Ознакомительная версия.
Мы подъезжаем к дверям Марду в Небесном Переулке и она выпимши теперь говорит (Сэнд и я решили спьяну поехать в Лос-Альтос всей нашей кодлой и вломиться к старине Осипу Бромбергу и гулеванить по-крупному дальше) "Если вы едете к Бромбергу в Лос-Альтос то вы двое вылезайте, а мы с Юрием остаемся тут" — сердце мое оборвалось — упало так глубоко что я взлорадовался услыхав это в первый раз и подтверждение этого увенчало меня и благословило меня.
И я подумал: "Ну парень вот твой шанс избавиться от нее" (что я замышлял уже три недели) но звук этих слов в моих собственных ушах звучал ужасно фальшиво, я не верил им, себе, больше.
Но на тротуаре заходя вовнутрь зардевшийся Юрий берет меня за руку пока Марду с Сэндом поднимаются впереди по рыбьеголовой лестнице: "Ссушай, Лео я не хочу делать Марду вообще, она меня всего охомутала, я хочу чтоб ты знал что я не хочу ее делать, все чего мне хочется если ты туда собираешься это поспать на твоей кровати потому что завтра у меня ответственная встреча." — Но теперь уже сам я ощущаю неохоту оставаться в Небесном Переулке на ночь потому что там будет Юрий, фактически подразумевается что он уже как бы на кровати, будто бы уже приходится говорить: "Слазь с кровати чтобы мы сами могли туда забраться, ступай ночевать вон в то неудобное кресло." — Поэтому именно это больше чем что-либо другое (в моей усталости и возрастающей мудрости и терпении) заставляет меня согласиться с Сэндом (также неохотно) что мы с таким же успехом можем съездить в Лос-Альтос и разбудить старого доброго Бромберга, и я оборачиваюсь к Марду со взглядом говорящим или предполагающим: "Можешь оставаться со своим Юрием сука" но она уже подцепила свою маленькую дорожную корзинку или выходную сумку и засовывает туда мою зубную щетку головную щетку и свои пожитки и мысль заключается в том что мы едем втроем — и мы выезжаем, оставив Юрия в постели. — По дороге, где-то у Бэйшо в великой шоссейно-фонарной ночи, которая теперь для меня не более чем одна сплошная унылость и перспектива «выходных» у Бромберга как кошмар позорища, я больше этого вынести не могу и смотрю на Марду как только Сэнд вылезает из машины купить гамбургов в забегаловке: "Ты перепрыгнула на заднее сиденье к Юрию зачем ты это сделала? и почему ты сказала что хочешь с ним остаться?" — "Это была глупость с моей стороны, я просто балдая бэби." Но я теперь смурно и больше не желаю верить ей — искусство кратко, жизнь длинна — теперь во мне полным драконцветом расцвело чудовище ревности такое же зеленое как и в любом расхожем мультике поднимаясь в моем существе: "Вы с Юрием играете вместе все время, это совсем как в сновидении о котором я тебе рассказывал, вот что ужасно — О я никогда больше не стану верить в то что сны сбываются." — "Но бэби это все совсем не так" но я ей не верю — По одному ее виду могу сказать что она положила глаз на вьюношу — вам не обмануть старого матроса который в возрасте шестнадцати лет не успел еще даже сок стереться с его сердца Великим имперским Всемирным Стирателем с Печальной Тряпкой влюбился в невозможную ветреницу и обманщицу, это я хвастаюсь — Мне так плохо что я не вытерплю, сворачиваюсь калачиком на заднем сиденье, один — они едут дальше, и Сэнд уже предвкусив веселый уикэнд с болтологией теперь вдруг оказывается с парочкой угрюмых возлюбленных тревожников, на самом деле слышит обрывок "Но я не рассчитывала на то что ты так подумаешь бэби" столь очевидно внимая своим разумом инциденту с Юрием — оказывается с этой парочкой кисляев и вынужден ехать аж до самого Лос-Альтоса и поэтому так же крепко стиснув зубы как и когда писал свой роман в полмиллиона слов приступает к выполнению этой задачи и толкает машину сквозь всю ночь Полуострова и дальше в рассвет.
