Но всю дорогу, пока он добирался на метро домой, его не покидало сожаление, что последнее слово осталось не за ним. Он снова и снова мысленно подбирал слова, которыми мог бы начать разговор о необходимости расстаться. Например, сказать: «Кристина, по-моему, у нас вряд ли что-то получится…» — или: «Детка, если я для тебя всего лишь альфонс и вообще начинаешь выдумывать подобную ерунду, то, полагаю, теперь нам самое время…» — так продолжалось до тех пор, пока он не заметил, что другие пассажиры с беспокойством отводят взгляды, потому что он энергично шевелит губами и даже немного размахивает руками, словно что-то доказывая.
— Уоррен? — раздался этим же утром мелодичный старческий голос Джудит, звонившей из Суссекса. — Пожалуй, я во вторник приеду на пару недель в Лондон. Это не слишком расстроит твои планы?
Он попросил ее не говорить ерунды и пообещал, что станет с нетерпением ждать ее приезда. Но едва он повесил трубку, как телефон опять зазвонил:
— Привет, милый, — сказала Кристина.
— Ой, привет. Как ты?
— В порядке, за исключением того, что прошлой ночью я вела себя с тобой не очень хорошо. На меня иногда находит. И понимаю, что веду себя ужасно, а ничего поделать не могу. Можно, я все-таки заглажу вину перед тобой? Приходи ко мне во вторник вечером?
— Право, не знаю, Кристина, я еще не решил. Может, мы лучше, так сказать…
Ее голос изменился:
— Так ты придешь или нет?
Он помолчал, заставляя ее подождать секунду-другую, а потом согласился приехать — и согласился лишь потому, что понимал: лучше сказать последнее слово не по телефону, а глядя прямо в глаза.
На ночь он больше не останется и задержится ровно настолько, чтобы только объясниться с ней. Если дома будет кто-то еще, он уведет ее в паб, где они смогут поговорить с глазу на глаз. И он больше не станет репетировать речи: придет время, и он сумеет найти нужные слова и правильный тон.
Однако помимо того, что эта встреча должна стать последней, сказанные им слова — а вот это будет чертовски трудно! — должны оказаться милыми. Иначе она останется обиженной, и тогда впоследствии его ожидает множество неприятностей, которые она сумеет причинить ему при помощи телефона, а то и отколоть нечто похлеще, — и рисковать теперь, когда Джудит возвращается в Лондон, он больше не мог. Уоррен представил, как они с Кристиной пьют чай в гостях у Джудит («Уоррен, не стесняйся приводить друзей!»), как в прошлом частенько делали с Кэрол. А затем Кристина, дождавшись паузы в разговоре, вдруг энергично и со значением ставит чашку на стол и говорит: «Послушайте, леди, у меня для вас новость. Знаете, каков на самом деле этот ваш любезный племянничек? А? Ну так я вам скажу. Он — альфонс!»
Он надеялся, что приедет, когда ужин уже закончится, но в тот вечер обитатели дома, наверное, припозднились — все еще сидели за столом, и Грейс Арнольд предложила ему тарелку.
— Нет, спасибо, — поблагодарил он, однако все-таки сел рядом с Кристиной и налил себе рюмку, чтобы не показаться невежливым.
— Кристина, сходим после ужина ненадолго в паб? — спросил он девушку.
— Зачем? — с набитым ртом поинтересовалась она.
— Хочу поговорить с тобой.
— Мы и здесь можем поговорить.
— Нет, не можем.
— Ну, тогда поговорим позже. Подумаешь, какое важное дело.
И Уоррен почувствовал, как его планы рушатся, словно карточный домик.
Этим вечером Эйми, похоже, пребывала в замечательном настроении. Она щедро смеялась над всем, что говорили Альфред и Уоррен; и припев песни «Незабываемо» исполнила ничуть не менее прочувствованно, чем сама Кристина; оставаясь лицом ко всем, она отошла на середину кухни и, показав себя с новой, незнакомой стороны, восхитила зрителей, изящно протанцевав, медленно покачивая бедрами, коротенький танец под музыку из фильма «Мулен Руж».
— Эйми, а ты-то сегодня чего дома? — осведомилась Кристина.
— Ой, даже и не знаю. Неохота. Иногда все, чего хочется, — это остаться дома и ни о чем не думать.
— Альфред, посмотри, дорогуша, есть ли еще лаймовый сок, — окликнула мужа Грейс, — тогда мы могли бы пить джин с лаймом.
Покрутив ручку радиоприемника, они нашли танцевальную музыку, и Грейс закружилась с Альфредом, тая в его объятиях, в старомодном вальсе.
— Обожаю вальс, — пояснила она. — И всегда его любила.
