, но отчего-то о любом, кому удается овладеть душами и создать настоящее, говорят: «Он оседлал Пегаса!»
— Конечно слышала, — подтвердила девочка. — Есть библиотека мировой литературы… иметь ее — мое самое заветное желание. У моей соседки есть такая у родителей, она мне дает почитать. Там у всей библиотеки эмблемы — этот крылатый конек.
Если бы я была царицей, то хотела бы, чтобы все мои вещи носили такую эмблему!
— Такую? — спросила горгона, протягивая ей кожаную сумку-клатч с золотым пегасом на застежке. — Бери, он теперь твой! Раньше он принадлежал герцогине Вестминстерской…
— Тоже из часов? — поинтересовалась девочка и рассмеялась на утвердительный кивок горгоны.
