Я хотела как можно скорее вернуться в Канаду. Обещанный сюрприз, и, самое главное, предвкушение счастья от встречи с родными заставили меня отложить свои благотворительные проекты. Однако я знала, что это ненадолго.
Дети с нетерпением ожидали моего возвращения. Я тоже была рада увидеть семью. Какое это счастье – снова воссоединиться со своими детьми!
Когда я вошла в наше жилище, там стояла неестественная тишина. Внезапно я увидела, как с кресла поднимается высокий, широкоплечий молодой человек, черты лица которого показались мне знакомыми…
Амир! Неужели это возможно?
Амир – мой выросший вдали от меня сын, которого я выносила и которого отняли у меня сразу же после рождения. Мой сын, никогда не считавший меня настоящей матерью, скорее, просто существом, произведшим его на свет. Ему говорили, что я тогда была слишком молодой и безответственной. Мой сын, которого я так мало носила на руках, все это время сторонился меня, считая, что я наотрез отказалась воспитывать его. Я обожала Амира, тогда как он, совсем юный, предал меня и своих сестер.
В течение долгих лет разлуки я разрывалась между любовью и ненавистью к сыну. Но и он, конечно же, страдал, осмыслив свои поступки.
Растерявшись, я одновременно хотела и сильно прижать его к себе, и оттолкнуть, чтобы он понял, какую сильную боль причинил мне.
Время словно остановилось. Я стояла, не двигаясь, подняв руку ко рту, с мокрыми от слез глазами. Смущенный не меньше моего, Амир тоже не знал, что делать и говорить. Его покрасневшие глаза свидетельствовали о пролитых недавно слезах.
Мое рыдание разорвало тишину и было красноречивее всяких слов. Амир сделал шаг навстречу, и я, широко раскрыв руки, заключила его в объятия. Только когда мы прижались друг к другу, слова смогли пробиться сквозь стену эмоций.
– Почему, Амир, почему? – не переставала повторять я.
Он плакал и сквозь слезы говорил, не останавливаясь:
– Прости меня, я не знал. Нора мне все рассказала. Прости меня. Все эти годы меня обманывали. Я думал, ты не хочешь меня, ты не любишь меня, а любишь только своих дочерей. Прости меня, мама…
Никогда еще Амир не называл меня мамой. Так он обращался к другой, приемной матери. Моей матери. Теперь он то и дело называл так меня.
Время и расстояние сгладили печаль. Когда моя мать украла его у меня, я была настолько потрясена, что это оставило неизгладимый след в моем сознании. Мне казалось, что я родила не сына, а младшего брата, который только и ждал малейшей ошибки с моей стороны, чтобы окончательно отвернуться от меня. Лишь представляя, что родила собственного брата, я могла как-то объяснить себе реальное положение вещей.
Был он виноват передо мной или нет, главное, что в тот момент он стоял рядом, а я могла прижимать его к себе и плакать, раздираемая противоречивыми чувствами. Любые слова были лишними в такой ситуации. Должна ли я была рассказать ему всю правду о том, что происходило в нашей семье? Или ничего не объяснять и обиженно замкнуться?
Чья это была вина? Только его или нас обоих? Ведь без моей помощи он не смог в одиночку противостоять мерзости и жестокости. К тому же тогда он был всего лишь ребенком. Моим родителям не составляло труда манипулировать им. А я, разве я пыталась приблизить его к себе?
Но к чему теперь ворошить принесшее столько страданий прошлое? Что сделано, то сделано, и теперь надо было попытаться наверстать упущенное и сблизится с сыном. Меня охватила такая нежность, что все плохое растаяло, словно дым.
Амир провел с нами почти две недели. Когда мы выходили на улицу, знакомые принимали его за моего приятеля, что не могло не вызывать у нас смех. Он также познакомился с тремя своими братьями, к которым сразу стал относиться покровительственно, скорее как отец, а не как брат.
Словом, мы наслаждались обществом друг друга, осторожно избегая скользких тем, чтобы снова не увязнуть в прошлом. Амир сожалел о том, что свято поверил, будто его мать бросила его ради двух своих дочерей. Именно поэтому он отказался нам помогать, когда мы втроем были заперты в кладовой, стали узниками моих родителей. Тогда мой родной сын приносил нам скудный арестантский паек и без душевного трепета закрывал за собой двери на замок. Я хотела поговорить с ним, убедить его помочь нам, но он только смеялся мне в лицо, получая наслаждение от вида наших страданий. Он упрямо отказывался нам помогать, испытывая, как я думаю, чувство превосходства. Неудивительно, ведь с самого раннего детства ему вдалбливали в голову, что настоящая мать та, которая воспитывает, а не та, которая произвела на свеч-. Этот урок он усвоил хорошо.
