— А почему ты хотел мне звонить?
— Предупредить. Я знаю, что ты в этом свинстве не участвуешь, однако оно может тебе повредить. Тебе, твоему агентству, даже твоему сыну. О махинации проведал один журналист, и, понимаешь, он только ждет, пока дело оформится окончательно, чтобы бросить свою бомбу. Я думал, ты можешь поговорить с отцом, предупредить его, что дело может обнаружиться, в общем, убедить, что он на этом проиграет.
— Кто этот журналист?
— Ларральде.
— Алехандро Ларральде? Из «Ла Расон»?
— Да.
— О, он наверняка поднимет большой скандал.
— Еще бы. Этот церемониться не будет.
— Благодарю тебя, Вальтер.
— Что ты намерен делать?
— Еще не знаю. Мне так трудно говорить со Стариком.
Отношения у нас неважные. Но этого нельзя допустить, нельзя допустить.
— Добрый день, сеньор Будиньо. Было семь звонков, и вас ждут четверо посетителей.
— В чем дело? Разве Абелья сегодня не явился?
— Сеньор Абелья принял человек двадцать, но эти четверо желают побеседовать лично с вами.
— Ладно. Дайте мне список тех, кто звонил.
— Еще я хотела вас попросить кое о чем, сеньор.
— Говорите, сеньорита.
— Сегодня у меня день рождения, и я хотела бы уйти чуть пораньше.
— Черт возьми, а я как раз надеялся, что сегодня мы приведем в порядок переписку с Соединенными Штатами.
— В таком случае, сеньор…
— Ну ладно, можем отложить на завтра. В честь вашего дня рождения.
— Спасибо, сеньор.
— Вы, наверно, еще совсем маленькая.
— Сегодня исполнился двадцать один год, сеньор.
— Приятное, должно быть, это чувство, когда тебе исполняется двадцать один год, у тебя хорошая работа и такая симпатичная внешность.
— То же самое говорит мой жених, сеньор.
— С чем вас поздравляю. Вижу, он человек разумный и с хорошим вкусом.
— Благодарю за разрешение, сеньор. Пойду скажу сеньору Риосу, что он может войти.
— Минутку погодите, сеньорита. Я хочу раньше прочесть это сообщение.
Здорово отбрила меня пышнотелая секретарша. Только я сказал ей «симпатичная», и она тут же выпалила про жениха. Вроде заклинания. А этого парня я знаю. Видел однажды, как они обнимались в последнем ряду в кинотеатре «Калифорния». Ну, уж сегодня он ее хорошенько обцелует. Happy birthday to you[101]. Ha здоровье. A теперь — как сказать Старику? Грязные махинации — я всегда этого боялся. В конце концов, мне-то что? Ну а Густаво? Я не хочу, чтобы ему пришлось стыдиться своей фамилии. Фраза, достойная Александра Дюма. Забавно, а ведь иначе и не скажешь о том, что я не хочу, чтобы ему пришлось стыдиться своей фамилии. Между прочим, она и моя фамилия. Но мне это так не повредит. Восемь — шесть — четыре — пять — три.
— Хавьер? Говорит Рамой. Как ревматизм вашей супруги? Рад, очень рад. Скажите, пожалуйста, отец у себя? Будет в пять?
Хорошо, Хавьер, к этому часу я приеду.
Ну а теперь пусть пышнотелая секретарша пригласит сеньора Риоса.
— Сеньор Будиньо?
— Очень приятно.
— Прошу извинить, что я настаивал на разговоре с вами лично. Я знаю, вы человек занятой.
— Не беспокойтесь, сеньор Риос. Для того мы здесь и находимся.
— Понимаете ли, я к вам по вопросу, связанному с поездкой. Ну ясно, потому я и обращаюсь в агентство.
— Естественно.
— Просто о поездке я мог бы побеседовать с сеньором Абельей, с которым я, кстати, знаком — он человек вполне компетентный. Но мой случай — не совсем обычный, и я, главное, хотел бы сохранить дело в тайне. — в тайне ваш маршрут или в тайне вашу просьбу?
— И то и другое. Видите ли, сеньор Будиньо, мне шестьдесят три года, я вдовец, у меня два сына, две дочери и только одна внучка. Теперь я решил съездить в Европу.
— На какой срок, сеньор Риос?
— Максимум на три месяца.
— Когда бы вы хотели выехать?
— Как можно раньше.
— Один?
— Нет, с внучкой. Это очень важно.
— Морем или самолетом?
— Морем.
— Класс?
— Первый.
— И вы желаете, чтобы я вам наметил маршрут, заказал номера в отелях и прочее?
— Разумеется, но у меня есть еще другая просьба. Такая, с которой редко обращаются в агентство путешествий. Должен сказать, что обращаюсь к вам, потому что мне вас рекомендовали наилучшим образом. Ваш друг Ромуло Сориа.