Однако их танец скоро закончился; врезавшись в стоящую на пути гладильную доску, они опрокинули ее, и остальной компании это происшествие показалось ужасно смешным. Кристина попыталась доказать, что умеет танцевать джиттербаг, — видимо, из чувства соперничества, желая превзойти Эйми с ее сольным номером, — однако Уоррен оказался для нее слишком неуклюжим партнером: он и подпрыгивал, и вертелся, и тем не менее только зря потел, — ему все равно никак не удавалось крутануть партнершу так, чтобы та, вращаясь, вылетала, как положено, из его объятий на всю длину их сомкнутых рук, а затем, кружась в обратном направлении, вновь оказалась в его объятиях. Поэтому их выступление под взрывы хохота тоже обернулось конфузом.
— …Ой, ну не мило ли, что мы все такие добрые друзья?! — проговорила Грейс Арнольд, с самым серьезным видом откупоривая новую бутылку джина. — Мы можем запросто собраться здесь и веселиться, и больше нас ничего на свете не волнует, пока мы вместе, так?
Да, так все и было. Чуть позже Альфред с Уорреном уже сидели рядышком на диване и со знанием дела обсуждали сходство и различия британской и американской армий — как два старых солдата, удалившихся на покой. Затем Альфред, извинившись, вышел, чтобы принести еще выпивки, и его место тут же с улыбкой заняла Эйми. При этом она слегка, всего лишь кончиками пальцев, коснулась бедра Уоррена, точно обозначая начало новой беседы.
— Эйми! — крикнула через всю комнату Кристина. — Держи руки подальше от Уоррена или я тебя убью!
И после этого все пошло наперекосяк. Эйми, вскочив, принялась с жаром доказывать, что не сделала ничего плохого. Контраргументы, приведенные Кристиной, были представлены громко и пересыпаны бранными словечками. Грейс и Альфред, кисло улыбаясь, стояли, похожие на очевидцев дорожной аварии, а Уоррену просто хотелось раствориться в воздухе.
— Ты так всегда делаешь! — кричала Кристина. — С самого начала, стоило мне привести тебя в этот дом, ты вечно увиваешься за каждым моим мужиком. Ты дешевка, приживалка и потаскушка! Маленькая сучка!
— А ты шлюха! — выкрикнула Эйми в ответ и тут же разразилась рыданиями.
Затем, пошатываясь, она направилась к двери, но вдруг остановилась. Обернувшись, она даже прикусила кулак, ее глаза наполнились ужасом, едва она услышала слова Кристины, обращенные к Грейс Арнольд.
— Вот что, Грейс, — голос Кристины звучал громко и неумолимо, — ты моя лучшая подруга и всегда такой останешься, но тебе придется сделать выбор — она или я. Я не шучу. Клянусь жизнью моего ребенка, — и она сделала театральный жест в направлении своей спальни, — клянусь ее жизнью, я ни дня не останусь в этом доме вместе с этой…
— Да ты!.. — проговорила, наступая на нее, Эйми. — Да ты подлая! Ты, мерзкая…
И обе девушки вдруг вцепились друг в друга: они боролись, наотмашь били кулаками, рвали одежду и таскали друг дружку за волосы. Грейс пыталась их разнять, эдакая визжащая и дрожащая рефери на ринге, но ей доставались и с той и с другой стороны только тычки да толчки, так что в конце концов она упала, как раз когда вошел Альфред Арнольд.
— Черт возьми! — выругался он. — Немедленно прекратите! Сейчас же! Брейк. — Ему удалось, оторвав руки Кристины от горла Эйми, грубо отпихнуть ее прочь, а затем толкнуть Эйми на диван, где она тут же разрыдалась, закрыв лицо руками.
— Вот коровищи… — проговорил Альфред, споткнувшись, но равновесие все-таки удержал. — Чертовы пугала…
— Давайте попьем кофе, — предложила Грейс, но со стула, на который с трудом взгромоздилась, не встала.
Альфред, едва дотащившись до плиты, поставил на огонь ковшик с водой. Отыскав бутылку с полужидким растворимым кофе, он, тяжело дыша, положил по чайной ложке этого концентрата в каждую из пяти приготовленных им чистых чашек, а затем принялся вышагивать по кухне с таким видом, словно он никогда даже и не предполагал, что жизнь может повернуться к нему таким боком. Его широко раскрытые глаза блестели.
— Чертовы пугала, — повторил он. — Коровищи.
И со всей силы ударил в стену правым кулаком.
— Конечно, я понимаю, что Альфред расстроился, — сказала Кристина позже, когда они с Уорреном легли в постель, — но чтобы вот так пойти и разбить себе руку! Это было ужасно.
— Можно? — робко постучавшись, спросила Грейс и вошла, растрепанная, но счастливая, в комнату. Она все еще была в платье, но пояс уже сняла: ее черные шелковые чулки спустились и теперь складками закрывали верх туфель. Ноги у нее оказались бледными и слегка волосатыми.
