Скоро я услышала, что братец зовет меня, вопит, во всю глотку надрывается, и уже по тому, как он выговаривал слова, мне стало ясно, как сильно чудесное вино повредило его бедную головушку. Я тут же присела под грязным окошком на корточки, даже носа не смея высунуть, чтобы взглянуть на то, что теряло снаружи свои очертания. Братец мой, пьяный в дымину, как шпана малолетняя, взгромоздился на лошадь, которая вдруг снова возникла невесть откуда, прохиндейка лукавая, являя собой при этом самое печальное зрелище. Ноги нашей несчастной скотины напоминали ветки дерева, которые вы поставили на землю и пытаетесь согнуть, чтобы смастерить лук. Под весом брата брюхо ее провисло так низко, что он своими пятками чуть землю не скреб. Глядя на нашу клячу, ставшую похожей на бассета, — я прекрасно себе представляю, как выглядят эти собаки, потому что наш пес, который преставился, поев нафталиновых шариков, тоже был бассетом, — на походку ее, распластанную под весом братца моего, можно было подумать, что лошадь нашу превратили в сосиску чары какой-то злой феи, потому что, должна вам сказать, далеко не все феи бывают добрыми. Лошадь едва двигалась вперед, спотыкалась на каждом шагу, ее заносило в разные стороны, а братец мой ей все время норовил под ребра каблуками своими звездануть, можете мне поверить, черти в преисподней его со всех сторон как следует прожарят, но это еще не все. Веревка, которой я прошлым утром обмотала лошадиное брюхо как подпругой, так и была обмотана, а к концу ее, волочившемуся сзади, был привязан мешок, размеры которого сами по себе свидетельствовали о том, что там находилось внутри. Тут я увидела нищего, которому на все происходящее было в высшей степени наплевать, весело подпрыгивая на культе своей деревянной, он скрылся на кухне нашей мирской обители.
А юпитер младший тем временем все продолжал меня звать. На голове его королевской короной все еще был нахлобучен труп енота, встретившего смерть свою в капкане.
И в это самое мгновение раздался ужасный звук, похожий не то на рокот, не то на жужжание. Он неторопливо приближался к нам, нагнетая ужас, — именно это слово самое точное, потому что казалось, он доносится прямо из ада, который был у нас под ногами, того самого ада, в который мы должны верить, чтобы нас самих туда не отправили, хоть на самом деле братец мой никогда ни во что верить не хотел. А у папы нашего, должна вам сказать, в числе любимых его присказок была одна, гласившая о том, что маленькие фомы неверующие плохо кончают, когда берутся огонь в платья обряжать, не веруя в то, что со спичками играть опасно.
Вдали показалось что-то, чему я даже имени не могу подобрать, грохочущее, как гигантский шмель величиной с осла, хоть осла на самом деле даже сравнивать нельзя со шмелем по размеру, оно глухо рокотало, двигаясь в нашем направлении от сосновой рощи, а, может быть, и от всех семи морей. Брат мой никак не мог прямо усидеть на нашей кляче, потому что лошадь была очень напугана этим треском, громыхавшим как грохот, иногда доносящийся с неба от тех странных птиц, которых папа, если память мне не изменяет, называл археопланами, когда мы с братом его слышали, тут же пулей куда-нибудь сматывались. Как только лошадь увидела, что шмель этот движется в нашем направлении, она стала пытаться бить землю копытом, но это у нее бедняги не очень получалось, потому что колени у нее на ногах подгибались, и она упиралась мягким брюхом в грязь земли, в которую сердца наши когда-нибудь вернутся прахом.
Шмель тем временем остановился неподалеку от брата и встал ко мне своей мордой, хоть сам он и понятия не имел, что я схоронилась в том месте. На самом деле шмель оказался сложной машиной, какой мы еще никогда в наших владениях не видывали, если не считать той, которая мне все ноги измучила, я имею в виду орган. В ней было два колеса, вот и все, что я о ней могу сказать, и управлял ею рыцарь в шлеме, хотите верьте, хотите нет, и когда рыцарь с нее спустился, рокочущее жужжание тут же стихло, с места мне не сойти. С головы до пят рыцарь был облачен в кожаные одеяния, и когда он снял шлем с очками и плотно сжал их в руке, сердце мое скакнуло так, как лягушки скачут, прыгая в воду, потому что, то был ты, возлюбленный мой, во всем своем неописуемом великолепии твоих рыцарских доспехов.
Брат мой не проронил ни слова, только глядел на рыцаря и его боевого коня, вселявшего ужас, и трясся как осиновый лист на ветру.
Рыцарь ему сказал:
— Где твоя сестра? — но тут же поправился, — твой брат. Где твой брат, который носит длинную юбку? Послушай, я тебе зла не желаю. Я — инспектор месторождения…
Братишка мой, напуганный до невозможности, молчал, будто воды в рот набрал. После минутного замешательства рыцарь направился к дому. Братец в приступе ярости саданул каблуками нашей кляче по бокам, чтобы пустить ее в галоп, но для бедной скотины это было чересчур, она ничком свалилась в грязь, и брат полетел туда же вслед за ней.