Теперь, живя вдали от моих родителей, он пересмотрел навязанные ему взгляды.
– Сегодня я все вижу по-другому, – уверял он меня.
Удивительно то, что, став взрослым, Амир занял очень важное место в моем сердце. То, что моего сына оторвали от меня вскоре после появления на свет, стало, без сомнения, самым горьким из всех моих испытаний.
Амир был выше и крепче своего отца. Между ними было мало общего. Я не могла не думать, содрогаясь от страха, что он может унаследовать его характер, пусть даже толику его жестокости.
Еще один вопрос беспокоил меня: читал ли он наши с Норой книги?
Меня до сих пор посещают сомнения и мрачные мысли, от которых мне тяжело избавиться, но, как бы то ни было, Амир – мой сын. Никто не может ничего изменить, так как он часть моей плоти и крови.
«Амир, я тебя люблю. Я надеюсь, что ты никогда не почувствуешь ту боль, которая раздирала мое сердце в течение долгих лет разлуки с тобой».
Сегодня моему сыну двадцать восемь лет, он живет припеваючи и работает в Париже. Он счастлив, и его совесть спокойна. Моя тоже.
После его отъезда я снова вернулась к мучавшей меня проблеме: Египет и нищета тех, кого я теперь называю «покинутые на Земле».
Я занялась повседневными домашними делами, но это не мешало мне вспоминать о Сафии, Гании и прочих обездоленных женщинах, дети которых ложатся спать голодными. О всех тех, кто вынужден вымаливать милостыню на каирских улицах, ночевать под открытым небом или ютиться в ночлежках.
Бедность и неухоженность Египта совершенно не отразились на его невероятной для меня привлекательности. Мои слова могут показаться странными, если не сказать лживыми, но я утверждаю, что пребывание в этой стране усилило во мне ощущение свободы. Ведь именно в Египет я поехала совсем одна, в первый раз ни у кого не спрашивая разрешения. И именно там я почувствовала себя необходимой кому-то. Мне казалось, что все покинутые женщины на грязных улицах этой страны нуждаются во мне.
Несмотря на царящие там несправедливость и угнетение слабых, я полюбила как саму страну, так и ее отверженных женщин. К моменту написания этой книги я уже несколько раз побывала там. Когда я, оказавшись в Египте в первый раз, каталась на фелюге по Нилу, лодочник рассказал мне поверье: сделав даже маленький глоток нильской воды, всю жизнь будешь хотеть вернуться в эту страну. Разумеется, я не поверила ему. Но шутки ради сделала глоток. Я не знаю, совпадение это или нет, но с тех пор меня тянуло туда, и я езжу в Египет так часто, как могу.
Корни связывают меня с тремя странами, расположенными на трех континентах. Франция – моя родина; в Квебеке мое желание и стремление к свободе воплотились в жизнь; Алжир – свидетель черной полосы моей жизни с нечастыми светлыми вкраплениями. Но у меня нет никакого желания снова побывать в Алжире, и, кто знает, может, поэтому я так очарована Египтом. Теперь эта страна олицетворяет мою связь с арабской культурой. Пожалуй, это самое правдоподобное объяснение такой привязанности.
* * *
Совершив свой первый вояж в страну грез и испытав там новое разочарование, я детально описала Норе и Мелиссе, в какой нищете там живут люди. Настало время закатать рукава и действовать. Моим первым шагом должна была стать встреча с Манон, моим финансовым консультантом. Я собиралась поделиться с ней своей идеей, как помочь хотя бы некоторым каирским женщинам.
Я отправилась в банк без предварительной договоренности и заранее настраивала себя на то, что придется побороться. Манон любезно согласилась меня принять. «Хоть бы все прошло хорошо и они согласились выдать мне столь желаемый кредит!» Задача была трудной. У меня не было никакого залогового имущества, а значит, шансы получить деньги были мизерными. Манон вышла навстречу и протянула мне руку.
– Добрый день, Самия.
– Рада вас видеть, Манон.
Я проследовала за ней в ее кабинет, скрестив пальцы на удачу и моля Бога о чуде.
– Что я могу для вас сделать?
Очень хороший вопрос. «Долой робость, Самия! Настало время произнести слова, которые ты не раз повторяла вчера вечером». Я глубоко вдохнула и почти на одном дыхании выдала смахивающую на молитву тираду:
