Сперва они «умирали», в том смысле что оставляли позади свою прошлую жизнь, а с ней и грехи. Симон не придавал этому слишком большого значения, поскольку грех для него никогда не был проблемой. Тем не менее было приятно ощущать, что риск ответственности теперь устранен.
Что более важно, те, кто верил в восстание Иешуа из могилы, должны были пережить смерть в прямом смысле слова. При наступлении Царствия живые должны были попасть на Небеса прямиком, минуя смерть, а мертвые — восстать из могилы и отправиться вместе с живыми в вечное, блаженное существование. Первым восстать из мертвых предстояло учителю — как первая сольная нота в этой великой симфонии всеобщего воскрешения.
Симон заметил, что нота и в самом деле была сольной, остальную музыку придется ждать долго. Филипп строго сказал, что музыка Бога не подчиняется человеческому понятию времени. Симон засмеялся и оставил эту тему.
Теперь, когда отпала необходимость оспаривать все, что говорил Филипп, Симон получал большее удовольствие от их бесед. Он отметил это как еще один аспект своей свободы. Фактически он был свободен делать почти все, что ему хочется: сопровождать Филиппа, когда тот занимается целительством, и размышлять над тем, как он это делает; он мог проводить или не проводить свое время с верующими, и единственное, что от него требовалось в их компании, — это улыбаться. Удивительно, но то, чего он больше всего опасался, а именно соблюдение строгих моральных норм, давалось ему легко (поскольку этическое учение секты сводилось к принципу «Относись к другим так, как ты хотел бы, чтобы относились к тебе», знакомому всем добропорядочным самаритянам с детства), особенно потому, что почти все время он проводил сидя в тени фигового дерева и слушая Филиппа. Однажды, когда он будет готов, Филипп раскроет ему тайну Царствия.
Хорошо еще, что ему нравилось разговаривать с Филиппом, так как, по сути, больше разговаривать было не с кем.
— Расслабься, в чем дело? — сказал Симон.
Задний проход Деметрия, обычно с легкостью принимавший его, сжимался, как тиски.
— Мы не должны этого делать, — прошептал Деметрий.
— Чепуха. Я не делаю тебе ничего такого, чего бы не позволил тебе сделать мне.
— Мне не хочется, — сказал Деметрий.
— Ну решай.
Симон кончил, немного быстрее, чем намеревался, и погрузился в приятную дремоту.
Деметрий сел, пригладил кудри пальцами и сказал:
— Когда вы собираетесь отдать свои деньги?
Симон продал большую часть своих ценностей. Вырученные деньги лежали в маленьком кожаном мешочке в спальне уже три недели.
— Когда ты собираешься сделать обрезание? — спросил Симон.
— Ну… — сказал Деметрий и заерзал. — Это больно? — спросил он после паузы.
— Ужасно, — сказал Симон.
Наступила долгая пауза.
— Они ведь не делают ошибок, правда?
— Ну, я слышал об ужасном случае, который произошел однажды… но люди поднимают столько шума из-за чепухи, — сказал Симон.
— Я вам вот что скажу, — предложил Деметрий, — я совершу обрезание, когда вы отдадите свои деньги.
— Ты наглый мальчишка, — сказал Симон. — Мы завтра сделаем оба дела.
Но, когда наступило завтра, случилось нечто столь важное, что они оба забыли свое обещание.
— Кефа приезжает, — сообщил в волнении Филипп. — Он приезжает, чтобы встретиться со всеми вами и окрестить вас Святым Духом.
— Правда? — обрадовался Симон. — Когда он приезжает?
— Через несколько дней.
— Прекрасно! — воскликнул Симон.
Сам Кефа, руководитель. Кефа, который был с Иешуа, когда тот произносил свои загадочные фразы и принял странную смерть. Кефа, который знал многое, чего не знает Филипп.
Симон понял, что в последнее время ему стало скучно.
Темные, глубокие глаза. Полные губы, наполовину спрятанные в неопрятной бороде. Крупный нос, похожий на румпель. Кожа, морщинистая и обветренная, как камень. Казалось, это лицо не способно улыбаться, но, когда на нем вдруг появлялась улыбка, оно светлело, как у ребенка. Симон внимательно вглядывался в это лицо, ему казалось, что он его когда-то видел.
— Итак, это и есть великий маг, — сказал Кефа. Его глаза пристально изучали глаза Симона, потом он дружески улыбнулся: — Мы рады видеть тебя среди нас.
— Я тоже рад, — волнуясь, сказал Симон.
