– Буря, уходи! Уходи и оставь наши поля!
Никто не мог сказать, послушался ли ее дух бури или нет, но непогода стихла, и вода отступила.
Когда шторм прекратился, Ур, присев на камень, удивленно подумал, что вода вот-вот могла уничтожить его дом, если бы не сообразительность сына, кинувшегося строить плотину. Краем глаза он заметил, что жена занята чем-то странным.
– Что ты делаешь? – крикнул он.
Кинув горсть семян в отступившую воду, она тихо объяснила:
– Если ураган не тронул наш урожай, то в благодарность мы должны дать ему немного зерна.
Она сказала «ему» – и это было эпохальное событие. В первый раз человеческое существо, живущее у источника Макор, назвало вездесущего духа «он», и тот обрел имя. Теперь у женщины установились с ним определенные отношения, и она могла обращаться прямо к нему. Так было положено начало пониманию, что божество несет в себе нечто человеческое и с ним можно общаться на личной основе. Широким взмахом руки она кинула в поток последние зерна и крикнула:
– Спасибо, что ты ушел!
Пронесшийся над головой последний порыв ветра словно что-то шепнул ей в ответ. То была первая робкая попытка установить отношения Я – Ты – «Я прошу тебя, мой собеседник, о милосердии», – в соответствии с которыми впредь будет жить общество, и в свое время скопище богов станет более реальным, чем смертное человеческое создание. Когда Ур увидел, как можно защитить от наводнений возделанные поля и в какой мере все они зависят от богатого урожая, он, как и предвидела жена, стал постепенно отходить от охоты. Он стал говорить «мои поля» и «мой дом» и теперь относился к ним иначе, чем во время жизни в пещере. Та привычная дыра под огромной скалой не принадлежала ни ему, ни кому другому; никто не строил ее и не обустраивал; просто, пока он приносил еды больше, чем было нужно ему одному, Ур пользовался частью пещеры. С появлением нового дома все стало по-другому. Это было его жилище, а не братьев, которые продолжали жить в пещере. Поля тоже были его, потому что он расчищал их от камней. И в разгар бури он был готов драться и с вади, и с небом, чтобы защитить их. Обретя ипостась владельца, Ур начал возделывать новые участки. Но слово «поля» к ним не подходило. Поле Ура размерами было не больше стола, максимум оно равнялось нескольким составленным вместе столам. Мужчины семьи Ура всегда обладали интуитивным чувством земли, и теперь, став фермером, он неожиданно сам для себя открыл одну из важнейших тайн, на которой все последующее время и будет держаться сельское хозяйство. Он выяснил, что, если и дальше высаживать зерно на одном поле под склоном скалы, оно будет расти лучше, потому что увлажняется водой, стекающей со скалы, но скоро земля устанет питать семена, разозлится и начнет рожать сущую труху. А вот если рассадить семена в разных местах по обоим берегам вади, где они будут открыты дождю и куда потоки ежегодно будут приносить новые слои земли, она станет обновляться, и такие поля будут приносить урожаи год за годом. Так, в эпоху, еще не знавшую удобрений, Ур наткнулся на принцип поливного земледелия, который позже стал использоваться в долинах Нила и Евфрата: пусть разливы рек приносят новую почву и обновляют старую. Ур не мог изложить в словах свое озарение, но унаследованное чувство земли подсказало, что земле это как-то нравится, так что он выкопал свои крохотные растения и перенес их пониже, где год за годом. скапливались теплые наносы ила. Вооружившись тайнами плодородия, Ур еще больше привязался к земле.
Отказавшись от охотничьих походов ради возделывания земли, Ур все же испытывал легкое разочарование из-за того, что сын не хочет занять его место на лесных тропах. Как-то Ур резко бросил:
– Такой парень должен знать, как убить льва. А как иначе ты сможешь взять себе женщину?
Потом Ура несколько раз посещала мысль, что, может быть, сыну не хватает смелости, потому что мальчишка предпочитал возиться на поле или как-то по-новому обрабатывать куски кремня. Все же Ур не забывал, что в разгар бури именно его сын кинулся бороться с наводнением, и старик неохотно признавал: «Ни лентяем, ни дураком его не назовешь».
Ур не догадывался, но его недомогание было от тяжести нового образа жизни, которую, казалось, Ур нес один. Он был охотником, которому выпало на долю растить зерно, человек, выросший в пещере, был вынужден обитать в доме. За годы своего существования он умело приспособился к силам природы, а теперь делал первые робкие шаги к признанию многобожия. Но тяжелее всего был тот факт, что еще недавно он был счастливым, ни о чем не думающим членом группы, жившей в пещере, а теперь от него потребовалось стать просто Уром, человеком, оставшимся наедине с самим собой, – хотя он знал, как выслеживать львов в те времена, когда львы начинали уходить в глубь материка.
