Ионыч вышел из тени, подобострастно улыбнулся конвоирам.
— Вы кто? — строго спросил усатый конвоир.
— Ионыч я, простой русский мужик.
Молодой конвоир недоверчиво хмыкнул.
— Ваша девочка? — уточнил усатый.
— Дочурка приемная, — сказал Ионыч. — Умница моя, единственная отрада.
— Светлая девочка, — сказал усатый и положил безусому руку на плечо. — Пошли-ка отсюда, рядовой Лапкин.
— Да как же это, товарищ сержант! — Молодой безусый конвоир расстроенно шмыгал носом. — Неужели в самом деле нарушим приказ и отпустим мертвяка?
— Молодой ты еще, Лапкин, безусый. — Усатый конвоир вздохнул. — Идем, водкой угощу… — Он обернулся, крикнул: — Следите за другом, гражданин Ионыч. И на голову ему что-нибудь набросьте, а то издалека видно язвы и понятно, что он серый.
Ионыч поклонился в ножки:
— Не переживайте, почтенные стражи порядка, сделаю в наилучшем виде.
Конвоиры скрылись за углом. Ионыч мгновенно разогнулся, сплюнул презрительно. Федя обнял его:
— Ионыч, спасибо!
Ионыч оттолкнул мертвого приятеля:
— Ты руки-то не распускай. Смердит от тебя дохлятиной.
— Смердит, — печально согласился сокольничий.
— Лучше поблагодари, что я Катьку тебе на выручку послал, — небрежно заметил Ионыч. — Если б не я, валяться тебе в снегу без башки, а то и без всего остального.
Сокольничий поклонился Ионычу:
— Спасибо, Ионыч. До гроба тебе обязан.
— Шапку где посеял? — спросил Ионыч, задумчиво разглядывая покрытую струпьями Федину макушку. — Ну и урод же ты, Федор!
Сокольничий пожал плечами:
— Уронил шапку, пока бегством спасался.
Ионыч сорвал с Катеньки дырявую шапчонку, натянул Феде на уши. Отошел, осмотрел критически:
— Пойдет. Рожа у тебя покамест не серая, просто бледная, за человека сойдешь.
— А Катенька как без шапочки-то? — спросил сострадательный Федя, оглядывая дрожащую девочкину фигурку. Катенька подняла воротничок повыше, обняла себя и топала на месте, пытаясь согреться. Русые волосы упали на лоб и плечи, кончики волос покрылись седым ледком.
— Ничего, дядя Федя, ничего, — прошептала девочка. — Главное, вы в безопасности. А я уж как-нибудь протяну.
— Вот именно, — сказал Ионыч. — А теперь пойдемте скорее за вездеходом. Надоел мне этот вонючий городишко, в печенках сидит.
— Прав ты, Ионыч, — сказал Федя. — Нечего тут делать: провинция бестолковая, никакого шарму, как в столице, и никакой природной свободы, как в деревне. Да и тарелочку, наверно, пора теплой водичкой полить.
— Давно пора, — согласился Ионыч. — Замерзнет без ухода тарелочка.
— Папаша, поднимай шлагбаум! — закричал Ионыч, ногой колотя по будке. — За вездеходом хозяева пришли!
Из полосатой черно-желтой будки выглянул дедок. В одной руке он держал чайник с закипевшей водой, в другой — револьвер.
— Ишь, расшумелись, ироды, — пробурчал. — Я уж подумал, серые вернулись.
Мимо проходил патруль, и Ионыч погромче заявил:
— А серых нет уже, папаша, и всё благодаря слаженным действиям наших доблестных войск! — С этими словами Ионыч поклонился патрулю, Катеньку схватил сзади за шею и тоже заставил кланяться, а Федя и без его слов поклонился, чуть на колени не упал. Патруль прошел мимо, на поклон никак не ответил, но было заметно, что бойцы польщены.
Дедок нырнул в будку и спустя мгновение вынырнул с кружкой горячего липового чаю. Отхлебнул, с лукавой улыбкой посмотрел на гостей.
— А чего это вы так рано уезжаете? Неужто смертельная опасность, которую таит в себе форпост человеческой цивилизации, вам не по вкусу? — Было ясно, что дедок не прочь поболтать.
— Что нам по вкусу, а что — нет, это тебе, папаша, знать необязательно, — сказал Ионыч, с тревогой глядя за шлагбаум: какой-то подозрительный тип в неприметном сером пальто вертелся у его вездехода: разглядывал, вынюхивал что-то. — Поднимай шлагбаум!
— Ну коли так, покажьте жетон с нумерацией, — заявил дедок строго. — Иначе ничего я вам не подниму.
— Вчера только машину оставляли; неужели забыл нас?
— Помню или нет, это вам, гражданин, знать необязательно, порядок есть порядок. Предъявите жетон!
— Леший с тобой, — сказал Ионыч и сунул руку в карман шубы. Пусто. Ионыч сунул руку в другой карман: и тут ничего! Ионыча словно студеной водой окатили. Он повернулся к Катеньке:
— Возвращай жетон.
