Я выпрямляюсь, оглядываюсь, думая, как бы убить время, и вижу: она стоит на моей подъездной аллее, прямо у гаража. Слава богу, я воздержался от «охов» и прочих глупостей, а то пришлось бы отрезать себе яйца и отдать ей. Это означало бы, что я их недостоин.
Выглядит она точно так же, как в тот первый раз, только не растеряна и не напугана. Она пришла сюда намеренно. Мы с минуту смотрим друг на друга. Я сознаю, что жду от нее каких-то слов, которые она, конечно же, не произнесет. Я не знаю, что сказать, поэтому делаю смелый ход: ничего не говорю. Отворачиваюсь и продолжаю искать инструмент, которого, как я знаю, здесь нет. Притворяюсь, будто мне безразлично, что она там делает, но в действительности вслушиваюсь в каждый ее вдох. Когда она решает, что хватит ей стоять на месте, я это понимаю в ту же секунду. Но она не поворачивается и не уходит, как я ожидал. Напротив, входит в гараж.
Теперь я не могу притворяться, что не замечаю ее. Я наблюдаю, что она станет делать. Она снова обводит взглядом помещение, как в ту первую ночь, когда внезапно появилась в моем гараже — вся потная, растерянная и потрясающая. На меня она не смотрит; ее больше интересует обстановка. А это всего лишь гараж с грудой древесины и инструментами. Не знаю, что ее завораживает, но я ей не мешаю. Пока она разглядывает помещение, я имею возможность рассмотреть ее. Сегодня она опять без косметики, волосы собраны в пучок, лицо открыто. Даже на ужин к Дрю она пришла в полной боевой раскраске: глаза подведены черным, темно-красные губы и т. д. и т. п. Жуткое зрелище. И совершенно сбивает с толку, когда видишь, что́ скрывается под всей этой штукатуркой.
Сегодня она не запыхавшаяся, потом не обливается, но, должно быть, все-таки, бегала. Значит, она бегает каждый вечер? Ноги — сплошные мускулы, как и руки. Это абсолютно не вяжется с ее лицом. Оно мне напоминает фарфоровых кукол, что все еще стоят и сидят на полках в комнате моей сестры. По-детски невинное. Гладкое, точеное, безукоризненное и хрупкое.
Она расхаживает по гаражу, проводит ладонями по поверхностям, останавливается перед тисками, прикрученными на краю одного из верстаков. Несколько раз поворачивает ручку, наблюдая, как сближаются губки, потом вставляет между ними ладонь и продолжает поворачивать винт. Я замер в недоумении: это еще что такое? Она крутит ручку, губки все туже сжимают ее ладонь, и я уже не знаю, что делать: стоять и смотреть или броситься к ней: ты что — с ума сошла? Это похоже на видение: я стою в своем гараже и смотрю, как эта девчонка пытается решить, покалечить свою руку или нет. Наконец, когда кажется, что вот-вот послышится хруст костей, она перестает вращать винт, чуть-чуть раздвигает губки, вытаскивает ладонь и продолжает осматривать помещение.
Она не заметила, что я за ней наблюдал: я сумел быстро отвести взгляд. Снова принимаюсь рыться в ящиках, которые уже обшарил дважды, потом обследую рабочие поверхности. Верстак, что мы с отцом соорудили много лет назад, тянется по всему периметру гаража. По словам Марка Беннетта, рабочих поверхностей много не бывает. Чем больше, тем лучше. И мы застроили ими весь гараж. Должно быть, от нечего делать.
Стоя к ней спиной, я слышу, как Настя ходит по гаражу, а когда поворачиваюсь, она уже сидит на верстаке в дальнем углу. Уселась, устроилась поудобнее. Ладно. Меня бесит, что она сидит в моем гараже и наблюдает за мной. Да, именно сидит и наблюдает. И даже не пытается это скрыть. Меня так и подмывает крикнуть ей, чтобы убиралась к чертям собачьим, и в то же время я хочу, чтобы она осталась. Вот такой вот я дебил.
В конце концов я сажусь и проверяю линии спила на брусах, которые мне нужны для работы, затем обстругиваю их рубанком. Работа эта не шумная, я могу ее выполнять по ночам. К тому же мне надо чем-то занять себя, иначе я начну играть с этой девчонкой в гляделки, тщетно пытаясь прочитать ее мысли, понять, что у нее на уме. В полночь она спрыгивает с верстака и, не говоря ни слова — ни здрасьте, ни до свиданья, — удаляется. Так же молча, как и пришла.
На первых трех уроках я ворон считаю, и никому до этого нет дела. Во время обеденного перерыва высматриваю ее. Мне интересно, посмотрит ли она на меня. Через двор она так и не проходила, но когда перед самым звонком я встаю со скамейки, направляясь в то крыло, где находится мастерская, вижу ее с Клэем Уитакером. Она стоит, прислонившись к стене. Я иду в другую сторону.