Как-то утром, когда уже шел третий год его бытия в новом обличье, он выскочил из дома, словно его атмосфера давила на него. Он пробежал по тропке мимо входа в пещеру, поднялся на большую скалу и добрался до высшей ее точки, где и остановился, жадно хватая воздух. Наполнив им легкие и облегченно вздохнув, он присел, переживая какую-то странную тревогу. «Что происходит?» – задал он себе вопрос. И в этот момент, когда он осознал, что смерть уже за плечами, он увидел, как в поле работает его дочь, – и тут только понял, что дочь может дать ему то утешение, которого он не нашел в сыне.
В четырнадцать лет она была привлекательной женщиной с длинными загорелыми ногами и высокой изящной шеей, которую обожала украшать ожерельями из ракушек и камней. Она уже созрела для материнства и заботы о доме, но в ней еще жили воспоминания о детстве, когда она ползала около родника. Сейчас она уже была почти взрослой и работала рядом с матерью, учась выделывать кожи и сшивать их. Как и остальные члены ее семьи, она росла в тесном слиянии с природой и тоже чувствовала, что должны быть какие-то пути умиротворить невидимые души вещей и явлений. Ур гордился ее знаниями и видел в ней женщину, которая сможет построить теплый и надежный дом, а ее цветущее тело наполнит его множеством детей. Но она еще ребенком поразила старших.
На одном из деревьев у источника свило гнездо семейство певчих птиц, и семья Ура с удовольствием наблюдала, как папа и мама носились взад и вперед, кормя своих малышей. У старших были черные головки, серое оперение на теле и ярко-желтые пятнышки под хвостом, так что за ними было легко наблюдать, когда они порхали в поисках насекомых на краю поля. Они издавали прекрасные трели и вообще были чудными птичками, если не считать, что, когда их четверо птенцов подросли, стало ясно, что у одного из них покалеченная ножка, и, как это водится у птиц, остальные выкинули из гнезда самого слабого отпрыска. Он полуспланировал-полусвалился на землю, где вскоре и умер бы, если бы дочь Ура не увидела, как он выпал из гнезда, и не бросилась бы ему на помощь. За несколько недель она вынянчила птенца, и, хотя нога все так же плохо подчинялась ему, он выровнялся в здорового, крепкого малыша, порхавшего у источника и над большим Плоским камнем, на котором порой девочка лежала, глядя в небо. Пришло время, он обрел умение петь и часто улетал на поиски насекомых, но всегда возвращался, садился на плечо своей хозяйке и пощипывал ее за ухо. Уру нравилась птичка, ибо, в чем он не сомневался, она давала понять, что лесные птицы не сердятся на людей у источника за то, что те покинули пещеру и начали новую жизнь. Девочка же просто обожала веселую птичку, которая была последним символом ее детства и напоминанием о гораздо более серьезных годах, что ждут ее впереди. Однажды, когда Ур наблюдал за ними и видел, как птица привязана к его дочери – она то и дело садилась ей на плечо, стоя на здоровой ноге и лишь придерживаясь второй для равновесия, – он обнял девочку и прослезился, хотя для этого не было ровно никаких причин: «Скоро у тебя появится твой настоящий ребенок. Я найду тебе мужчину». А вскоре он увидел, как из вади вынырнула стайка черноголовых птиц, среди которых была юркая и живая самочка, – и семья Ура больше никогда не увидела своего приятеля.
В дальнем конце вади жила семья диких собак – потом их назовут бродячими псами. Они были мельче, чем гиены, но крупнее койотов и жили тем, что убивали больных оленей или копались в отбросах у человеческих жилищ. Они были сильными животными, настоящими лесными зверями, и случалось, старик подумывал, что, напади они на него, так бы и загрызли. При первом их нападении человек мог бы подумать, что это волки, пришедшие с севера, но, если у него хватало храбрости, он мог отбиться от них и остаться в живых, поскольку они не были волками и даже не принадлежали к их породе. Они были собаками, и, хотя, ведя дикий образ жизни, они не знали этого, животные были способны на преданную дружбу с человеком, с которым они пока враждовали, а человеку, столь же слепому, не приходило в голову, что в свое время он приручит собаку, чтобы с ее помощью пасти стада, потому что без помощи такого умного существа он не мог бы справиться даже с такими глупыми животными, как коровы и козы. Но до этих событий были еще тысячи лет, а пока эти два создания – человек и собака – обитали в одном и том же вади, не догадываясь, какие их в будущем свяжут отношения.
