Так же тихо я ответил:
— Тебя лечил.
Катя задумалась, еще раз взглянула на Савостину и больше, кажется, уже не смотрела. Теперь ее внимание привлек Морозов, сидевший как раз напротив. Он усердно наполнял свою рюмку; высокий лоб его разгладился, глаза повеселели. Он перехватил Катин взгляд.
— Постойте! А вы почему не пьете? — прозвучал очень громкий вопрос.
Савостина прервала рассказ, и все взгляды обратились на Катю.
— Мне не хочется, — отговорилась она.
— Как так не хочется? — не поверил Морозов.
— Я выпью, но позднее, — ответила Катя.
— Почему ж не сейчас? — настаивал ненаблюдательный геолог.
— Я выпью, когда придет мой муж, — сказала Катя в полной тишине.
Савостина захлопала в ладоши.
— Что, съели, Лев Львович?
— Некоторым путешественницам, — невозмутимо заметил Савостин, — неплохо бы иметь такие же принципы.
Его жена весело заулыбалась.
— Камешек в мой огород… Видите, что вы наделали, Катя! Теперь он меня со свету сживет из-за этих немцев. А где вы потеряли своего мужа?
— Он сейчас работает, — удовлетворила ее любопытство Катя.
— В такое время? Что это за работа такая? Не секретная?
— Секретная, секретная, — вторгся я в разговор. — Не выпить ли нам за это?
Савостина заразительно расхохоталась. Холостяк Морозов, подперев подбородок ладонью, внимательно и серьезно изучал молодую гостью. Савостин толстыми пальцами взял жену за ухо и легонько подергал.
— Она наказана, — пояснил он Кате.
За столом стало совсем непринужденно. Выпили еще по рюмке, причем Морозов пожелал непременно чокнуться с Катей, и Савостин тоже, и я с женой, а Савостина вспорхнула со своего места, обежала вокруг стола и чмокнула Катю в лоб.
Нежданно-негаданно Катя оказалась в центре внимания. Савостина принялась расспрашивать ее о Москве, Савостин справился о ее самочувствии, Морозов молча смотрел на Катю, на его лице отражались какие-то неясные воспоминания… Мы с женой торжествовали.
Потом женщины начали освобождать стол для горячих блюд; мужчины закурили. Было одиннадцать часов по местному времени.
— Славный человечек, — заметил Савостин.
Морозов задумчиво дымил.
Я подошел к телефону и попросил соединить меня с котельной. В голове у меня слегка шумело, и свет в комнате казался необычайно ярким. Долго никто не отвечал. Затем в трубку ворвался шум и громкий голос прокричал:
— Алё! Кого надо?
— Попросите Кротова, — сказал я.
— Слушаю, Борис Антонович!
— Это ты, Сергей? Не узнал.
— С наступающим, Борис Антонович!
— Спасибо. Тебя тоже. Думаешь приходить?
— Сейчас приду, Борис Антонович!
— Слушай, приятель, ты чего так вопишь? Ты не приложился там?
— Приложился, Борис Антонович! С наступающим! — надсаживался Кротов.
— Больше, смотри, ни грамма. Приходи. Ждем.
Я положил трубку и прищурился, чтобы свет так не резал глаза. Подошел к магнитофону, ткнул пальцем в клавишу. Грянула музыка.
— Будет концерт, — сказал я, поматывая головой. — Парень неразумно весел.
Не успели еще сменить посуду на столе, раздался стук в дверь. Я поднялся из кресла.
— Это он! Добро пожаловать, непримиримый! — И, слегка покачиваясь, с ярким светом в глазах пошел открывать.
Катя успела раньше меня. Кротов стоял на пороге в распахнутом полушубке, шапка на затылке, разгоряченный то ли от бега, то ли от жара котельной…
— Сережа!
— Катя!
Они обнялись, как после долгой разлуки.
— С наступающим, Борис Антонович!
— Раздевайся, бродяга. Рад тебя видеть.
Он сбросил полушубок и остался в свитере, джинсах и унтах. Катя пригладила его светлые лохмы и пожалела:
— Устал, бедненький…
— Ни капли! А вы сегодня франтом, Борис Антонович.
— Да, я франт. А ты босяк.
— Все равно он красивый, — вступилась Катя за мужа.
Кротов засмеялся, показав мелкие неровные зубы. Какая-то сильная пружина была заведена в нем.
— Сережа, здравствуйте! Проходите, проходите! — закричала моя жена, пробегая по коридору с тарелками в руках.
Из кухни выглянула хлопковая головка Савостиной.
— Кто здесь Сережа? Хочу посмотреть на Сережу!
Она вышла в прихожую, снимая на ходу клеенчатый фартук, и остановилась, склонив голову к плечу.
— Ну, здравствуйте. Меня зовут Светлана.
— Сергей Леонидович!
Савостина всплеснула полными, красивыми руками.
— Господи, так торжественно! — И пошла в столовую, выкрикивая на ходу — Я веду вам долгожданного Сергея Леонидовича! Никто не смеет называть его иначе! Только мне дано право звать его Сережей, ибо только я одна ношу сережки!
Я услышал, как Кротов за моей спиной сказал довольно громко:
— Катька, не щипайся…
— А ты ее не разглядывай, — послышался шепот Кати.
Снова сели за стол. Кротов оказался между Катей и Савостиной. Я предложил сверить часы. Начался спор, у кого они идут точнее. Кротов слушал-слушал, вертя головой, и подал голос:
— Предлагаю взять за эталон дамские часы.
Савостина зааплодировала.
— Вот как поступают джентльмены! Учитесь, невежды! Благодарю вас, Сергей Леонидович.
— Одну минутку, — вмешался Савостин. — Почему дамские? В данном случае предпочтение дамам не оправданно. Перед временем все равны, как перед хирургическим ножом. Докажите мне обратное.
— Это просто, — откликнулся Кротов, загораясь. — Сколько вам лет?
— Мне? Э-э… э… предположим, сорок два.
— А вам? — повернулся Кротов к Савостиной. Она погрозила ему пальцем. — Вот видите! — восторжествовал он. — Я вам доказал, что перед временем не все равны.
— Браво! Получил? — воскликнула Савостина.
— Казуистика, — благодушно отверг ее муж. — Не спорю, люди по-разному относятся к времени. Но старит оно всех одинаково. Новый год мы встретим одновременно, как бы ни шли у кого часы. Часы — это условность. Время — непреложность.
— А вы читали об обратном ходе времени? — подался к нему Кротов. — Есть теория, что в каком-то измерении оно идет задом наперед. А вдруг кто-нибудь из нас попал туда?
— Это я, я! — тут же присоединилась к нему Савостина. — Вы все стареете, а я молодею. К концу вечера мне станет столько же, сколько Кате. Боже, Ричард, как ты станешь завидовать!
— Только не забудьте, — предупредил разошедшийся Кротов, — при таких темпах вас скоро придется кормить с ложечки.
Шутку оценили одобрительным шумом. Савостина покачала аккуратной светлой головкой.
— Вы предатель, Сергей Леонидович. С вами нужно быть начеку. Все равно благодарю вас за идею. И мои часы самые точные.
Тут спохватились, что до Нового года остались считанные минуты. Включили радио. Начали поспешно сдвигать фужеры для шампанского. Савостин и я вооружились бутылками, сняли с горлышек станиоль, отвинтили проволочки и приготовились к залпу.
— Раз! Два! Три! — вела счет Савостина. — Пали!
Пробки полетели в потолок.
Во втором часу ночи стол отодвинули в сторону, гремела музыка, и танцы были в самом разгаре. Вернулась из своей компании моя дочь, нарядная, как елочная игрушка, и оживленная, словно синичка на свежем снегу. Я усадил ее рядом с собой и стал внушать, что каждый потерянный миг жизни невосполним, цель должна быть ясна, прозябание смерти подобно, сегодня мы с ней ровесники. Она хлопала глазами и ничего не понимала. Тогда я спросил ее, с кем она сегодня целовалась, и дочь закричала: «Папка, как не стыдно!»— а я сообщил ей, что в свои молодые годы умел великолепно обольщать таких девчонок, как она, и нет ничего проще, чем закрутить девчонке голову, а любовь, сказал я, — это нечто другое, любовь неповторима.
А всему прочему нет моего родительского благословения!
— Папка, ты смешной!
— Так точно, девочка, и горжусь этим. Брысь спать!
Она, хихикая, убежала в свою комнату, а я схватил за рукав разгоряченного после танца Кротова, притянул на диван и взялся выпытывать:
— Ты мне скажи, чего ты такой веселый? Нет, ты мне ответь, почему ты такой веселый? Я тебя знаю. Это неспроста.
Он раздувал тонкие ноздри, в голубых глазах прыгали чертики…
— Слушайте, Борис Антонович. Давно хотел спросить. Можно?
— Сегодня все можно. Валяй!
— Почему вы к нам хорошо относитесь? Ко мне и к Кате? Только честно.
— Дурачина! При чем тут вы? Я люблю все человечество.
— Так я и думал! Вы идеалист. Вы все видите в розовом свете. Для вас даже дохлый сиг — уважаемая личность.
— Сиг? — переспросил я ошарашенно.
— Вот именно! У вас нет врагов.
— Нет, вы подумайте! — возопил я. — Нет врагов! Да у меня их, может, тыщи! Ну и что? Я к людям отношусь с уважением. Ты меня уважаешь?
