Ватанабэ слышал, что в Европе стали заниматься подобными делами, и любопытства ради поехал – куда-то на Монпарнас, где была квартира-студия мага. Там двенадцать японцев, восемь мужчин и четыре дамы, были усажены на диваны вдоль стен, затем погасили свет и в кромешной темноте их облили, вероятно, пеной из огнетушителя. После сеанса маг объявил, что клочья пены, облепившие платье, и растерянные лица посетителей являются материальной субстанцией того самого иного мира, в котором они только что побывали.
Японцы с вежливыми улыбками благодарили и выходили из студии, вытираясь бумажными салфетками, которыми их щедро снабдил маг-хозяин.
Карлик Ватанабэ был опечален столь наглым произволом, которому подвергся, и, распрощавшись со смущенными партнерами, пошел в одиночестве гулять по парижским улицам.
Время было предрождественское, площади и тротуары очищали от бурого осеннего мусора. Солнце мягко вызолотило бульварные кущи почти без листвы, текучее импрессионистское солнце. Затерянные лоскуты его света горели лихорадочными пятнами на старых стенах и мансардных откосах. Все это напоминало Ватанабэ те полотна ранних импрессионистов, в которых жив Париж – при лазоревом свете такой любви к жизни, от которой задыхаешься и тихо плачешь, когда тебя никто не видит. В картинах была эта любовь, а на знакомом по картинам Париже, по которому шел сейчас карлик Ватанабэ, трепетал лишь ее далекий отсвет.
На Елисейских полях в витринах магазинов выставлена была одежда и обувь с такими ценами, что Ватанабэ прищелкнул языком и покачал своей огромной головою. Ему не нужны были эти женские шубки и туфли на высоких каблуках, с золотою отделкой, но он был одним из тех немногих, которые могли бы покупать в магазинах “Максим”. И все же не имеющему любимой женщины, семьи или близких родственников карлику Ватанабэ, в сущности, не могли бы принадлежать все эти вещи. Да он и не хотел вещей, его интересовали только картины художников. В этот первый его приезд в Париж Ватанабэ мечталось о радостном чуде: купить рисунки или картины Тулуз-Лотрека, при жизни такого же несчастного, как и он сам.
Он очутился перед входом в метро и вдруг решил прокатиться по подземке. Ему никогда еще не приходилось ездить в метро. Он даже не знал, как это делается, но служивая девица в форме, ярко накрашенная, помогла карлику взять магнитный талончик и пройти за турникет. Стоя уже по ту сторону загородки, Ватанабэ долго кланялся ей, благодарил за внимание.
В метро он увидел огромные увеличенные снимки певца Ги Моршеля с его молоденькой женой-красавицей. Карлик улыбнулся: такие же богатые люди, как и он сам, создавали рекламную славу престарелому певцу, который рискнул бракосочетаться с юной особой. Богатым хотелось быть уверенными в том, что настоящее мужество, обеспеченное большим состоянием, не знает старости и дряхлости. Старику иметь при себе молоденькую жену, которая станет старухой гораздо позже, чем он сам, а скорее всего которому никогда не видеть ее старой, приобрести такую супругу весьма лестно и утешительно. Всем своим видом она утверждает, что богатые бессмертны. Карлик Ватанабэ улыбался тому, что богачи за подобное заблуждение готовы были платить деньги, много денег.
Бумажными символами – фикцией ценности – они хотели заплатить за фикцию бессмертия.
Он впервые в жизни ехал в вагоне метро, и ему было удивительно приятно покачиваться вместе с другими пассажирами в такт движению поезда, словно в некоем танце, в котором может участвовать всякий, будь то горбун или прямой, карлик или гигант. Парижское метро открыло ему истину, к которой он раньше никак не мог прийти: ехать вместе со многими людьми навстречу своей судьбе гораздо спокойнее и приятнее, чем шататься по мирам одиноким демоном.
И ему вспомнилась его собственная мысль по поводу “Препарата Ватанабэ”, исцеляющего от рака. Тот, кто помогает больному уйти от такой смерти, всего лишь передает его смерти другой. Но неужели они не понимают, что все равно я беру их? Покупающий лекарство попросту глуп, а тот, кто выставляет за это дорогую цену, хорошо их дурачит… И лишь теперь карлику Ватанабэ стало понятно, как он ошибался. Нет, не для того только, чтобы от одной погибели перейти к другой, покупали люди лекарство. Им надо было всего лишь вот так, как сейчас, вместе ехать куда-то, одинаково покачиваясь под неровный ход и ритмичный стук поезда, еще чуть-чуть подольше в этом участвовать…
Да, нам кажется, что мы обязательно приедем куда-то, и это такая же фикция, как те деньги, которые платят богатые мира сего за свое иллюзорное комфортабельное бессмертие, думал карлик Ватанабэ. Он чувствовал себя в данный момент представителем парижского простонародья, захваченным иллюзией
Братства, Равенства, Свободы. Но ради этой сиюминутной иллюзии, также дающей ощущение бессмертия, платить пришлось в тысячу раз меньше, чем сегодня мы заплатили черному магу за экскурсию “на тот свет”, подумал Ватанабэ. Всего лишь цену магнитного талончика в метро – и ты едешь, свесив ноги с сиденья вагонного кресла. Ты охвачен странным тотальным чувством благополучия в ближайшем будущем, куда и доставит всех пассажиров метро поезд.
