Решение «БМВ» бросить «Ровер» на произвол судьбы побудило город к активным действиям. Разгневанные, но позитивно настроенные демонстранты — рабочие «Ровера», профсоюзные лидеры и десятки тысяч простых граждан — прошли вчера маршем по улицам Бирмингема, закончив шествие в парке «Пушечная гора». Там, на митинге, прозвучали гневные речи, предваренные коротким выступлением местной группы UB40.
По возрастным параметрам, а также в отношении классовой и этнической принадлежности митинг отразил разнообразие городского населения во всем объеме. 84-летний Джо Давенпорт нес плакат, предлагавший новую расшифровку сокращения «БМВ»: «Бросили Мидлендс, выжиги!» У ног взрослых крутились маленькие дети, пускавшие воздушные шарики и запасавшиеся конфетами в ближайших ларьках. Никаких прискорбных инцидентов не отмечено, вмешательства полиции не потребовалось.
Во время произнесения речей представители крайне левых группировок пытались перебивать Ричарда Бэрдена, депутата от Нортфилда, которому пришлось в одиночку противостоять возмущению людей, выражавших свое недовольство инертностью, мягко выражаясь, и недостатком предвидения со стороны правительства. (Парламентский коллега Бэрдена, Пол Тракаллей, на митинге блистательно отсутствовал.) Речи других ораторов вызвали у митингующих единодушный отклик. Самое шумное одобрение заслужил Альберт Бор, председатель Городского совета Бирмингема, назвавший продажу Лонгбриджа «изнасилованием „Ровера“». Тони Вудли из профсоюза транспортных рабочих также не стал ходить вокруг да около, заявив, что «БМВ» поступил «нечестно и бесчестно», и напомнил, что правительство несет ответственность перед «Ровером», перед Британией и британской промышленностью в целом.
Вероятно, самым ярким событием стала речь доктора Карла Чинна, известного радиоведущего и самостийного «гражданского историка», который оказался пылким оратором, щедро приправлявшим свое выступление экскурсами в славную историю и традиции рабочего и профсоюзного движения. Нынешний премьер-министр, услышь он нечто подобное от человека своего круга, поперхнулся бы своим любимым шардоне.
Отсылки к легендарному чартистскому прошлому не пропали даром, люди расходились по домам еще в более решительном настроении, чем пришли на митинг, они рвались в бой. Какие формы примет этот бой и кто станет его участниками, зависит теперь — как и все прочее, очевидно, — от исхода тайных переговоров, которые, несомненно, ведутся ныне за закрытыми дверями Миллбэнка.
* * *
Речь Карла Чинна заканчивалась словами: «Мы выносим предупреждение — и если к нам не прислушаются, мы запрудим улицы Лондона и возьмем штурмом ворота Вестминстера». Когда одобрительные крики улеглись, на трибуну снова вышел Том Вудли. «Сегодня мы дали „БМВ“ ясно понять — по-тихому от нас не избавиться». Он повторил эту фразу, и крики стали еще громче, а аплодисменты дружнее. В этот момент Филип почувствовал, что его трогают за плечо.
Обернувшись, он увидел своего сына и бывшую жену, оба улыбались.
— Привет, Клэр.
Филип крепко ее обнял, потом хлопнул Патрика по спине. Клэр и Кэрол повели себя благоразумно: коротко, вежливо обнялись.
И тут Клэр заметила, что на нее смотрит Дуг. За пятнадцать лет они встретились впервые. Он взял ее за обе руки, и в его глазах она увидела прежние голод и любопытство, памятные ей с давних пор, — с тех пор, когда они каждый день возвращались из школы домой на автобусе № 62. Ей стало не по себе, а припомнив декабрьский концерт Бенжамена, она смутилась еще сильнее: тогда она поняла, что некоторые чувства не увядают, и неважно, сколько лет прошло, и неважно, сколько друзей, супругов и любовников появилось и сгинуло за эти годы. «Точно, — провидчески думала она, — Дуг всегда будет испытывать те же чувства ко мне, я — те же чувства к Бенжамену, а Бенжамен — к Сисили. Двадцать лет минуло, но по сути ничего не изменилось. И ничего не изменится».
Своими соображениями Клэр делиться не стала. Просто улыбнулась, когда Дуг отвесил ей комплимент:
— Выглядишь потрясающе.
— Ты тоже ничего. Я слыхала, ты влился в ряды аристократии. Общение с правящим классом тебе определенно к лицу.
Достойный ответ Дуг придумать не успел: его отвлек мужчина, стоявший за спиной Клэр, который явно хотел с ним поговорить. Это был высокий, немного робкий с виду человек лет семидесяти, в синей куртке, с седыми редеющими волосами. Он опирался на руку жены — дамы куда более крепкой, здоровой и властной. Их лица были Дугу знакомы, но имен он припомнить не мог. Клэр, заметив его растерянность, пришла на помощь:
— Ой, простите… вы ведь встречались раньше? Это мистер и миссис Тракаллей, мама и папа Бенжамена. Мы случайно набрели друг на друга у крикетной площадки.
