Уже совсем стемнело, когда Иоахим возвращался домой. Последнее, что он видел в доме Элизабет, ее силуэт на террасе; она сняла прогулочную шляпку, и ее очертания выделялись в сумерках угасающего дня на фоне еще светлого неба, по которому протянулась красноватая полоса. Отчетливо просматривался узел ее тяжелых волос на затылке, и Иоахим спросил себя, почему он находит эту девушку такой красивой, такой красивой, что хочется выбросить из своей головы сладострастность Руцены? И все же он тосковал по чувственности Руцены, а не по чистоте Элизабет. Почему Элизабет была такой красивой? Вдоль дороги возвышались темные стволы деревьев, пыль казалась влажной, словно в пещере или в подвале, А на западе на темнеющем небосводе над холмистым ландшафтом все еще виднелась красноватая полоса.
В тот же день, когда Иоахим наносил свой визит в Лестов, сразу же после его отъезда господин фон Пазенов поднялся по лестнице на второй этаж и постучал в дверь к Бертранду: "Я должен все-таки как-нибудь и вам нанести визит..,-- и далее с хитрым заговорщицким видом: -- Мне удалось отправить его отсюда... это было нелегко!" Бертранд отпустил несколько любезностей: он-де, не почел бы за труд спуститься вниз. "Нет, - ответил господин фон Пазенов,-- форма должна быть соблюдена. Но после чая мы могли бы немного погулять, Я должен с вами кое-что обсудить". Он на какое-то мгновение присел, дабы этим запечатлеть форму визита, но вскоре со свойственным ему беспокойством оставил комнату, однако, едва успев закрыть за собой дверь, вернулся снова: "Я просто хотел посмотреть, все ли у вас есть из того, что вам нужно. В этом доме ни на кого нельзя положиться". Он прошелся по комнате, задержал взгляд на картине, осмотрел также пол и затем выдал дружеским тоном: "Ну что ж, значит, за чаем".
Они закурили сигары, прошли через парк, пересекли огород, где уже дозревали овощи, и вышли в поле. Господин фон Пазенов был в откровенно хорошем настроении, Навстречу им шла с поля группа жниц. Чтобы разойтись с господами, они выстроились по краю поля гуськом и, проходя мимо, здоровались. Господин фон Пазенов не преминул заглянуть каждой из них в лицо и, когда все они гуськом продефилировали мимо, сказал: "Статные девушки". "Польки?" -- спросил Бертранд. "Естественно, то есть скорее всего большинство -- да, ненадежный сброд". "Красиво здесь",-- подумал Бертранд, он, собственно говоря, завидовал каждому сельскому хозяину, Господин фон Пазенов похлопал Бертранда по плечу: "Могли бы тоже иметь". Бертранд отрицательно покачал головой; ну, все не так просто, к тому же для этого нужно быть соответственно воспитанным, "Уж я бы об этом позаботился",-- ответ сопровождала доверительная улыбка. Старик замолчал, а Бертранд терпеливо ждал. Но, казалось, господин фон Пазенов забыл, что он, собственно, намеревался ему что-то сказать, поскольку мысль его обрела словесную форму лишь по истечении довольно длительной паузы: "Конечно, вы должны писать мне... часто, да,-- Затем: -- Если вам когда-нибудь придется жить здесь, то мы не будем больше бояться; оба мы не будем больше бояться.., не так ли?" Он положил свою руку на предплечье Бертранда и полными страха глазами посмотрел на него. "Да, господин фон Пазенов, но почему мы должны бояться?" Господин фон Пазенов был удивлен: "Но ведь вы говорили...-- он уставился неподвижным взглядом перед собой-- Но впрочем все равно.,." Господин фон Пазенов остановился, повернулся и показалось, что он хочет вернуться домой. Затем он опомнился и повел Бертранда дальше. Спустя некоторое время раздался вопрос: "Вы уже были у него?" "Ну, у склепа".
Бертранд почувствовал себя немного неловко, но в атмосфере этого дома и вправду ни разу не представилось повода для того, чтобы высказать желание сходить на могилу. Когда он собрался с силами и отрицательно ответил на этот вопрос, то на лице господина фон Пазенова расплылась счастливая улыбка: "Ну, тогда нам есть что наверстывать". И словно это был радостный сюрприз для гостя, показал тростью на кладбищенскую стену, возвышавшуюся перед ними. "Отправляйтесь туда, а я подожду вас здесь,-- распорядился он, но поскольку Бертранд медлил, господин фон Пазенов с упрямым недовольством стоял на своем: -- Нет, я не пойду с вами туда". Он довел Бертранда до ворот, над которыми золотыми буквами отливала надпись "Мир праху твоему". Бертранд вошел на кладбище, соблюдая приличия провел некоторое время у склепа и вернулся обратно. Господин фон Пазенов прохаживался откровенно нетерпеливой походкой вдоль кладбищенской стены: "Вы были возле него?.. Ну и?,." Бертранд пожал ему руку, но господин фон Пазенов, по-видимому, не нуждался в соболезновании, он хотел что-то услышать, даже подался всем телом, словно пытаясь помочь, но поскольку это не возымело результата, он вздохнул: "Он погиб, защищая честь имени... да, а Иоахим между тем наносит визиты", Рука с тростью снова вытянулась, на этот раз-- в направлении Лестова. Он закончил свою мысль позже и при этом хихикнул: "Я отправил его на смотрины невесты,-- И это словно напомнило ему, что он хотел все-таки кое-что обсудить с Бертрандом: -- Верно ли мне говорили, что вы по делам много путешествуете?" "Да, это так, впрочем-всего лишь по своим узко специальным делам",-- ответил Бертранд. "Ну, для нашего дела этого должно хватить. Знаете ли, дорогой друг, сейчас мне, естественно, нужно посоветоваться, поскольку он опустился,-- господин фон Пазенов сделал паузу и затем с важностью добавил: -- Дела наследства". Бертранд подумал, что господину фон Пазенову наверняка нужен доверенный нотариус, который сможет оказать ему содействие в этом, но господин фон Пазенов не слушал: "Иоахим, женившись, себя обеспечит; можно было бы лишить его наследства". Он снова засмеялся. Бертранд попытался сменить тему разговора и показал на зайца: "О, скоро, господин фон Пазенов, вам в очередной раз можно будет пожелать удачной охоты". "Да, да, на охоту ему, наверное, еще будет позволено ходить, на ней он все еще может понадобиться... мы должны его пригласить, да? Конечно, он должен нам написать; его пора уже проучить, не так ли?" Поскольку господин фон Пазенов засмеялся, то Бертранд, как неприятно он себя ни чувствовал, тоже улыбнулся. Он немного даже рассердился, что Иоахим оставил его этому человеку; но как же бестолково ведет себя этот Иоахим, оставляя впавшего в детство старика в таком настроении. Этот несчастливец позвал его для того, чтобы он привел его дела о порядок? И Бертранд сказал: "Да, да, господин фон Пазенов, уж нам придется заняться его воспитанием". И это было как раз то, что так хотелось услышать старику. Он схватил Бертранда под руку, внимательно следя за тем, чтобы они шли в ногу, и не отпускал его руку даже тогда, когда они вернулись в имение. Невзирая на спустившиеся сумерки, они прогуливались по двору, пока не подъехал Иоахим. Когда Иоахим спрыгнул с повозки, господин фон Пазенов сказал: "Представляю тебе, мой друг, господина фон Бертранда,-- И слегка пренебрежительно поведя рукой, весело добавил: -- А это мой сын.. вернулся со смотрин". В воздухе начал улавливаться запах коровника, и господин фон Пазенов чувствовал себя прекрасно.
"Ее ведь не назовешь красивой,-- сказал себе Бертранд, рассматривая Элизабет, сидевшую за роялем,-- рот слишком велик, а на этих устах запечатлена бросающаяся в глаза мягкая, но почти что злая чувственность. Но улыбка ее очаровательна".
Это был музыкальный вечер с чаепитием, на который пригласили Иоахима и Бертранда. Старый сосед по имению и бедно одетый учитель составили Элизабет компанию при исполнении трио Шпора (Людвиг Шпор (1784--1859)- немецкий скрипач, дирижер, педагог и композитор), и Иоахиму показалось, что это благодаря Элизабет серебристые хрустально чистые капли звуков фортепьяно опускаются в коричневый бархатный поток звучания двух струнных инструментов. Он любил музыку, хотя и не очень хорошо в ней разбирался, но теперь был уверен, что понял ее смысл: музыка была чем-то таким, что чисто и непорочно витало над всем остальным, словно на серебристом облаке, что роняло прозрачные прохладные капли с Божественной высоты на грешную землю. Может, она существовала только для Элизабет, хотя и Бертранд, а это было известно Иоахиму еще с кадетской школы, немного играл на скрипке. Нет, впечатление, что Бертранд находится под впечатлением музыки в исполнении Элизабет, отсутствовало. Он просто ушел от ответа на вопрос о своей игре на скрипке, отмахнувшись небрежно рукой. По дороге домой он не нашел ничего лучшего, чем сказать: "Если бы она только играла не этого ужасно скучного Шпора!" Как цинично!
Договорились совершить совместную прогулку; Иоахим с Бертрандом заехали за Элизабет. Иоахим был на лошади Гельмута, которая снова стала его собственностью. Они галопом пронеслись по жнивью, где еще стояли снопы, а затем мелкой рысью свернули на узкую лесную дорогу. Иоахим пропустил гостя с Элизабет вперед, и когда он ехал за ними, то ему показалось, что она в своем длинном черного цвета костюме для верховой езды еще выше и стройнее, чем обычно. Он охотно обратил бы внимание на что-нибудь иное, но она сидела на лошади не совсем безупречно, и это мешало ему; она держалась, слишком сильно наклонившись вперед, и когда поднималась и опускалась в такт рыси, касаясь седла и снова вздымаясь над ним, вверх и вниз, ему вспомнилось их прощание на вокзале, его опять охватило презренное желание жаждать ее как женщину, вдвойне презренное с тех пор, как отец, а тут еще и Бертранд говорили о смотринах. Но, наверное, еще ужасней было то, что родители Элизабет, даже ее собственная мать, желали видеть в нем объект любовных вожделений дочери, предлагали его ей, все вместе убеждали ее, что вполне позволительно испытывать чувство любовного вожделения, что оно придет и ни в коем случае не обманет ее ожидания. За этим, правда, таилось еще что-то более древнее, более глубинное, какое-то расплывчатое представление, о котором Иоахим ничего не желал знать, хотя во рту у него пересохло, а лицо пылало; было расплывчато и тем не менее возмутительно, что можно было заподозрить Элизабет в таких вещах, он испытывал чувство стыда перед Элизабет, и ему было стыдно за нее. Может, уступить ее Бертранду, подумал он и забыл, что этим он совершил тот же грех, который он только что и с таким негодовав нием отверг. Но внезапно все как-то потеряло значение, внезапно стало казаться, что Бертранда это вовсе и не касается он был таким женственным со своими вьющимися волосами, словно сестра, сестринской заботе которой, может быть, все-таки можно вверить Элизабет. Это, конечно, был обман, но на какое-то мгновение он успокаивал. А почему ее, собственно говоря, считают красивой? Он начал рассматривать то вздымающуюся вверх, то опускающуюся вниз фигуру, центр тяжести которой постоянно касался седла. Тут он обнаружил, что не красивым, а скорее всего уродливым является то, что вызывает желание; однако он отбросил эту мысль, и в тот момент, когда перед его глазами замаячила сцена прощания на вокзале, мыслями своими он умчался к Руцене, множество несовершенств которой делали ее столь очаровательной. Он позволил лошади перейти на шаг, чтобы увеличилось расстояние между ним и теми двумя впереди, и достал из нагрудного кармана последнее письмо от Руцены. Бумага испускала аромат духов, которые он подарил, и Иоахим вдыхал аромат не приведенной в порядок интимности их совместных встреч. Да, его душа была там, туда стремился он, воспринимал себя добровольно ушедшим из общества, вернее -- изгнанным, ощущал себя недостойным Элизабет. Бертранд был почти что его сообщником, но руки его были чище, и когда Иоахим это осознал, то понял также, почему, собственно говоря, Бертранд постоянно помогает ему и Руцене, ведет себя словно некий дядюшка или даже врач и не раскрывает собственные тайны. Но никто не в состоянии их скрыть; правильно, все это было так, и именно поэтому теперь было позволено и желательно тому впереди скакать рядом с Элизабет, тот был тоже недостоин, но все же был лучше тебя самого. Иоахим вспомнил о Гельмуте. И ему как будто захотелось, чтобы, по крайней мере, лошадь Гельмута была рядом с ней -- он припустил лошадь рысью. Копыта лошадей мелко перебирали по мягкой лесной земле, и когда они попадали на сучок, раздавался резкий треск разламывающегося дерева. Приятно поскрипывала кожа седла и повевало прохладой из сумрачной листвы.
