— Отпусти меня.
Это прозвучало как приказ. Он сразу же отпустил ее руку. И прежде чем он успел собраться с мыслями, прежде чем он смог улыбнуться ей или извиниться, она ушла. Ее голос прозвучал так сурово, так властно, что он повиновался без раздумий. В последнюю минуту их взгляды скрестились. Глаза Элии были пусты, словно у наркомана или у человека спросонья. Не будь он в таком состоянии, он смог бы прочесть во взгляде Марии едва заметную улыбку, которая опровергала холодность ее тона. В ее взгляде промелькнуло наслаждение, словно его рука на ее руке трогала ее больше, чем его слова. Но Элия ничего не видел. Он без сил остался стоять на улочке. Подавленный тем, как обернулся этот разговор, о котором он так мечтал.
Когда он неожиданно появился в церкви, дон Сальваторе курил сигарету, что он делал крайне редко, но всегда с большим удовольствием. Это напоминало ему его жизнь в Калабрии, еще до семинарии, когда он и его приятели, двенадцатилетние мальчишки, попыхивали украденными сигаретами.
— Что случилось? — спросил дон Сальваторе, напуганный видом Элии.
— Я конченый человек, — ответил Элия и без всякого смущения рассказал ему, первому, о своей любви. Рассказал все. О бессонных ночах, когда он думал только о Марии. О своей навязчивой идее. О страхе, который он испытывает при ней. Кюре какое-то время слушал, потом, когда ему показалось, что он узнал уже достаточно, он поднял руку, прерывая Элию, и сказал:
— Послушай, Элия, я могу помогать мертвым, потому что знаю, как помолиться за них. Я могу дать совет в воспитании детей, потому что после смерти брата воспитал своих племянников, но что касается женщин — тут я бессилен.
— Так что же мне делать? — в отчаянии спросил Элия.
— Знаешь, я калабриец, — сказал дон Сальваторе, — а в Калабрии, когда умирают от любви, идут танцевать тарантеллу. И это всегда чем-нибудь кончается. Или счастьем, или трагедией.
Дон Сальваторе не только посоветовал Элии пойти танцевать тарантеллу, он назвал ему имя одной женщины в старой деревне, калабрийки, которая поможет ему, если он придет к ней ровно в полночь с бидоном оливкового масла.
Элия так и поступил. И в полночь постучался в дверь маленького дома. Прошла целая вечность, пока ему открыли. Перед ним стояла невысокая женщина с лицом, словно печеное яблоко. С пронзительным взглядом. С дряблыми губами. Элия поймал себя на мысли, что он никогда не видел ее в деревне. Она произнесла несколько слов, но он ее не понял. Она сказала это и не по-итальянски, и не на местном наречии. Наверное, это был калабрийский говор. Не зная, что ответить, Элия протянул ей бидон с оливковым маслом. Ее лицо просветлело. Она спросила высоким голосом: «Тарантелла?», словно одно это слово обрадовало ее, и открыла дверь.
Дом состоял из единственной комнаты, так строили в старину. Соломенный тюфяк. Печка. Земляной пол. Таков был и дом Раффаэле около пристани, где Скорта жили после возвращения из Нью-Йорка. Ни слова не говоря, старуха поставила на стол бутылку ликера, знаком показала ему, чтобы он налил себе, и вышла из дома. Элия повиновался. Он сел за стол и наполнил стакан. Он думал, что пьет виноградную водку или limoncello, но вкус этого напитка был совсем другой. Осушив один стакан, он налил себе еще, пытаясь понять, что же он пьет. Напиток обжигал горло, словно кипящая лава. И по вкусу отдавал щебенкой. «Если камни Юга имеют вкус, то это как раз то самое», — подумал он после третьего стакана. Возможно ли выжать из камней с холмов такой напиток? От выпитого по телу Элии разлился жар. Он уже ни о чем не думал. И тут дверь открылась, и старуха появилась в сопровождении какого-то мужчины — слепого, еще более старого, чем она. Его Элия тоже никогда не видел. Старик был худой, какой-то высохший. Еще ниже ростом, чем женщина. Старик сел в углу, достал тамбурин, и они оба начали напевать мелодию тарантеллы, древнего танца солнечной страны. Элия почувствовал, что он весь наполняется этой вековой мелодией, которая говорила о безумии мужчин и коварстве женщин. Голос старухи изменился. Теперь это был девичий голос, сильный и высокий, который заставлял дрожать стены. Старик притоптывал в такт музыке, а пальцы его с силой били по тамбурину. И он подпевал старухе. Элия налил себе еще. И вдруг ему показалось, что вкус напитка изменился. Это уже был не вкус камней, а скорее что-то напоминающее сияние солнца. Solleone, «солнце-лев», небесное светило летних месяцев. Теперь напиток вызывал в памяти пот, который струится по спинам работающих в полях мужчин. Биение сердца ящерицы, приникшей к скале. Землю, которая оголяется и трескается от жары и умоляет хоть немного напоить ее водой. Solleone и его мощь непреложного властителя, вот что чувствовал Элия во рту.
А старуха тем временем вышла на середину комнаты и начала танцевать, приглашая Элию присоединиться к ней. Он выпил пятый стакан напитка, встал. И они в такт мелодии стали кружить на одном месте. Голова Элии была полна музыкой. Ему казалось, что в комнате играет целая дюжина музыкантов. Мелодия звучала во всем его теле. Он понимал ее глубокий смысл. У него шла кругом голова. По его спине струился пот. Старуха, которая еще недавно выглядела такой медлительной и такой усталой, теперь прыгала вокруг него. Казалось, она со всех сторон. Она окружала его. И при этом не сводила с него глаз. Она улыбалась ему своей уродливой старческой улыбкой. Он начинал понимать. Да, теперь он все понимал. Эта старуха, которая смеется во весь свой беззубый рот, — лицо его судьбы, которая так часто смеялась над ним. Его судьба была здесь во всей своей лихорадочности и ярости. Он закрыл глаза. Он уже не повторял движений старухи, он танцевал сам. Монотонная одуряющая мелодия наполняла его счастьем. В этой грустной старинной народной музыке он слышал единственную истину, чего не слышал никогда. Тарантелла захватывала все его существо, потому что она владела потерянными душами. Он вдруг почувствовал себя гигантом, которому под силу все на свете. Он был Вулканом в жаркой кузнице. Каждый его шаг высекал искры. И тут он услышал голос, он прозвучал внутри его. Это был голос старухи. Но вызвала его не музыка, не выпитый напиток. И старуха без конца повторяла одно и то же, твердила в такт музыке:
— Иди, мужчина, тарантелла с тобой, иди и сделай то, что ты должен сделать.
Элия повернулся к двери. К его удивлению, она была открыта. Он даже не подумал вернуться к двум старикам. Музыка звучала в нем. Звучала со всей силой старинных ритуалов.
Он вышел из дома. Он прошел по улочке старой деревни словно одержимый. Было четыре часа утра, даже летучие мыши уже спали.
Он и сам не понял, как оказался на корсо, около табачной лавки. Кровь в его жилах горела. Он весь взмок. Земля кружилась, в ушах звенел смех старухи. Подталкиваемый тарантеллой, которая словно жалила его сердце и пила его кровь, он прошел через лавку на склад и поджег коробку с сигаретами. Потом, не оглянувшись на огонь, который быстро занялся, вышел и, стоя на тротуаре, стал наслаждаться зрелищем. Огонь распространялся быстро. Со склада повалил густой дым. Вскоре пламя перешло на торговое помещение. Глядя оттуда, где стоял Элия, поначалу можно было бы сказать, что кто-то зажег в лавке электричество. Потом свет там принял рыжеватый оттенок и пламя вырвалось наружу, начало победно лизать стены. Элия завопил, словно безумный, и начал хохотать. Он был настоящим Маскалдзоне, и он смеялся тем смехом разрушения и ненависти, который в его роду передавался из поколения в поколение. Да. Все можно сжечь. Пусть все идет к дьяволу. Сигареты и деньги. Его жизнь и его душа. Все можно сжечь. Он хохотал во все горло и в свете пожара танцевал в сумасшедшем ритме тарантеллу.
Треск пожара и запах дыма вскоре разбудил соседей, и они поспешили на улицу. Все расспрашивали Элию, но он не отвечал, взгляд у него пустой, словно у безумного или дурачка, и люди пришли к заключению, что это несчастный случай. Да и можно ли было хотя бы допустить мысль, что Элия сам поджег свою лавку? Побежали за огнетушителями. На улице собралась огромная толпа. В это время появилась Кармела. Бледная, со спутанными волосами. Блуждающим взглядом она безотрывно смотрела на пламя. Увидев, что бедная женщина едва держится на ногах, все поняли, что горит не просто лавка, но жизнь и наследство всего клана. Лица людей были печальны, они понимали, что это катастрофа. Через некоторое время сердобольные соседи увели Кармелу, чтобы она не смотрела на удручающее зрелище. Зачем ей оставаться здесь? Это бесполезная пытка.
Увидев мать, Элия мгновенно отрезвел. Его эйфория сменилась глубокой тоской. Он бросался то к одному, то к другому в толпе:
— Вы чувствуете? Вы чувствуете дым? В нем пот моей матери. Вы не чувствуете его? Там и пот ее братьев тоже.
Жители Монтепуччио обуздали огонь. Пожар не перекинулся на соседние дома, но от табачной лавки не осталось ничего. Элия был просто убит. Вид пожарища отнюдь не напоминал завораживающее впечатление от пламени. Оно было уродливым, приводящим в уныние. От камней шел черный удушающий дым. Элия сел на край тротуара. Тарантелла уже не звучала в нем. И он больше не смеялся. Блуждающим взглядом он созерцал завитки дыма.
