День был теплым, небо закрывала туманная дымка, в воздухе жужжали летние мушки. Курилов сидел неподвижно. Он был очень бледен. Внезапно он издал тяжелый, идущий из глубины сердца то ли стон, то ли вздох. Я долго смотрел на него. Наконец он поднялся и медленно, тяжело опираясь на трость, пошел по узкой аллее. Приблизившись к дому, он распрямил плечи и выпятил грудь. Теперь мой Курилов двигался как человек, привыкший к почтению окружающих.
На следующий день дом стал похож на гудящий улей: мастера обновляли убранство комнат.
Насколько я помню, императрица долго медлила с ответом. Курилов нервничал и с утра до вечера ходил по дому тяжелой нетвердой походкой. Он был суров и нетерпелив с секретарями и слугами. Меня удивлял его равнодушно-враждебный тон в разговорах с дочерью. Время от времени он украдкой бросал взгляд на Маргариту Эдуардовну, словно пытался понять, что в конце концов перевесит— честолюбие или любовь. Всякий разу него на лице появлялась улыбка покорности судьбе, и он со вздохом отворачивался. Каждый вечер мы с Фанни встречались в парке у калитки, и она сообщала о волнениях в университетах, которые власти подавляли с неслыханной жестокостью, об арестованных и сосланных студентах. Ее голос дрожал от ненависти, а у меня перед глазами стояло бледное лицо Курилова… своя правота была и у студентов, и у Кашалота.
Каждый самый ничтожный человечек думал только о себе, о своей жалкой жизни, ненавидел и презирал себе подобных — так повелось от века, и в этом была высшая целесообразность… Я отлично понимал правду той и другой стороны. Игра закончилась. Господь требует от своих созданий слепого повиновения.
Время шло, а ответа от императрицы все не было. Дом наводнили поставщики цветов и декораторы. Рассматривалась — правда, недолго — идея ночного праздника в садах.
Разбитый перед домом парк спускался к серой воде залива. На дюнах росли сосны и колючий ежевичник. Кажется, Ипполит Курилов посоветовал дяде одеть музыкантов в барочные костюмы и усадить их на плавучий помост.
Курилов не знал, как вредит ему репутация племянника, и помогал тому продвигаться по службе, за что злые языки обвиняли министра в кумовстве: «Сам-то он, конечно, не ворует, но от этого не легче: рассадил всюду своих родственников, а уж те ни в чем себе не отказывают!»
Первая жена Курилова воспитала рано осиротевшего мальчика, когда она умерла, он продолжал исполнять все ее желания. Глупая преданность и стойкая честность облегчали совесть Курилова, заставляя его совершать трагические ошибки.
В спальне первой госпожи Куриловой все еще висел на стене огромный портрет Ипполита в детстве — бледного мальчика с золотыми локонами.
Каждый вечер они спускались к заливу, проводили замеры, обсуждали костюмы музыкантов и цвет фонариков.
Ипполит носился по берегу, размахивал руками и восклицал, грассируя на французский манер:
— Вообразите, дядя: лунная дорожка на воде, аромат цветов в воздухе, тихая музыка, туалеты дам… Чистый Ватто!
Чересчур покатая грудь, вжатая в плечи голова и длинное бледное лицо делали его похожим на горбуна… без горба.
— Конечно, это обойдется недешево, — небрежным тоном добавлял он, — но вы можете на меня положиться…
Сумерки на Островах были невыносимо унылыми. Дождевые капли с чмокающим звуком падали на спокойную гладь моря. Окутанное дымкой тускло-красное заходящее солнце до утра висело на горизонте…
Курилов с мрачным видом слушал речи племянника и нередко обращался ко мне за советом.
— Что скажете, мсье Легран? Вы немногословны, но у вас хороший вкус. Как насчет зеленых лампочек? — спрашивал он, глядя на воду и не ожидая ответов.
В конце концов нервы у Курилова сдали: он решил, что сам пойдет к государю за ответом и, если тот будет положительным, передаст ему список гостей.
Я сопровождал министра в Зимний дворец. Садясь в карету, он заметил во дворе просителей. Люди ждали всесильного министра с раннего утра, но дождь загнал их под навес, и они жались друг к другу, как перепуганные овцы. Министр махнул рукой, и лакеи в секунду вытолкали бедолаг за решетчатые ворота. Озабоченный мрачными мыслями Курилов жестом пригласил меня с собой. Забавно, но и самого министра ждал в тот день не самый теплый прием: император утомился от дел, императрица недомогала…
На обратном пути Курилов сидел, отодвинувшись в угол кареты, и смотрел в пустоту. Время от времени он прищелкивал языком, подгоняя кучера, но как только настеганные лошади пускались галопом, приходил в бешенство. Карета медленно катилась под проливным дождем. Как это ни странно, я прекрасно понимал терзания Кашалота. Догадаться о том, что творится в душе этого закрытого, холодного человека, было очень непросто, и собственная прозорливость доставляла мне почти физическое удовлетворение. Позже, когда я бежал с сибирской каторги и охотился, чтобы добыть пропитание, точно так же ощущал страх и предсмертную дрожь зверя.
