Только тогда она пришла к главному редактору своего подразделения — фотоинформации — и с сибирской прямотой попросила помочь.
Начальник сначала развел руками, а затем посоветовал просительнице выйти замуж за москвича.
— Я ж непротив, — прямодушно призналась Антонина, — так не берут. — Вот вы женитесь на мне, Павел Никонорыч… — то ли спросила, то ли попросила подчиненная, ошарашив собеседника.
Начальник засмеялся: «У меня уже внуки»…
Но призадумался.
— Об отдельной квартире и не мечтай. А вот комнату… Надо бы подсуетиться. А то видишь, какой общественный градус на дворе. Не знаешь, что завтра будет. А как работника мы тебя ценим. Надо помочь…
— Так я больше, чем о комнате в коммуналке и не мечтаю, — обрадовалась Антонина, — хоть пять метров, но что б мои, собственные…
И спустя какое-то, совсем недолгое время, дали Антонине комнату в коммуналке — аж двадцать квадратных метров в районе площади Разгуляй с тремя соседями.
После съемных квартир в спальных окраинах, оказаться в центре Москвы рядом с парком Лефортовово! Тонька была счастлива, называя себя теперь не иначе, как тюменской москвичкой.
Культурно отметили это событие в своем фотоподразделении после рабочего дня. А вот с сибирским размахом новоселье Тонька собиралась отметить уже у себя дома, пригласив туда своих друзей.
Из тассовских было двое: Лариса и спортивный обозреватель, он же комсомольский секретарь главного информационного агентства страны — Аристарх Рачинский, о котором тут нужно сказать особое слово.
Аристарх был корреспондент, который пришел в журналистику из спорта, что, впрочем, довольно часто встречается в этой жизни. За его могучими плечами был московский институт физической культуры, участие во множестве соревнований и звание мастера спорта международного класса по легкой атлетике. Был он метателем копья.
Общеизвестно, что профессиональный спорт весьма травматичен. И Аристарх не стал исключением. Травмы предплечья, ключицы, и мышц спины — самые распространенные в этом виде спорта — не обошли и его стороной. Кто знает, тот поймет. Он был молод, здоров, интересен, но профессиональный спорт должен был покинуть.
Нетипичность, исключительность его в журналистском мире состояла в том, что он не пил и не курил, отмахиваясь от назойливых коллег тем, что, мол, хочет еще вернуться в большой спорт. Скорее всего, это была отговорка. Но держался он отменно. Может, и комсомольская должность его к этому еще обязывала…
«Да, ладно, сопьется еще, — с иронией думала Лариса, встречая этого здоровяка под два метра ростом в тассовском буфете или столовой. — Спиваются и журналисты, пришедшие из спорта, наверстывая упущенное в молодости. Видала она таких».
Безошибочным женским чутьем она знала, что нравится этому спортивному увальню, который был младше ее на два года. Он всегда норовил во время обеда подсесть за ее столик, а если журналистка делала вид, что не замечает его, то Аристарх садился по соседству, чтобы всё равно можно было перекинуться парой фраз, как бы, между прочим…
А однажды, (было это еще пару лет назад, когда Лариса «дохаживала свой 28-летний комсомольский возраст») зайдя в кабинет, она увидела спортивного обозревателя, восседающего на ее рабочем месте и рассматривающего репродукцию под стеклом, на которой была изображена египетская красавица.
Молодой мужчина поднялся, уступая кресло, и тихо, приблизившись к ней, спросил:
— Интересно, а ты после ночи любви тоже могла бы бошку свернуть?
— А ты хотел бы удостовериться? И не мечтай, — резко ответила Лариса, обозленная тем, что кто-то посмел подсмотреть ее тайное и сокровенное.
— Забирай свои комсомольские взносы, и уматывай, секретарь. Ты, ведь, за этим сюда пришел? — и Лариса пренебрежительно швырнула на стол небольшую, ежемесячно означенную в ведомости сумму.
(Из множества таких небольших сумм складывались финансовые потоки и комсомольские реки большой советской страны).
— Не только. А поговорить? — улыбнулся Аристарх, которому явно не хотелось уходить, тем более, что никого, кроме них, в кабинете не было. — Так, может, я теперь буду называть тебя Клео… Или Клёпа, — сказал он, кивнув на репродукцию.
— Не вынуждай, — и тут Лариса демонстративно взялась за пустую пепельницу, стоявшую у нее на столе.
— Курить — красоту губить, — сказал мужчина, сожалея, что разговор так быстро подошел к концу. И добавил, уже совсем, вроде, будничным тоном, — тут наши на выходных за грибами в Подмосковье собираются, автобус заказали. Поедешь?