Его мысли были прерваны тем, что какая-то крашеная старая женщина на соседнем, через проход, кресле вдруг покачнулась и упала головою на плечо своей полной соседки, женщины помоложе. Та молча отпихнула старуху, а затем поднялась и с возмущенным выражением на черноглазом напудренном лице удалилась в соседний вагон. Упавшая, поникнув головою, съезжала по спинке кресла все ниже и ниже и вскоре должна была, по всей вероятности, рухнуть в проход.
Но тут карлик Ватанабэ, доселе спокойно сидевший, мирно побалтывая ножками, живо соскочил с места и поспешил на помощь. Он вскарабкался, навалясь животом на край сиденья, в освободившееся кресло и подхватил сползавшую пассажирку за плечи. Приподнял и осторожно выпрямил ее обмягшее тело, утвердил его поустойчивее – и наложил руки на седую голову старой дамы.
Затем, продолжая стоять на сиденье кресла, молвил, обращаясь к остальным пассажирам:
– Мадам и месье! Прошу вас не беспокоиться. Эта женщина больна, я установил диагноз. У нее опухоль в головном мозгу, и теперь внезапно случился склероз.
Пассажиры молча смотрели на карлика Ватанабэ, все так же мерно покачиваясь при неровном ходе вагона. Некоторые сразу отвели глаза и старались делать вид, что не замечают его. Он же, придерживая одной рукою старуху за взлохмаченную голову, другою размахивал в воздухе и держал речь перед безмолвными парижанами:
– Эта дама уснула самым глубоким сном и, в сущности, может уже больше не проснуться. Раковая опухоль у нее развилась на том участке мозга, где вызывается летаргический сон. Ее должно посчитать очень счастливой, эту старую даму, потому что она может умереть во сне, не зная даже, что умирает.
Сейчас опухоль у нее еще небольшая, примерно с лесной орешек, но процесс будет нарастать, мадам и месье, и очень скоро опухоль станет величиною с каштан. Тогда эта дама может умереть, и я не знаю, будет она испытывать при этом какие-нибудь физические страдания или нет.
По-прежнему никто никак не отзывался на слова карлика Ватанабэ. Уже все пассажиры старались не обращать на него внимания, уткнувшись кто в газету, кто в пустоту перед собою. И только пришедшая из соседнего вагона женщина-ревизор сделала ему строгое замечание:
– Месье, у нас не принято вставать ногами в кресло.
– Но я должен был установить диагноз, мадам, – оправдывался карлик Ватанабэ.
– Я это делаю с помощью рук, которые у меня особенно чувствительны. – И он выставил перед собою ладони, похожие на ласты тюленя.
– Сядьте на место, не стойте ногами в кресле! – еще раз приказала женщина-ревизор, обтянутая узкой формой, в каскетке с полицейской кокардой.
– А к этой женщине, если она больна, я вызову врача.
– Я Ватанабэ, – сказал карлик, горделиво выпрямившись. – Я великий врач всех времен и народов. Это я, именно я, а не кто-нибудь другой, создал “Препарат
Ватанабэ”.
– Хорошо, месье, но только не стойте грязной обувью в кресле, – в третий раз повторила женщина.
И тогда карлик Ватанабэ сделал то, чего ему ни за что не следовало делать…
Он вспомнил, что на одной из картин Марка Шагала, чьи фрески в “Гранд-Опера” ему так не понравились, новобрачные изображены летящими, как подхваченные ветром шелковые шарфики. Почему-то вспомнив это, карлик Ватанабэ сам взлетел под потолок вагона и плавно закружился над головами пассажиров.
И все они, а вместе с ними и строгая женщина-ревизор, как один, подняли головы и замерли с выражением тупого удивления на лице. Только больная старуха, впавшая в летаргию, сидела в кресле, свесив на грудь свою седую всклокоченную голову.
Карлик Ватанабэ совершенно забыл, что они едут глубоко под землей, что над головою у них не воздушное небо, столь любовно изображенное художниками-импрессионистами в их прозрачных картинах. Он даже не подумал о том, что сейчас, возможно, поезд идет под речным дном, снизу пересекая Сену, и над головою – толща земли, черный ил с утонувшими в нем калошами, с мертвыми рыбами, пластиковыми бутылками и ржавыми велосипедами. А может быть, поезд шел как раз под громадным готическим собором со свинцовым фундаментом, с глыбами вмурованного в стены дикого гранита…