Было жарко, от земли поднимался пар. Несчастный глупец жаждал излить душу, но боялся, что я прочту в его глазах то, что было и так ясно как день.
— Золоченое рабство…
Я промолчал, и Курилов отвернулся к окну кареты, по которому стекали струйки дождя. Мы ехали по широкой, обсаженной деревьями аллее, капли гулко и звонко барабанили по крыше.
Внезапно одна из лошадей по непонятной причине отвернула в сторону, и карета дернулась. Я бросил взгляд на Курилова: его могли до дрожи напугать неожиданный резкий крик на улице, толчок кареты или разбившееся стекло, но он мгновенно брал себя в руки. Я испытывал удовольствие, подстерегая такие моменты, ибо они свидетельствовали о навязчивом страхе перед покушением.
В тот день он не отреагировал, а когда я спросил: «Вы не ударились?» — даже не сразу понял, о чем я говорю.
— Нет. — Он покачал головой. — Как странно. Я чувствую себя лучше. Боль отступает, когда мысли заняты всеми этими заботами.
Я не стал отвечать, и он закончил со вздохом:
— Чем выше положение человека, тем тяжелей его бремя.
— Вы устали, так почему бы не уйти в отставку? — спросил я. — Маргарита Эдуардовна…
Он не дал мне договорить:
— Я не могу. Такова уж моя жизнь.
Мы вернулись в дом.
Идея концерта на воде была забыта. Курилов решил последовать совету Даля и устроить прием в малахитовом зале. Императорская чета дала наконец согласие — зыбкое, ненадежное — посетить дом министра. Его могли отозвать в любой момент, но приглашения были разосланы.
В малахитовом зале, занимавшем половину первого этажа, собрали сцену. За несколько дней до бала я застал там Курилова — он наблюдал за репетицией. Девушка в буколическом костюме играла на старинном, похожем на волынку инструменте с пронзительным и звонким, как у флейты, звуком. Роскошная многоярусная люстра из венецианского стекла позвякивала в такт музыке.
Курилов сделал комплимент музыкантше, и она удалилась. Мы стояли в центре пустого зала, откуда вынесли всю мебель. Я обратил внимание на то, что доски, из которых собрана сцена, плохо подогнаны и могут в любой момент рухнуть. Он поднял на меня взгляд, но ничего не ответил, словно не понял смысла сказанного, и я повторил:
— Взгляните, как плохо они подогнаны.
Губы Курилова дернулись, на лице появилось выражение слепой ярости.
— Тем лучше! Тем лучше. Боже, пусть все катится к черту!.. Пусть провалится в тартарары!
Осознав, что наговорил лишнего, он попытался смягчить впечатление:
— Прошу меня извинить — нервы шалят, я неважно себя чувствую…
Он кивнул и, не добавив ни слова, оставил меня одного.
Бал состоялся в конце июня.
В ту ночь я отправился гулять по Островам. Мне нравились белые ночи. Я видел, как по широким аллеям одна за другой въезжают во двор кареты. В них сидели худые чопорные увешанные бриллиантами дамы и мужчины в парадных мундирах. Странный свет летней ночи делал их похожими на призраков… Я помню… Помню, когда стал комиссаром, ко мне на допрос приводили подозреваемых. На рассвете их расстреливали. Помню их бледные лица, помню, как они смотрели на меня. Некоторые выглядели смертельно изможденными и вообще не проявляли чувств, отвечая на все вопросы усталым смешком.
Немногие защищал и свою жизнь. Они молчали, когда их забирали, и так же молча шли на смерть. Революция — бессмысленная кровавая бойня. Ничто не имеет смысла, жизнь в том числе.
Я подошел к парку, открыл решетку и увидел Курилова: он инспектировал стоявших за деревьями агентов в штатском.
— Что вы здесь делаете, господин Легран? Идемте, я покажу вам замечательное зрелище.
Он буквально заставил меня подойти к дому. Через открытые окна я видел освещенный малахитовый зал, дом, обмахивающихся веерами дам. В первом ряду сидели император и великие князья.