Они сели есть. У Кефы был отменный аппетит. Говорил он в паузах между поглощением пищи, вытирая рот тыльной стороной ладони. Филиппу он рассказывал о событиях в Иерусалиме и о человеке по имени Савл. С братом Иосифом он разговаривал о выращивании винограда, почве и ценах на овец и хвалил сестру Ребекку за вкусную еду. Он пил вино с нескрываемым удовольствием, рыгал и гладил по голове детишек, когда они пробегали мимо.
— Мы слышали о тебе в Иудее, — сказал он Симону. — Человек, который может летать, и вскрывать пещеры на склонах гор, и все прочее. Полагаю, у тебя масса поклонников.
— Да, — сказал Симон.
— Иллюзии, конечно, — сказал Кефа.
— Да, я показываю представления, — осторожно сказал Симон, — используя иллюзии.
— Ничего, — сказал Кефа, — все мы грешники.
Симон смотрел на еду в своей тарелке; есть ему расхотелось.
— Не все, что я делал, было иллюзией, — сказал он.
— А когда ты летал? — строго посмотрел на него Кефа.
— Я действительно летал. — Он сделал паузу. — Я могу летать.
— Демоны, — сказал Кефа. — Их работа.
— Вы так полагаете?
— А как иначе?
Кефа взял еще хлеба и подобрал им с тарелки все остатки. Он съел хлеб и вытер губы тыльной стороной ладони.
Помолчав, Симон сказал:
— Вы можете ходить по воде?
— Однажды я попробовал, — сказал Кефа, — но пошел ко дну, как камень. Так я получил свое имя.
— Почему вы не можете этого? — спросил Симон.
— Не достает веры. Если веришь, можешь все, что угодно.
— Я верю, что могу летать.
— Демоны, — сказал Кефа. — Они поддерживали тебя в воздухе. Это было до твоего крещения.
Его лицо осветила мальчишеская улыбка.
— Бьюсь об заклад, теперь ты не можешь летать, — сказал он.
Кефа проповедовал.
— У мира, — кричал он, — остались считанные дни. Нам были знаки и предзнаменования, но кто их видел? Люди составляют планы на завтра, на следующий год, делают сбережения для внуков. Их внукам нечего будет наследовать в этом мире. Времени не осталось. Есть только сегодня.
Он смотрел поверх затихших людей.
— Бог послал нам пророка, человека, отмеченного Его особой благосклонностью, более важного, чем пророки прошлого, человека, о котором эти пророки говорили. Бог дал много знаков в виде чудес, исцелений и изгнания демонов, что этот человек был специально избран Им. Тысячи людей были накормлены корзиной хлеба; нечистые очистились, хромые затанцевали, слепые прозрели, буря была успокоена, а мертвые — пробуждены от сна и благодарили Господа. И люди возрадовались. Но книжники, и фарисеи, и люди, полагающие, будто они все знают, мотали головой и говорили: «Кто этот человек?» А он ничего им не отвечал. Вместо этого он указывал на совершенное им. А они говорили: «По какому праву ты совершаешь все это? Почему ты не испросил нашего на то разрешения?» А он не отвечал. И они разозлились, потому что он не отвечал им и потому что он называл их лицемерами. И они испугались, потому что люди любили его. И они обратились к своим господам и учителям и сказали: «Помогите нам избавиться от этого человека». И они организовали против него заговор. И они убили его. Его, который никому никогда не причинил вреда; его, который отдал все, что у него было: они распяли его, как вора, и оставили умирать на солнцепеке.
Кефа сделал паузу.
— Он был моим другом, — сказал он.
Его голос дрогнул. Он опустил голову. Когда он снова ее поднял, его глаза сияли. Симон не мог понять, то ли от радости, то ли от слез.
— Слава Господу! — выкрикнул Кефа. — Потому что затем случилась самая прекрасная вещь со времени сотворения мира. Сам Господь воскресил этого человека из мертвых. Он вернул его к нам из могилы. Этот человек жив, он среди нас, он ходит и говорит. Мы видели его.
По площади пробежал вздох, подобный дуновению осеннего ветра.
— Вы понимаете, что это значит? — грозно вопрошал Кефа, и его взгляд прожигал толпу. Потом он улыбнулся. — Нет, — тихо сказал он, — кто из нас может это понять? Я только знаю, что это значит для меня. Это значит, что мой учитель и друг, человек, которого я знал и с которым делил хлеб, жив и находится на Небесах, в облике сияющем, как у ангела, в облике, в котором мне посчастливилось его видеть во время его земной жизни, и в этом облике, который дал ему Господь, он получил власть над всеми вещами, и их неминуемым концом, и власть вершить суд над душами людей.
Его голос снова зазвенел торжествующе.
— И у него есть право судить, потому что только он один был оценен достойно. И у него есть право судить, потому что он первым пришел спасать. Вот, друзья мои, мой Спаситель. Я призываю его в ваши сердца, я прошу от вашего имени.
