— Какие-то есть, — вздохнул Крейг, — Хреновые, но есть. А ты? Все еще с Джоу?
— Ага.
— Еще кто-то?..
— Да нет, собственно. Так… — Я скривил рот.
— Стало быть, по-прежнему шастаешь налево-напра-во? — проговорил Крейг с добродушной улыбкой.
Я неловко поежился.
— Ну, не так чтобы налево-направо. Так, время от времени делаю вылазки из-за забора, чтобы…
— Перехватить мяч.
— Мне скорей бы пришла на ум аналогия с пахотой и разбрасыванием семян, однако можно выразиться и так, — согласился я.
Крейг задумчиво посмотрел в сторону.
— Пожалуй, в свое время мне следовало бы заниматься этим активней.
— Господи, дружище, тебе же тридцать пять. Самый расцвет. Бог ты мой, рано еще сбавлять обороты.
— Да, но почти все мои приятели женаты, а работаю я в основном дома, так что ни тебе знакомства в буфете за чашечкой кофе, ни флирта у копира.
— Да, слушай, а как там твоя работа? — поспешил я переменить тему, — Наплодил в последнее время хороших вебсайтов?
Крейг застонал:
— Не спрашивай. Целый день чистил компьютеры от вирусов. Какое-то дерьмецо все-таки просочилось; должно быть, какой-нибудь говнюк забавляется на своем допотопном долбаном «синклер спектруме» в какой-нибудь гребаной Верхней Казактавии. А как у тебя?
— Невежливо спрашивать у радиоведущего о его работе, — сказал я устало. — Тебе следовало бы утешить меня заявлением, что мои великолепные передачи становятся с каждым разом еще лучше. — Я взглянул на него, — Что, не разобрался еще толком с этой штуковиной, «дружбой»?
— И за каким, интересно, лядом мне тебя слушать! — воскликнул Крейг; свет постироничной, второго поколения лавовой лампы отразился на его очках и бритой голове, рубино-во бликуя, — Если бы, например, я совсем отчаялся и решил завтра послушать, что ты там скажешь…
— Что ты подразумеваешь под словечками «бы» и «например», ты, предавший меня бывший закадычный друг, открыть скобку, по Шотландии, скобку закрыть?
— …то, скорее всего, — продолжил не моргнув Крейг, — услышал бы то же, что выслушал только что.
— Чего? — взвился я.
— Взгляни мне в глаза, ты, хитрое лживое ничтожество, и скажи, что не собираешься пережевывать в эфире всю эту чушь насчет того, что фанаты вшивых местных команд куда лучше подготовлены к тому, чтобы болеть за паршивые национальные сборные, чем поклонники команд успешных, или тот гадкий вздор о том, что чемпионат мира должен состоять из одних серий пенальти. Ну, отвечай, о ужаснейший из людей!
Я уставился на него в изумлении.
— Ну, — хрипло сказал я, — что плохо лежит…
— Мне стоило бы потребовать выплаты роялти. Зарплату.
— Ты что, действительно никогда не слушаешь мои передачи?
Крейг хохотнул:
— Конечно слушаю. Пока от рекламы не начинает ехать крыша. И ты действительно любишь пускать в повторную переработку то, о чем мы с тобой накануне трепались.
— Так и есть. Хочешь, я стану упоминать об этом в эфире и называть твое имя? Ссылаться на тебя? Включим тебя в штат радиостанции? Страховочку больничную оформим?
— Я же сказал — роялти. Хватит обычного чека.
— А хрен тебе!
Мой приятель вздохнул:
— А все-таки…
— А все-таки хватит сидеть тут и жалеть самого себя, лучше…
— Я не жалею самого себя.
— Вот и не надо. У тебя хорошая работа, которая тебе нравится, успешная карьера, вы с женой вырастили умную, красивую дочку, и тебе повезло стать другом по крайней мере одной настоящей знаменитости, то есть меня. Что еще тебе остается желать?
— Может, побольше секса?
— Не помешало бы. Вылезай-ка из берлоги и начинай общаться с людьми. Знакомиться с женщинами. Давай вместе куда-нибудь выберемся. На пару.
— Ну, пожалуй.
— И не «пожалуй», а точно. Давай.
— Позвони. Убеди меня, когда протрезвею и стану не таким мрачным.
— А ты сейчас мрачный?
— Немного. Я по-настоящему люблю мою работу, но иногда думаю, да это же просто так, украшательство, вроде как электронные обои, и какой в этом смысл? А что касается Никки, она совершенно замечательная, но когда мне приходит в голову, что ей вот-вот задурит голову какой-нибудь проходимец… Конечно, я понимаю, все это отдает каменным веком, но иногда ловлю себя на мысли, что мне и думать неприятно, что она займется сексом.
— Тебе неприятно? Вот дьявол! А по-моему, отличная мысль.
— Ну, Кен, — сказал Крейг, качая головой, — Даже тебе…
— Прости, каюсь, — искренне сказал я.
Раздался мелодичный звон дверного звонка.
— Отлично, — отреагировал Крейг. — Выметайся вон из моего дома, ты, ядовитый кисяк!
— Кисяк?
— Кизяк! Ядовитый кизяк, вот кто ты.
— Ну и ладушки. — Я вскочил с места и хлопнул его по коленке, — Встретимся на следующей неделе?
— Возможно. Ну, скатертью дорожка в твой притон разврата.
На пороге я остановился, прищелкнул пальцами и проговорил:
— Ах да, совсем забыл тебе рассказать.
— О чем? — спросил Крейг задиристым тоном.
— О моем пылком гомосексуальном эпизоде с Локланом Мердоком[56].
— Да ну?
— Точно. И, как ни забавно звучит, я начал писать для одного из таблоидов его папаши.
Крейг прикрыл глаза.
— Хватит уже на сегодня, а? — тяжело вздохнул он.
— Просто решил, что тебе захотелось бы это знать; и я получил колонку в газете «Сын»[57].
— Да уймись ты.
— Увидимся!
— Ага, и попробуй все это рассказать по своему дурацкому радио, мистер Забавник.
— Это лишь для твоих ушей, малыш. До следующей.
— Ну да, ну да…
Когда я поцеловал Селию в первый раз, тогда, в грозу, дальше этого у нас не пошло. Правда, то был потрясающий поцелуй: ее теплое, упругое тело прижалось ко мне, я почувствовал, какие мягкие у нее губы, и твердый маленький язычок затрепетал у меня во рту, словно влажный мускулистый язычок пламени. Но она не оставила мне ни адреса, ни домашнего телефона, ни номера мобильника. Вообще ничего. Тогда я, конечно, представления не имел, кто ее муж. Просто думал, что он малость не в себе (одно это, господи прости, должно было меня охолодить). Я боялся, что, несмотря на всю торжественность момента, она меня разыгрывает, что просто такая у нее эксцентрично-серьезная манера поддразнивать. Но она же пообещала связаться со мной. А теперь ей требовалось вернуться к остальным гостям, скоро за ней должна была прибыть машина, чтобы отвезти домой.
Еще один долгий, невыносимо страстный поцелуй, во время которого она позволила мне пробежаться руками по всему ее телу, а затем Селия ускользнула в пустую спальню. Я остался стоять на ветру, под дождем, с восставшим, как ствол секвойи, членом, выжидая некоторое время для приличия и в кои-то веки жалея, что не курю, — как раз сейчас сигарета очень не помешала бы. Затем, посетив мегаванную, чтобы вытереть полотенцем лицо и причесать волосы, вернулся к гостям.
Селия к тому времени уже уехала.
А потом — ничего. И так несколько недель, за исключением обычной ерунды (посещений зубного врача, схваток с начальством, пары насыщенных флиртом и алкоголем ланчей с красоткой Эйми, не говоря уже о концерте в Брайтоне, куда меня вывез Эд и который закончился на рассвете купанием нагишом в холодной воде с парочкой девиц из Аргентины). Мы с Джоу ходили в кино и на вечеринки, закидывались экстази и отвисали в клубах, время от времени занимались качественным, изощренным сексом, и я решил, что Селия принадлежит к разряду несбыточного, являясь небольшим оазисом первостатейной странности, очарования и житейской драмы, каких в пустыне нашего существования и без того с избытком. В конце концов, кто она такая, как не подстилка для гангстера? И даже еще хуже: ею жена. Бог ты мой! Конечно, все это очень занятно — хождение по краю, болтовня о том, насколько подобное опасно, и прочая мура; я даже не был абсолютно неискренен, когда говорил, что мне наплевать на риск, но все-таки моя жизнь еще представляла для меня некоторую ценность. Жизнь слишком коротка, чтобы не жить одним днем, однако слова Селии о поведении, способном слишком уж сильно ее сократить, не показались мне совершенной ерундой.
И вдруг в один дождливый четверг — это случилось в середине мая, то есть примерно месяц спустя, даже больше, — явился курьер с тонким запечатанным конвертом, сразу после того, как я закончил свою передачу. Собственно, он застал меня, когда я уже шел по коридору, ведущему из студии в наш офис. Конверт оказался настолько легким, что я подумал, будто он пуст. Внутри обнаружилась серая магнитная карта-ключ, явно из какого-то отеля. И больше ничего! Я тщательно исследовал все внутренние закоулки, но так ничего и не обнаружил, хотя даже перевернул его и потряс, — но все тщетно. Даже оглянулся на ходу и внимательно оглядел коридор на случай, если из конверта что-нибудь выпало, а я не заметил. Но ничего не нашел. На карте — ни номера комнаты, ни даже названия отеля. Никаких надписей. Впрочем, так ведь и положено. Я сунул карту в карман, повнимательнее присмотрелся к самому конверту, не указано ли на нем имя отправителя, и задумался, как бы его вычислить, кем бы он ни был.
