Двадцатый век подходил к концу. Время менялось.
Молодые женщины не торопились замуж. Делали карьеру.
В человеке ценилась личность независимо от семейного статуса.
Вера сделала блестящую актерскую карьеру. Взяла количеством. И личность ее не потускнела от постоянных унижений. Вера была похожа на деревце, выросшее на крыше. Вроде и земли нет, и корням некуда углубиться — а вот оно, деревце. Живое и шелестящее.
Лена продолжала жить, как жила. Работать, как работала.
Она не настраивалась и не перестраивалась, поскольку не гитара. Ее струны и раньше и теперь звучали в одной и той же тональности.
Александр, как оказалось, явился самым большим потрясением ее жизни, и она писала только об этом: о несчастной любви. Бесконечно тасовала колоду, именуемую «Александр». Критики определили ее тему: «Тоска по идеалу».
Если бы не Александр — не было бы темы. И может быть, не было бы книг. Но книги появлялись одна за другой, их расхватывали, как блины со сковороды, потому что каждый человек переживал в своей жизни нечто подобное. И надо заметить, что переживания, связанные с любовью, самые глубокие. И девяносто процентов самоубийств — из-за любовного крушения.
Александр вычерпал Лену, разграбил, заставил страдать. Но эти страдания оказались конвертируемы, как золото. Она переплавила страдания в творчество. Стала знаменита и независима.
Не будь Александра, магнит ее таланта притянул бы другие темы. И не надо было бы так дорого платить за успех. Но это не проверишь. И уже ничего не переделаешь. Все так, как есть.
Однажды Александр позвонил Лене. Она узнала его и удивилась, но скрыла удивление.
— Я любил только тебя, — сказал он будничным голосом. Без подъема. Значит, был трезвый.
— Воздух твои слова, — ответила Лена.
— Но ведь воздухом дышишь и живешь…
— Это да… — согласилась Лена.
Действительно, Александр не ушел из ее жизни окончательно. Он был растворен в воздухе. Она им дышала.
Настоящее чувство, как древние раскопки, переходит со временем в культурный слой и лежит в глубине под слоем земли. Вроде бы нет ничего, а копнешь…
— Как ты живешь? — спросил Александр.
— Без вранья и без солнца, — созналась Лена.
— У тебя есть все, — не поверил Александр.
— Кроме тебя.
— И я тоже есть у тебя.
Лена промолчала. Когда-то она это уже слышала. Так уже было когда-то. В прошлой жизни. У французов это называется «дежа-вю».
— И что с этим делать? — спросила Лена.
— С чем?
— С тем, что ты у меня есть.
— Ничего не делать. Знать.
* * *
Последние полгода Иван обитал в Швейцарии. Собирал материалы, связанные с русской революцией. Эту командировку устроил отец, а точнее, друг отца Егорычев, у которого были связи.
Иван жил в Цюрихе, в маленькой гостинице. Хозяин гостиницы — приветливый немец. Обслуга — две китаянки.
Иван посещал кафе, в котором бывал нестарый Ленин, в расцвете сил. У Ленина была приятная внешность — смесь немки с калмыком. Редкий и неожиданный коктейль.
Швейцария не имеет собственных гениев. Здесь нет своих вершин. Но Швейцария создавала особую среду для развития чужих идей. Чужие идеи падали в эту землю, как в плодородную почву, и взрастали могучими побегами.
Считается, что в Швейцарии скучно. Но скучно тем, кому нечем заняться. А у кого есть дела — Швейцария лучшее место для работы.
По воскресеньям Иван устраивал себе выходной. Он брал у хозяина велосипед и колесил по Цюриху вдоль и поперек.
В этот раз он ехал вокруг Цюрихского озера.
На берегу — лежбище наркоманов. Они лежали неподвижные, как тюлени, спокойно глючили, никому не мешали, и им никто не мешал, не приставал с нравоучениями. Хочешь наркоманить — твое дело. Твоя жизнь.
Машины пропускали велосипедиста. В Цюрихе — драконовский закон: если водитель собьет человека — будет платить до тех пор, пока пострадавший не вылечится. А если собьет насмерть — будет содержать его семью пожизненно. Неприятно, но справедливо. Поэтому машины предупредительно останавливаются и пропускают: проходи, будь любезен… Кому охота содержать чужую семью.
Иван любил колесить по городу и слушать музыку. Это было как танец: движение, ритм, божественный порядок звуков. Включалась мечта, совесть не мучила. Энергия движения и гармония. Хорошо!
Иван свернул на улицу Бель-вю — шумную и суетную. Он решил нырнуть в переулок, подальше от человеческого муравейника.
Иван резко повернул руль, сделал зигзаг в сторону, и…
Дальше ничего не было.