— Какой жетон, дяденька? — побледневшими губами спросила Катенька. Ее волосы побелели от инея, голова словно попала в морозные тиски, и она туго соображала.
— Который ты у меня стащила, паршивка.
— Ничего я не тащила, дядя Ионыч, вот вам крест.
— Не ври!
— Ионыч, может, ты его потерял, жетончик-то? — осторожно поинтересовался Федя. — Оно ведь немудрено, ночь выдалась хлопотная, мог и посеять в спешке.
— Ты бы уж молчал, мертвяк! — рявкнул Ионыч, и Федя со страхом посмотрел на дедка-охранника стоянки, но тот, занятый испитием чая, реплику Ионыча то ли не расслышал, то ли не придал ей значения. Может, решил, что шутка, или, к примеру, кличка у Феди такая — «мертвяк».
Ионыч еще раз проверил все карманы, но жетона не нашел. Со скрежетом зубовным повернулся к дедку:
— Папаша, тут такая незадача: жетон я отдал своей падчерице на сохранение, а она, дуреха, взяла его и посеяла. Может, как-нибудь без жетона обойдемся? — Он подмигнул сторожу.
Дед допил чай, крякнул и, отставив кружку на корытце, прижатое к стенке будки, буркнул:
— Не положено.
— Да как же так… мы ведь и без того пережили за эту ночь столько, сколько иные за жизнь не переживают! — Ионыч сжал кулаки. — Неужели тебе, отжившему свое деду, не жаль нас, несчастных путешественников?
— Не положено, — повторил дед и добавил примиряюще: — А чего спешите-то? Из города всё равно вряд ли уедете, военные на время расследования причин трагедии перекрыли дороги и выпускают из города только в случае крайней необходимости.
— У нас как раз крайняя, — заявил Ионыч. — Да и какая тебе разница, папаша, какая у нас необходимость? Не твоего ума это дело! А ну-ка возвращай вездеход! Или присвоить машину вздумал?!
Дед посуровел и потянулся за револьвером:
— Не положено! — Он замер на полуслове, уставился на Ионыча. — Погоди-ка. Твой вездеход случайно не тот, который с черной звездой на боку?
— Какое тебе дело? — разъярился Ионыч. — Свой вездеход я совершенно честно покупал в Лермонтовке, это всё, что тебе надо знать!
— В Лермонтовке, значит. — Дед снял шапку, задумчиво почесал лысину. Повернулся, громко позвал: — Гражданин Рыбнев! Тут люди пришли, вездеход требуют!
Странный гражданин, что вертелся подле Ионычева вездехода, побежал к шлагбауму, придерживая рукой спадающую меховую шапку. Ионыч заволновался, но бежать не стал: очень подозрительно будет выглядеть.
— Спасибо за содействие, папаша, — сказал Рыбнев, подходя к будке.
— «Папаша-папаша», — буркнул под нос дед, заходя в будку. — У меня имя, между прочим, есть!
Рыбнев усмехнулся. Подошел к шлагбауму, уперся руками:
— Ваш вездеход, уважаемый? — Уточнил: — Тот, что со звездой.
Был он молод, лет тридцати, и имел повышенной колючести взгляд. Рыбнев чем-то напомнил Ионычу покойного Владилена Антуановича.
— А вам какое дело? — Ионыч грубо сплюнул. — Вы хоть знаете, кто я такой? Ионыч я, вот так-то, сударь!
— Рад знакомству, — сказал Рыбнев, доставая из-за пазухи корочку. Раскрыл обитый красным бархатом документ с золотым гербом, небрежно помахал перед носом у Ионыча. — А вот я — майор Рыбнев, федеральная служба дисциплины.
Ионыч чуть в обморок не свалился. «Пропал! Точно пропал!» — мысль билась, как скользкая рыба в сетке.
— Ах, простите, уважаемый майор Рыбнев, не признал в вас государственного человека. — Ионыч противно захихикал. — Да и сами посудите: мало ли какой сброд шатается? Всякому, что ли, отвечать?
— Да, сброда хватает, — сказал Рыбнев. — Так что насчет вездехода? Ваш?
Ионыч замахал руками:
— Нет, что вы! Мой вон тот, маленький да беленький, с березкой на дверце, лермонтовской сборки, а со звездами мы вездеходы не держим, нет у нас таких.
— А в чем проблема? Почему вас не пропускают?
— Вредный старик жетон требует, а жетон падчерица потеряла. — Ионыч развел руками. — Вот такая беда.
Рыбнев прищурил левый глаз; с подозрением посмотрел на Ионыча и прищурил правый. Открыл было рот, чтоб что-то спросить, но тут — большая удача для Ионыча — мимо пробегал румяный от принятой водки дядь Вася с авоськой, полной варено-копченой колбасы и консервированной снеди. Дядь Вася увидел Ионыча, закричал:
— Ионыч, дружище!
Подбежал, похлопал по плечу:
