Она ответила быстро и отрешенно, глядя куда-то в окно.
— Рассказать не хочешь? Мы же вроде для этого…
Тут Майя взглянула в глаза Филиппа, и он прочитал в них страх. Обыкновенный женский страх и неуверенность.
— Так! Быстро рассказала, что у тебя там! Он что, позволяет себе…
— Нет. Он ведет себя безупречно.
Филипп поднял брови в знак удивления.
— Он ведет себя безупречно, приходит в гости каждый вечер, — Майя замялась, — Знаешь, он смог добиться доверия Сережи.
— Хмммм…
— Да, именно так. Не пытался купить мальчика, а именно добился его доверия. Сын его принял, — Майя усмехнулась, — Теперь они прекрасно общаются вдвоем, без меня. Нашли точки соприкосновения на ниве матанализа.
— Да что ты?
— Да, Сережа гордо сообщил на днях, что у предка голова еще варит.
Тут они оба расхохотались.
— Представь себе, его принял Василис.
— Что? Это бесстыжее, нахальное, самовлюбленное рыжее домашнее божество его приняло?
— Да, ты знаешь, он уступил ему свое место на диване.
У Фили глаза полезли из орбит. Он прокашлялся, помолчал с минуту, склонив голову, потом высказал:
— Мои впечатления таковы… Если я не прав, исправь меня. Значит так. Этот тип втерся в доверие к своему… ээээ… твоему сыну и к твоему коту. Пустил корни в святая святых твоего дома — на ДИВАНЕ. Причем, говоришь, Василис уступил ему место?
Майя кивнула.
— Ну, Сережа принял отца — это закономерно. Сама говоришь, он ведет себя безупречно. Как бы то ни было, а иметь отца, которым можно гордиться, это необходимый компонент для полноценного развития личности мужчины. Это очень хорошо.
— Я знаю.
— А вот со стороны Василиса — это диагноз.
— И что еще за диагноз, — устало спросила Майя.
— А то, что он признал в нем хозяина.
Майя отвернулась. Филипп некоторое время смотрел на нее, склонив голову, потом тихо спросил:
— Майя, скажи мне, чего ты боишься?
— Я… я не боюсь.
— Перестань. Мне, — Филипп ткнул себя пальцем в грудь, — можешь не врать.
— Филипп…
— Что Филиппп? Я уже тридцать три года Филипп. Рассказывай уже. Давай проанализируем, тебе же легче станет.
— Филипп, ты не понимаешь…
Он закрыл глаза, потер переносицу, а потом сделал жест в ее сторону:
— Тогда постарайся объяснить так, чтобы я смог понять.
— Я боюсь… Нет. Я… Черт… Да, ты прав, я боюсь. Боюсь поверить ему снова.
— Я так и думал.
— Ты не представляешь, чего мне стоило заставить себя забыть его и жить просто дальше.
— Майя, мне кажется, мы с тобой еще в прошлый раз разобрались с этим.
— С чем, прости?
— С тем, что ты и не думала его забывать. Просто задвинула вглубь себя и заперла все чувства. А сейчас он вновь их будоражит, если будешь пытаться запереть все в себе — легче не станет. Надо уже набраться смелости и выползти из спасительной скорлупы, в которую ты себя загнала.
Женщина вздохнула, подумав:
— Знал бы ты, что моя спасительная скорлупка уже изрядно потрескалась.
А вслух сказала:
— Я боюсь впустить его снова в свое сердце, потому что не знаю, что им движет. Что он чувствует по отношению ко мне? Нет, что он испытывает к Сереже отцовские чувства, в этом я не сомневаюсь. Но ко мне, что он чувствует ко мне? Что это? Вина? Жалость? Просто желание иметь удобный дом? Мне этого мало, одного этого мало! Я не хочу быть приложением, мебелью, не хочу!
Она затрясла головой:
— Я не хочу, чтобы он снова причинил мне боль. Не хочу…
— Майя, посмотри на меня, Майя, — позвал Филипп, заставляя выбраться из тех мыслей, которые совсем ее поглотили, — Ты не узнаешь, если не спросишь.
Снова страх во взгляде.
— Майя, не совершай ту же ошибку, что и тогда. Тебе надо поговорить с ним и все выяснить раз и навсегда. И нечего трястись, как перед экзаменом. Ты никогда трусихой не была!
Взгляд, который она подняла на друга, говорил о том, что она сейчас не просто трусиха, а просто катастрофическая трусиха, и что этот разговор будет самым страшным экзаменом в ее жизни. Филипп сочувственно взглянул на нее, но тон его был серьезным и твердым:
— Ты должна это сделать, прежде всего, для себя. И нечего тянуть, только мучиться сомнениями будешь.
— Ой, не знаю.
— Зато я знаю. Как ваш лечащий психотерапевт, мадам Сухова, я вам прописываю сеанс откровенного разговора с предметом вашего воздыхания.
Она снова смотрела с сомнением, но Рудинский был непреклонен.