Сидящий за рулем пожилой швейцарец ничего не успел понять. Он ехал по своим делам, соблюдая все правила уличного движения, не превышая положенной скорости, и вдруг… именно вдруг, откуда ни возьмись под его колеса влетел велосипедист. Удар! Грохот. Велосипед смял капот машины, а молодой велосипедист воспарил в воздух, раскинув руки, как крылья. Описав в воздухе широкую дугу, велосипедист упал на асфальт.
Пожилой швейцарец выскочил из машины. Мальчик лежал и смотрел в небо. Его лицо было светлым, почти счастливым. Рядом валялся маленький приемничек с наушниками. Оттуда выплескивалась нежная музыка.
Приехали полиция и «скорая помощь». У пострадавшего никаких документов. Кто? Что? Почему?
Ивана никто не искал, и он пять дней пролежал в морге. Потом хозяин гостиницы забеспокоился: куда девался молодой постоялец? Он позвонил в полицию, сообщил приметы.
Постоялец оказался в морге. Надо было сообщить близким. Сначала сообщили в посольство, которое размещалось в городе Берне. А из посольства позвонили в Москву.
К телефону подошел Алексей Иванович. Выслушал короткое сообщение. Ничего не понял. Переспросил:
— Что?
Ему повторили. Он понял.
Александр и Вера вылетели в Цюрих.
Надо было забрать тело, перевезти в Москву и похоронить по православному обряду.
Александр отказывался верить в произошедшее. Он не сомневался: это недоразумение и оно скоро прояснится.
Самолет летел над облаками.
Александр смотрел на облака и думал: куда девается душа? Поднимается вверх, как пар? Или никуда не поднимается? Мертвые — среди живых. Они наблюдают, участвуют, просто мы их не видим. Это другой, параллельный, мир. Как океан. Другое время и пространство.
«Наши мертвые нас не оставят в беде», — пел Высоцкий. А вдруг это прозрение? Не художественный образ, а именно прозрение? Гениям и большим талантам дается дополнительное видение.
Вера сидела в соседнем кресле. Она буквально вся вытекла вместе со слезами, была пустая и онемевшая, не чувствовала своего тела, как ватная кукла.
И неожиданно забылась сном.
К ней приблизился Иван. Он смотрел на мать, улыбался нежно и снисходительно.
— Ну, ты чего? — с нежным упреком спросил Иван. — Мне здесь хорошо. Я рисую. Здесь такие краски, которых у вас нет…
Вера всматривалась в драгоценные черты, не понимала: это явь или видение? Она открыла глаза. Иван исчез. Но он был. Точно был — спокойный и легкий. Ему там хорошо. Он рисует. А в жизни не рисовал. При жизни он увлекался прошлым, как будто знал, что останется без будущего.
Ему там нравится. Он веселый, ровный…
Вере стало полегче. Внутри немножко отпустило.
Она не прятала голову под крыло, как Александр. Она знала: Ивана больше нет среди живых. Но он есть где-то. Они встретятся. Это вопрос времени.
Раздался нескончаемый звонок в дверь.
Лена вздрогнула, открыла глаза. Пять утра.
Какая-то сволочь положила палец на звонок и задумалась, не отрывая пальца.
Лена вышла в прихожую, резко отдернула дверь. На пороге стояла соседка-алкашка.
— Дай двадцать пять рублей! — потребовала соседка.
— У меня нет, — отрезала Лена.
— Есть, — не поверила соседка.
— Не про твою честь. Они мне самой нужны.
— Дай двадцать пять рублей!
— Не дам. Пошла вон.
— У Александра сын погиб. Насмерть. Дай двадцать пять рублей…
Лена застыла. Она вдруг поняла, что это правда.
Пререкаться с безумной соседкой не было сил.
Лена достала кошелек и молча протянула деньги. Соседка тут же смылась. Боялась, что Лена передумает и отнимет.
Лена подошла к телефону. Позвонила Алику Пахомову. Часы показывали половину шестого.
— Это правда? — спросила Лена, не поздоровавшись.
— Правда, — ответил Алик. — Отпевание в понедельник. Ты придешь?
— Зачем?
— Пусть Александр тебя увидит.
— Пусть Вера спокойно похоронит сына. Ей только меня не хватает.
— Ну, смотри…
Они замолчали. Молчание было долгим. Лена решила, что связь прервалась, и громко, отчаянно крикнула:
— Алик!
— Да здесь я… — угрюмо отозвался он. — Такие вот дела…
После похорон были поминки.
К Александру подходили люди, что-то говорили. Александр кивал, как будто слышал и понимал. Но он не вникал. Просто ждал, когда все кончится.