Прибыв домой к Бромбергу на серой заре, поставив машину и позвонив в звонок все втроем застенчиво а я-то уж и подавно — и Бромберг такой сразу спускается, тут же, с одобрительным ревом "Лео я и не знал что вы знакомы друг с другом" (имея в виду Сэнда, которым Бромберг сильно восхищался) и вот мы уже входим в безумную знаменитую кухню Бромберга пить кофе с ромом. — Вы бы сказали что Бромберг самый поразительный парень на свете с короткими темными кучерявыми волосами типа хипушка Роксанна заплетала ему надо лбом маленьких змеек с ленточками и с его огромными действительно ангельскими глазами сияющими вращающимися, большое болбочущее чадо, великий гений трепа, на самом деле писал диссер и разные эссе и у него (чем и знаменит) величайшая из всех возможных личная библиотека в мире, прямо вот в этом самом доме, библиотека вследствие его эрудиции а это к тому же никак не отражалось на его огромном доходе — дом унаследован от отца — к тому же неожиданно стал закадычным дружком Кармоди и уже собирался с ним вместе ехать в Перу, они там врубались бы в индейских мальчишек и разговаривали на эту тему и беседовали бы об искусстве и навещали литературных знаменитостей и всякое такое, все эти темы настолько звенели у Марду в ухе (чудные культурные темы) в ее любовной истории со мной что к этому времени она уже приподустала-таки от культурных интонаций и причудливой выразительности, от эмфатической щеголеватости выражения, коей вращающий глазами экстатичный почти что судорожный большой Бромберг чуть ли не сам непревзойденный мастер: "О дорогой мой это такая очаровательная штука и я думаю гораздо ГОРАЗДО лучше гасконского перевода хоть я и глубоко убежден что…" а Сэнд изображал его ну в точности, после какой-то недавней великой встречи и взаимного восхищения — и вот значит оба они там в некогда для меня авантюрной серой заре Метрополии Велико-Римского Фриско болтают о литературе и о музыкальных и художественных делах, кухня замусорена, Бромберг носится наверх (в пижаме) принести трехдюймовой толщины французское издание Жене или старинные издания Чосера или к чему там они с Сэндом еще приходят, Марду темноресничная и по-прежнему думает о Юрии (как я себе смекаю) сидя на углу кухонного стола, со своим остывающим ромом и кофе — О и я такой на табуретке, уязвленный, сломленный, раненый, а скоро станет еще хуже, хлебающий чашку за чашкой и нагружающийся четким тяжелым варевом наконец около восьми начинают петь птицы и великолепный голос Бромберга, один из мощнейших что только можно услышать, заставляет стены кухни отбрасывать назад великие содроганья глубокого экстазного звука — включая фонограф, дорогой хорошо оснащенный совершенно определенный дом, с французским вином, холодильниками, трехскоростными машинами с колонками, погребом, и т. д. — Я хочу смотреть на Марду прямо не знаю с каким выражением — я боюсь фактически того что посмотрев найду там лишь мольбу в ее глазах "Не беспокойся бэби, я же тебе сказала, я тебе призналась я была глупой, прости прости прости…" этот взгляд «прости» делает мне больнее всего когда я краем глаза замечаю его…
Не годится когда даже сами синие птички блеклы, о чем я упоминаю Бромбергу, а тот спрашивает "Ч° это с тобой такое сегодня с утра Лео?" (болбочуще метнув взглядик из-под бровей чтоб получше рассмотреть меня и развеселить). — "Ничего, Остин, просто когда я смотрю в окно сегодня утром все птички блеклы," — (А чуть раньше когда Марду пошла наверх в туалет я в самом деле заметил, бородатый, прогонистый, глупый, пьянь, этим эрудированным джентльменам, по поводу чего-то вроде «непостоянства», что должно было однако удивить их — О непостоянство!