Лариса округлила глаза.
— Сыроежки и опята с Кирюшей собирать? И слушать его пьяные бредни еще на природе? Уволь…
— Там еще и другие сотрудники будут, — заметил Аристарх.
— Ты себя, что ли, имеешь в виду, Аристон? — молодая женщина усмехнулась. — Не сомневаюсь, что там и другие сотрудницы тоже будут. Лесные нимфы, так сказать, комсомольско-молодежного разлива…
Спортивный увалень вспылил.
— Ну, сколько можно повторять вам всем: Аристон — это совсем другое мужское имя…
Почему-то все коллеги, особенно молодые, упорно называли его Аристоном, что бывшего метателя копья и нынешнего спортивного обозревателя жутко раздражало.
— Ну, и ладно, — вздохнул комсомольский секретарь главного информационного агентства страны, покидая кабинет. — Зато теперь я знаю твою тайну…
При этих словах Лариса снова взялась за пепельницу и нервно забарабанила по ней пальцами.
Аристарх вышел. И молодая женщина, наконец, свободно вздохнула, в который раз отмечая про себя, что этот мужской индивид действует на нее, как красная повязка на быка. Или — как красный, предупредительный сигнал светофора? Одним словом, раздражает…
Вообще-то появлению Аристарха Яновича Рачинского в ТАСС и в качестве журналиста, и в качестве комсомольского секретаря предшествовало немало событий. И начать, пожалуй, стоит с его появления на свет.
Здесь, пожалуй, следовало бы совершить небольшой экскурс в весьма бурные и печальные события начала двадцатого века. В числе прочего, упомянув и польско-советскую войну 1919-21 годов, которую называют еще и польско-большевистской — события, о которых до сих пор спорят историки с обеих сторон, замешанных в этом конфликте.
Нам же интересно будет проследить конкретную судьбу некоего Аристарха Вацлавича Рачинского, являвшегося в то смутное время поручиком 5-ой польской дивизии, сдавшейся в плен в Красноярске. А также судьбу польки Гражины Мазур, отправившейся на поиски своего жениха вместе с его младшим братом — Ежи Рачинским.
Наверное, об этом рискованном путешествии из Польши в далекую и холодную Сибирь с бочоночком меда, сушеной ягодой малиной и многокилограммовым шматом копченого окорока, можно было бы написать свою историю. Наверное… Мы лишь здесь заметим, что поиски увенчались успехом. Невеста и брат поручика прибыли в Красноярск, когда там свирепствовала эпидемия тифа. Они разыскали Аристарха в одном из тифозных бараков в горячечном бреду.
Приплюсовав к фамильным серьгам и кольцу семейства Мазур приличный кусок окорока, чтобы уговорить конвой позволить забрать умирающего, невеста и брат перевезли Аристарха на съемную квартиру, где и выходили его. Своей любовью, заботой, медом с малиной и наваристым калорийным супом всё из того же копченого окорока…
Потом наступил момент, когда от тифа слегла хрупкая и нежная Гражина. Самым стойким оказался Ежи, которому досталось больше всех и который не смог выехать на Родину, пока не началась репатриация поляков в 1922 году.
К этому времени Аристарх и Гражина были уже обвенчаны католическим священником, и у них был годовалый сынишка, которого они нарекли Яном. Пускаться с такой крохой в дальнюю и трудную дорогу они не хотели. К тому же, молодые супруги видели, что в стране Советов на постоянное жительство остается немало поляков. Доводы же брата Ежи, что дома, на родине, им будет лучше, не убедили. А зря. Ежи уехал к родителям в Польшу, а они остались.
Ну, а потом еще, как известно из истории, в нашей стране был ГУЛАГ, где оказалось немало заключенных поляков. Не минула эта участь и польского поручика и дворянина Аристарха Рачинского. Правда, опять же, как известно из той же истории, в начале Великой Отечественной войны поляки были амнистированы.
Бывший поручик Аристарх Вацлавич Рачинский вышел из лагеря очень ослабленным, почти инвалидом. Воевать он не мог. Зато подрос польский шляхтич Ян, которому к началу войны исполнился 21 год… Лишь в послевоенное десятилетие, когда тысячи поляков из СССР возвращались на родину, уехали из Сибири и родители Яна. Навсегда.
А тогда, летом 45-го, Гражина и Аристарх Рачинские ждали возвращения своего единственного сына в Красноярск. Они знали, что он жив и здоров.