— Вы друг Ромуло Сориа?
— Он мой врач. Вдобавок он единственный, кому известно то, что я собираюсь вам сообщить. Доктору Сориа было нелегко сказать мне об этом, и признаюсь, мне сейчас тоже нелегко сказать это вам. По правде говоря, Сориа и сказал-то мне, когда я сам догадался. Фактически я вынудил его к этому. Но вам никогда не догадаться.
— Честно говоря, нет.
— А в общем-то все довольно просто. У меня рак.
— О, сеньор Риос. У меня нет слов.
— Вы побледнели.
— Возможно, но, право же, у меня нет слов.
— Ничего не говорите. Я понимаю вас.
— При таких обстоятельствах полезно ли вам путешествовать?
— Мне уже ничто не может быть полезно. Но именно ввиду таких обстоятельств, как вы тактично выразились, я вправе доставить себе последнее удовольствие. Доктор Сориа гарантирует мне пять месяцев жизни, и, по его мнению, только на четвертый месяц начнутся осложнения, которые будут очень быстро развиваться и сделают для меня невозможным передвижение. Таким образом, мои планы нормальной жизни не могут идти далее трех месяцев. Вам, конечно, хотелось бы знать, зачем я вам все это говорю.
— Да.
— Видите ли, я хотел бы поехать в путешествие со своей внучкой. Это последний подарок, который я себе делаю. Но внучке всего пятнадцать лет, и, если мои сын и невестка узнают, что надо мной нависла неотвратимая опасность, да еще с точным сроком, они не только не разрешат девочке ехать со мной, но каким-нибудь способом помешают мне поехать. В лучшем случае со мной отправится все семейство, чтобы заботиться обо мне во время путешествия.
— А не думаете ли вы, сеньор Риос, что это было бы весьма разумно?
— То же самое сказал мне ваш друг доктор Сориа, но потом он меня понял. И я надеюсь, что вы тоже поймете. Перспектива разъезжать три месяца с целым семейным батальоном из сыновей, дочерей, невесток и зятьев, которые весь день будут стараться шутить, чтобы меня подбодрить, а стоит мне отвернуться, будут смотреть с состраданием и с мокрыми глазами, — такая перспектива, признаюсь, совершенно меня не привлекает. Я хочу нормально путешествовать со своей внучкой, она самое дорогое, что у меня есть в мире. И чтобы внучка была довольна, ничего не знала, наслаждалась всем, что увидит, и чтобы я был ей опорой, хотя в действительности опорой будет она мне. Ваш друг поклялся, что не скажет ни слова моим домашним о моей болезни. Вы, сеньор, тоже мне поклянитесь.
— Конечно, но все же…
— Разумеется, вам все же не вполне понятно. Видите ли, я хотел бы, чтобы вы, кроме того, что обеспечите нам билеты и отели, организуете экскурсии и дадите советы относительно достопримечательных мест, лучших музеев и так далее, кроме этих более или менее обычных обязанностей, — я хотел бы, чтобы вы известили всех владельцев отелей на нашем маршруте: если со мною что-нибудь произойдет — ведь ваш друг Сориа мог и ошибиться в своих расчетах, — словом, на случай, если со мною что-нибудь произойдет, чтобы моя внучка ни о чем не тревожилась и ее тотчас же отправили в Монтевидео самолетом. Излишне говорить, что за эту особую услугу я внесу в ваше агентство дополнительную сумму.
— То, о чем вы просите, я, конечно, могу исполнить. Но, с вашего позволения, замечу, что хозяева отелей, узнав, что вы путешествуете при таких обстоятельствах, будут относиться к вам с таким же затаенным сочувствием, которого вы хотели бы избежать со стороны родных.
— О, понятно. Я тоже об этом думал. Но, знаете ли, случайное и мимолетное, я бы даже сказал, профессиональное сочувствие хозяина гостиницы, метрдотеля или официанта — это не то же самое, что искреннее — как я полагаю — и полное горя сочувствие сына или дочери. Вы имеете полное право считать, что у меня каменное сердце, но должен признаться, именно в этом случае искренность была бы мне в тягость. Будь они лицемерами, их поведение меня бы не трогало, тогда я мог бы их презирать, но я горячо люблю своих сыновей и дочек, и они тоже мною дорожат — по крайней мере я так думаю. Кроме того, ведь вы, наверно, путешествовали и, конечно, заметили, что в сочувственных взглядах европейцев нет того трепета, какой бывает у наших земляков. У тех, я бы сказал, сочувствие менее гнетущее, менее острое. Это сочувствие людей, испытавших бомбежки, концлагеря, пытки, голод, ампутации.
— Я думал, вы не бывали в Европе.
— И верно не был. Но я видел глаза европейцев, приехавших сюда после войны.
— Слушая вас, я начинаю чувствовать себя ужасно легкомысленным человеком.