Беру свой ящик с материалами, что достался мне в понедельник, несу его на свою парту, достаю чертежи. Она входит в мастерскую, идет к рабочему столу за моей партой, чтобы забрать ящик, с которым она работала вместе с Кевином и Крисом. Те еще не появились.
— Доброе утро, Солнышко. — Слова сами собой слетают с моих губ, но получается не очень громко: кроме нее, никто не слышит. Наверно, зря я это, вообще не следовало реагировать на вчерашний вечер. Каюсь, не сдержался. Подозреваю, она специально морочила мне вчера голову, вот и мне захотелось отплатить ей той же монетой. Пусть не думает, что может просто так заявиться ко мне домой и шутки со мной шутить.
Настя за моей спиной, но я почти чувствую, как она напряглась от моих слов. Вот и хорошо. Если не хочет, чтобы ей напоминали про ту ночь, когда ее выворачивало наизнанку в моей ванной, пусть десять раз подумает, прежде чем являться ко мне, как к себе домой. Интересно, сколько времени ей нужно, чтобы усвоить тот факт, что она живет в том же мире, что и все, и что в нем меня никто не достает.
Она быстро приходит в себя и, не глядя на меня, идет к своей парте. Минутой позже в мастерскую заходят Кевин и Крис. Звенит звонок на урок. Мистер Тернер велит всем приниматься за работу. В мастерской почти мгновенно поднимается оглушительный шум — галдеж, визг пил, стук молотков. Поразительно, что весь этот невообразимый содом создают всего-то четырнадцать учеников.
Настя сидит неподвижно за своей партой в середине класса, но ей не удается изображать отсутствие интереса. Она внимательно наблюдает за тем, что делают Крис и Кевин. В какой-то момент придвигает к себе чертеж, что выполнил Крис, несколько минут изучает его, потом возвращает парням. Они ничего ей не говорят, но я замечаю, как Кевин заглядывает ей в вырез, когда она наклоняется, и мне хочется заехать ему в морду.
Через несколько минут Кевин встает со своего места, подходит к столу мистера Тернера. Мистер Тернер что-то черкает на пропуске[4], вручает его ему, и Кевин покидает мастерскую, оставляя Криса и Настю. Совершенно очевидно, что Крису нужна еще пара рук. Он поглядывает на Настю, словно не уверен, можно ли попросить ее помочь. Наконец, поддавшись отчаянию, просит ее придержать дощечки, чтобы он мог скрепить их гвоздями. Показывает ей, как нужно держать. Она кивает, прижимает дощечки к парте, держа их за концы. Он забивает гвозди, и они принимаются за следующую пару. По-видимому, у них четыре одинаковые дощечки, которые он сбивает одинаковым способом. Я смотрю, что они уже сделали. Самого чертежа не вижу, поэтому пытаюсь понять, что они хотят изготовить. Похоже, что-то прикольное.
В этот момент возвращается Кевин. Скомкав пропуск, он бросает его в урну в углу.
— Надеюсь, вы не бездельничали, пока меня не было, — говорит он и, не удосужившись посмотреть, чем занят Крис, хлопает его по спине. Велик соблазн сказать, что то, что случается в следующее мгновение, происходит как при замедленной съемке в фильмах, изображающих катастрофу, чтобы зритель мог увидеть все подробности происшествия. Ничего подобного: все происходит быстро, однако я замечаю каждое движение, каждую деталь. Кевин хлопает Криса по спине. Тот уже приготовился ударить по гвоздю и от внезапного толчка бьет молотком сильнее, чем нужно. Но не по шляпке гвоздя. Молоток опускается на безымянный палец левой руки Насти, которым она упирается в парту вместе с большим пальцем, фиксируя дощечку на поверхности стола.
Я смотрю на ее лицо. От боли ее глаза расширились, потом снова сузились. Покрылись влажной пеленой, остекленели от слез, но ни одна капелька из них не выкатилась. Как, черт возьми, она может не плакать? Удар был сильный, я же видел. Слышал, как шваркнул по пальцу молоток. Думаю, даже я сам не удержался бы от слез. После чувствовал бы себя идиотом, но все равно, наверно, заплакал бы. Ведь это ж боль адская. Она сидит как истукан, не шелохнется. Крис с Кевином тоже оцепенели. Просто таращатся на нее, на ее руку на столе. Черт возьми, принесите лед! На лице Криса — неописуемый ужас. На лице Кевина — недоумение, будто он понятия не имеет, что произошло. Настя шевельнулась, смотрит на свою руку, но с парты не убирает. Я очень надеюсь, что кто-нибудь все же сейчас встанет и принесет лед, иначе мне самому придется за ним сходить. По идее, мне давно уже следовало это сделать, но я почему-то тоже не могу шелохнуться. И не могу отвести от нее взгляд. Почему она не плачет? Крис наконец-то вышел из оцепенения, бежит к морозильнику, который поставили в мастерской именно для того, чтобы всегда под рукой был лед. Мистер Тернер уже около Насти, осматривает ее пальцы. Она чуть морщится, когда он ощупывает их, но лицо у нее каменное. Или, может быть, фарфоровое.