Он встал, нисколько не заботясь о еноте, который так и остался валяться в грязи, куда отлетел при падении, и понесся так, что только пятки сверкали, чтобы обогнать инспектора места моего рождения. И взобрался братец на стремянки своего трона, откуда чуть снова в грязь не свалился, мне надо вам все это сейчас очень быстро объяснить, а потому пишу я с ошибками и не всегда доходчиво, но вы уж меня все-таки выслушайте, потому что я уже говорила о том, что в нашей семье случаются отключки, и это правда, когда речь заходит о папе и обо мне, а у брата их не бывает. У юпитера младшего были другие средства, к которым он прибегал, когда его вынуждали к тому обстоятельства. Иногда случалось, только не спрашивайте меня почему, что когда он бывал чем-то сильно напуган, его начинал бить страшный колотун и, казалось даже, у него возникают проблемы с дыханием, как будто в него вселялся какой-то чудовищный зверь и начинал вязать узлами его потроха, как будто он из последних сил старался, чтоб сердце его не остановилось, как будто и так далее, и тому подобное, и смеяться тут совершенно не над чем. Если вас интересует мое мнение, такие его припадки были ничем не лучше наших отключек. Так вот, с братцем моим тогда случился именно такой припадок, когда он сидел на троне перед инспектором моего места рождения. Я только надеялась, что он штаны себе не обмочит, что случалось с ним иногда в этом горе его, потому что, как тут ни крути, тогда в твоем присутствии графине, наверное, стало бы чуточку стыдно за свою семью.
Я отлично помню, что сказал инспектор места рождения, потому что все это, как говорится, навсегда запечатлелось в моей памяти, я видела, что ты специально говоришь очень громко, намеренно это делая, в надежде на то, что где бы я ни находилась, до меня донесутся твои слова.
— Послушай меня, я пришел тебе помочь как друг. Я знаю, ты слышишь, что я тебе говорю, даже если иногда тебе это бывает не очень понятно. Я бы мог как-то помочь вам уладить ваши дела. Я инженер, а к тому же… Так вот, я хочу тебе сказать, что через несколько часов все они сюда заявятся. Люди из села и из других мест, может быть, даже из правительства. Вчера я встретился с твоей сестрой, с братом, если так тебе понятнее. Не знаю почему, но она — он, господи, как это все нелепо, — так вот, она мне очень понравилась. Мне хотелось подготовить вас к их приходу. И помочь вам немножко, если получится, в меру моих возможностей. Ты понимаешь, положение складывается достаточно сложное. Я был у священника и просматривал с ним книгу записей актов крещения. Ты понимаешь, о чем я говорю? Там сказано, что были две девочки-двойняшки. Одну из них я вчера видел. А где вторая? Что с другой случилось? И с матерью твоей? Они и теперь здесь с тобой живут?
Я чуть приоткрыла дверцу дровяного сарая, и раздавшийся скрип привлек внимание инспектора, на что я, надо сказать, и рассчитывала. Я вышла на порог. И тут же инспектор повернулся в направлении маленькой козочки, как овод, летящий к единственному в саду цветку.
Братишка начал вопить, что он здесь хозяин, но, скажу я вам, никого он в этом не убедил. Ты продолжал идти в моем направлении, начисто про него позабыв. В этот момент я заметила, что нищий, застрявший в нашей земной обители, высунул свой нос в окно и пялился на тебя озабоченно и подозрительно.
— Ты почему прячешься? Брата испугалась?
Ничего ему не ответив, я скрылась в сарае. Но я помню, что, несмотря на обстоятельства, я сделала особое усилие, чтобы, когда я уходила, задница моя так вильнула на виду инспектора места рождения, чтоб он счел меня вполне приятной личностью. Я остановилась и замерла в молчании рядом со Справедливой Карой, как будто хотела позволить тебе сделать собственные выводы.
— Это еще что за склеп?
В сарае было довольно темно, он взял керосиновую лампу и подошел ко мне ближе. Я увидела, как от шеи его пошли по лицу зеленые пятна. Наверное, я запамятовала упомянуть о том, что Справедливая Кара — зрелище впечатляющее. Я стояла рядом, сложив руки на животе, как делала это, бывало, когда папа заставлял меня читать наизусть про лису, несущую золотые яйца. Я продолжала спокойно наблюдать за инспектором. Распластавшись на полу бесформенной массой, Справедливая Кара с трудом пошевелила рукой, а потом головой в жалкой попытке скрыться, или от стыда, как будто хотела взять бастион, потому что в глубине души она немного боязлива. Тем не менее этого простого движения было достаточно, чтобы с одной стороны покров ее чуть приоткрылся, — это же надо! — и я поспешила снова прикрыть ее пальцы, чтобы они вновь приняли пристойный вид, а потом снова встала в строгую свою позу, скрестив руки на животе. Наш инспектирующий место рождения поэт изумился до невозможности! Теперь мы уже совсем не были такими прохиндеями лукавыми. Он так глаза выпучил, что они стали размером с блюдечки. У Справедливой Кары, обернутой в ее серые покровы с головы до пят, мимика такая, как у мумий на иллюстрациях в моих словарях, и вообще она на них очень смахивает. На лице ее видны только зубы, потому что Справедливая даже не знает о том, что такое губы, а еще розовый кончик ее языка, когда она ест, и кроткие глаза, цвет которых так поразительно напоминает мои собственные, что вы бы сказали, они похожи на мои как две капли воды. Болезненно опершись на руки, обмотанные лохмотьями, Справедливая попыталась чуть придвинуться к ящику, где она проводит большую часть своих дней, она ведь никогда далеко от него не отползает, чтоб нужду свою справить, вот она, бедняга, и ползла обратно, оставляя за собой влажный след и все такое. В любом случае, далеко она отползти не могла, потому что была прикована за шею цепью, вмурованной в стену. Да, чуть не забыла вам сказать, что у нее к низу живота еще такой мешок специальный подвешен на тот случай, если ей понадобится испражниться.