И вот они все равно пытаются сделать здесь вс° по уму невзирая на мои осязаемые несчастливые думы и брожение по всему дому, слушая пластинки с операми Верди и Пуччини в огромной библиотеке наверху (четыре стены от ковра до потолка с такими вещами как Толкование Апокалипсиса в трех томах, полное собрание работ и стихов Криса Смарта, полное то и полное с°, апология такого-то-и-такого-то написанная т°мно сами-знаете-кому в 1839-м, в 1638-м…). Я бросаюсь сказать когда выпадает случай: "Я иду спать," уже одиннадцать, я имею право устать, сам сидел на полу а Марду с подлинно дамским величием все это время восседала в креслах в углу библиотеки (где однажды я видел как сидел знаменитый однорукий Ник Спейн когда Бромберг в более счастливый раз чуть раньше в том году проигрывал нам оригинальную запись Странствия Повесы) и выглядела так, сама, трагично, потерянно — так израненно моей израненностью — моей жалкостью заимствованной у ее жалкости — я думаю чувствительно — что в одном месте во вспышке прощения, нужды, я подбегаю и сажусь к ее ногам и опускаю голову ей на колени прямо перед остальными которым теперь уже совершенно наплевать, то есть Сэнду наплевать на такие вещи теперь глубоко поглощенному музыкой, книгами, блистательной беседой (подобные которым не могут быть превзойдены нигде на свете, между прочим, и это тоже, хоть теперь уже и устало, приходит мне на ум жаждущий нетленки и я вижу расклад всей своей жизни, все знакомые, все любимые, все заморочки, все скитанья вновь поднимаются гигантской симфонической массой но теперь я начинаю сам плевать помаленьку из-за этих 150 фунтов женщины и смуглой притом чьи ноготки на ногах, красные в шлепанцах, заставляют меня сглотнуть горлом) — "О дорогой Лео, тебе ДЕЙСТВИТЕЛЬНО кажется скучно." — "Да не скучно! Как может мне здесь быть скучно!" — Хотел бы как-нибудь сочувственно сказать Бромбергу: "Всякий раз как приезжаю сюда со мной что-то не так, это должно быть кажется довольно ужасным замечанием по поводу твоего дома и твоего гостеприимства а это совсем не так, неужели ты не можешь понять что сегодня утром мое сердце разбито а за окном блекло" (и как объяснить ему другой раз когда я был у него в гостях, вновь незваным но ворвавшись перед серым рассветом с Чарли Краснером и пацаны там были, и Мэри, и другие потом подвалили, джин со швепсом, я так надрался, буянил, потерялся, тогда я тоже мрачнел и заснул фактически на полу посреди комнаты на глазах у всех в самый разгар дня — и по причинам настолько далеким от сегодняшних, хотя по-прежнему это и есть стремное замечание насчет качества выходных у Бромберга) — "Нет Остин мне просто плохо…" Вне всякого сомнения, к тому же, Сэнд должно быть настучал ему где-нибудь тихонько шепотом что происходит с влюбленными, а Марду тоже молчалива — одна из самых странный гостей когда-либо залетавших к Бромбергу, бедная подземная битовая негритяночка вся одежда на ней и двух пенни не стоит (я щедро проследил за этим), и все же такая странноликая, торжественная, серьезная, как смешной торжественный нежеланный вероятно ангел в доме — чувствуя себя, как она рассказала мне, уже потом, действительно нежеланной из-за обстоятельств. — Поэтому я схилял, от всех, от жизни, от всего, пошел спать в спальню (где мы с Чарли в тот первый раз танцевали мамбо голыми с Мэри) и провалился изможденный в новые кошмары проснувшись примерно три часа спустя, посреди сердцещемительного чистого, ясного, здравого, счастливого дня, птицы вс° еще поют, теперь и детишки запели, как будто я паук проснувшийся в пыльной урне и мир не для меня а для других более воздушных существ и более постоянных самих по себе и к тому же менее подверженных кляксам непостоянства
Ознакомительная версия.