— Желательно сегодня же вечером. Завтра отчитаешься о проделанной работе! Так, все, цыгель, пора за работу приниматься.
— Молчал бы, психотерапевт хренов, небось к Эмме своей торопишься?
Обвинение было брошено наугад, но попало в точку. Рудинский засмущался и покраснел, Майя рассмеялась, настроение все-таки улучшилось. Еще бы набраться сил, да поговорить с Владом… Им действительно надо многое выяснить.
Майя думала о том, что ей сказал Рудинский весь остаток дня, пока ехала домой, пока готовила ужин. Сергей заметил ее отстраненное и погруженное в себя состояние, и его это обеспокоило. Он уже привык к тому, что они встречаются по вечерам, ужинают втроем, и мать выглядит спокойной и даже довольной. И вот снова. Это тревожное и замкнутое выражение на ее лице. Кто бы сказал ему, что он станет переживать, не отразится ли это на их только-только наладившемся семейном мирке. Что он будет беспокоиться, не поссорилась ли она с отцом?
Пришел Влад, она встретила его приветливо, но внутренне напряжение и настрой на серьезный разговор все-таки прорывались неуловимой нервозностью. И мужчины это почувствовали. Ужин прошел не так свободно, как это было в последнее время, все трое ощущали себя скованно.
Как много все-таки в семье зависит от настроения хозяйки.
Сергей ушел к себе. Влада охватило предчувствие надвигающейся беды, он посидел немного и поднялся, не в силах выносить это напряжение:
— Ну, я пойду, — помялся он.
— Подожди, нам надо поговорить.
Она встала и закрыла дверь кухни.
— Наедине.
Точно, ничего хорошего его не ждет…
— Скажи… Влад…
— Да, Майка, — обреченно.
— Скажи, чего ты хочешь?
— А разве это не ясно?
— Нет.
— Нет… Что ж. Я хочу быть с вами, Майя. С тобой и с сыном.
— Хорошо. Я очень хорошо понимаю твои чувства к сыну. Что он тебе нужен, я тоже понимаю. Но зачем тебе я?
Глаза у Марченкова удивленно округлились, а сердце сжалось.
— Как зачем?
— А так. Ты ведь обо мне не вспоминал двадцать лет. И еще столько не помнил бы дальше, если бы не Сережа. Так зачем Я тебе? Что ты ко мне чувствуешь?
— Майка… Я не умею говорить про это… Я не знаю, что я чувствую…
Она саркастически усмехнулась, но Влад поднял руку в знак того, что он не договорил:
— Постой. Не спеши, Майя Михайловна. Не спеши. Дай я скажу, я а ты сама будешь решать, что я чувствую.
— Ладно, — Майя скрестила руки на груди.
— Дело в том, Майя… Я скажу тебе честно. У меня ведь было очень много женщин.
Он взглянул на нее и покивал головой, подтверждая свои слова. Та слушала молча.
— И мне казалось, что я люблю их, и теперь я уже не знаю, что значит это слово. Я слишком часто говорил его, оно как-то обесценилось. Потому что пусто выходило все время, ни с кем из них мне не было тепло и хорошо, всегда чего-то не хватало. Как будто они не могли дать то, что мне нужно. А рядом с тобой мне хорошо, я чувствую себя дома. Дома, Майя.
Влад всматривался в ее лицо с мучительной жаждой, но Майя молчала, не глядя на него. Тогда он вздохнул и продолжил:
— Я не знаю, как это выразить. Я очень хочу тебя, ты знаешь это, хочу твоего тепла. Но даже если ты никогда не позволишь мне приблизиться больше, чем это есть сейчас…
Он болезненно сглотнул колючий ком:
— Я все равно никуда ней уйду. Мне некуда уходить. Я не хочу никуда уходить. Не хочу, Майка, не хочу. Ты — мой дом, Майка… Скажи сама, что я к тебе чувствую?
И тут Майка подняла на него глаза. Много противоречивых чувств отражалось в них, да только не те, что ему хотелось видеть. Она не произнесла ни слова.
— Молчишь… Тогда скажи мне, Майя, что ты сама ко мне чувствуешь? Нужен я тебе?
Женщина смотрела пристально, а в глубине глаз металась тревога и неуверенность:
— Я не знаю, Влад.
— Не знаешь… Я приму все, что ты скажешь. Если я тебе противен, если мешаю жить… скажи… Тогда я уйду. Я найду способ видеться с Сережей и не тревожить тебя. Если я тебе не нужен…
Она резко поднялась и отвернулась к окну, не хотела, чтобы он увидел ее слезы. Мужчина понял, от тех слов, что он сейчас скажет, будет зависеть его дальнейшая судьба. И все-таки он собирался рискнуть.
— Майя, я для себя давно все решил. Решай ты. Решай сегодня. Я сейчас уйду, и буду ждать тебя на улице. Всю ночь. Если захочешь быть со мной — выходи. Если же нет… — голос его дрогнул и стал тише, — Я больше не побеспокою тебя.