— Здравствуй, Дуг. — Колин Тракаллей пожал ему руку, но не отпустил, а продолжал держать в своей, словно по забывчивости. — Ты молодец, многого добился в жизни. Мы с Шейлой очень за тебя рады. Любопытно только, как бы твой папаша к этому отнесся?
— Он был бы счастлив видеть вас здесь, это уж точно, — с искренним радушием ответил Дуг.
— Да, бывали между нами разногласия. А у кого их тогда не было! Но ведь это большой хороший завод, вот в чем самое главное. И никому не нужно, чтобы его снесли на металлолом.
— Вы все еще там работаете, Колин?
— Нет, вышел на пенсию четыре года назад. Когда возраст подошел, и ни минутой раньше, хочу заметить. Мы очень расстроились, когда услыхали о твоем отце, Дуг. Очень. Ему так и не удалось насладиться пенсией.
— Ну, все случилось очень быстро. Вряд ли он понимал, что происходит. Не самый плохой способ уйти.
— Как Айрин? Справляется?
— У нее бойцовский характер. Она бы с радостью пришла сюда сегодня, но ей недавно сделали операцию на бедре. На прошлой неделе я был у нее, отвозил в больницу и все такое. В общем, мы решили, что в частной клинике ей будет лучше.
— Что ж, — отозвался Колин, — на то и деньги, чтобы их тратить, верно?
— Теперь все с деньгами, — вставила Шейла Тракаллей. А затем — возможно, с целью сменить тему — добавила: — Мы думали, Бенжамен с тобой.
— Он где-то здесь. — Дуг начал оглядываться, внезапно сообразив, что не видел своего друга уже с четверть часа. — Он пошел кого-то провожать, но сказал, что скоро вернется. — Обернувшись к Филипу и Кэрол, Дуг с привычным недоумением и ноткой раздражения в голосе (ох уж этот Бенжамен!) спросил: — Никто не знает, куда он подевался?
* * *
Речи скоро утомили Мальвину, по ее лицу это было ясно видно. Не затем она сюда явилась, размышлял Бенжамен. Она приехала ради Пола, и не только для того, чтобы убедиться, что он находится там, где надо, на глазах тысяч людей, но и из элементарного желания побыть рядом с ним. Эти размышления злили Бенжамена, но отмахнуться от них не получалось. Но самое печальное — его чувства к ней остались прежними. Когда посреди речи Тони Вудли она повернулась к нему со словами «Похоже, мне пора сваливать», Бенжамен не раздумывая последовал за ней и проводил до автостоянки, расчищая путь в тесной толпе.
— Ты пропустишь все остальное, — сказала она в воротах парка. — Возвращайся обратно, к друзьям.
Он кивнул беспомощно. Ему было стыдно за то, что его так тянет к ней, но он ничего не мог с собой поделать. Это было выше его сил. И Мальвина, видимо угадав его состояние, прежде чем уехать, сказала странную вещь, поразительную вещь, которой он никак от нее не ожидал:
— Знаешь, Бенжамен, что бы ни случилось, как бы все ни повернулось… я всегда буду дорожить нашим знакомством. Никогда об этом не пожалею.
Она быстро, порывисто поцеловала его в щеку и шмыгнула прочь, как рыба, которая стремглав удаляется в безопасные воды. Бенжамен еще долго смотрел ей вслед.
А потом побрел назад, к сцене, находившейся на дальней оконечности парка, где Дуг, Фил и Кэрол занимали самую выигрышную позицию. Речи ораторов уже казались бессмысленным шумом, канонадой гулких выкриков, произносимых на языке, который Бенжамен давно забыл, — хотя толпа, очевидно, этот язык помнила. Бенжамен подумал, что мог бы с легкостью предсказать, когда зашумит очередной прибой одобрительных воплей и рукоплесканий, — толпа реагировала абсолютно рефлекторно, откликаясь на интонацию и ритм голосов, а не на смысл речей. Утром Бенжамен вышел из дома политизированным, ощущая свою причастность к происходящему, а сейчас, ближе к концу митинга, он, не противясь, погружался в нечто вроде вялой меланхолии — настроение, полностью противоположное тому, которое обещало начало демонстрации. Нет, так не годится. Он снова встанет рядом с этими людьми плечом к плечу, а потом вместе с друзьями отправится в паб, где они поведают друг другу, какой необыкновенный выдался день, какой заряд бодрости они получили. Вероятно, его родители уже добрались до митинга, и, конечно, они тоже захотят пойти в паб. Вот в чем заключается его долг: быть с ними. Вот что обязан делать здравый и приличный человек.
